Девушка, почувствовав возле пересохших губ прохладную воду, ненадолго пришла в себя и, даже не приоткрыв глаза, приподняла голову и жадно сделала несколько глотков. С вздохом облегчения она снова опустилась на подушку, а Кэм на всякий случай поинтересовался у императора, понимая, что за свое любопытство может поплатиться:

— Это вода?

— Вода. Я добавил туда снотворное. То, что принимаю сам… Пусть отдохнет…

Он хотел прибавить что-то еще, но в приемной раздался стук кальцей и голоса — это пришла смена телохранителей и караула, потому что Гайю с Кэмом полагалось сменить после отражения нападения, чтобы дать им отдохнуть.

Марсиус Гортензий вошел строевым шагом в покои императора, отсалютовал — и замер, бледнея на глазах, увидев распростертую на императорском ложе полураздетую Гайю, забрызганную кровью и такую же белую, как и простыня тончайшего льна. Он знал, что при нападении у храма Геркулеса еще и ребят ранили из внешнего кольца оцепления, и что Гайя приняла на себя основной удар, прикрывая отход Кэма. И Марс сразу решил, что все кончено — ее убили, и ему снова придется класть на ее погребальный костер остатки своего сердца. Он знал, что жить второй раз без нее не останется — и надежды на ее чудесное возвращение уже не будет.

Марс, что-то докладывая императору, смотрел за его плечо измученным взором, когда Кэм уносил Гайю на руках.

Кэм почувствовал этот отчаянный взгляд, понял его и Октавиан — и не стал наказывать старшего центуриона за рассеянность. А Кэм обернулся и бросил через плечо очень тихо, чтобы не разбудить заснувшую крепким сном от боли и усталости измученную девушку:

— Она жива. И даже не ранена. А ты должен не волноваться и беречь императора, а не нервничать.

Марс с благодарностью кивнул и уже спокойно и уверенно приступил к своим обязанностям.

А Кэм, не выпуская своей драгоценной ноши, завернутой в плащ, легко вскочил на коня и направился к дому Гайи. Он не счел нужным беспокоить Рениту — с ушибами Гайи вполне мог справиться и он сам. Поэтому Кэм, внеся Гайю в спальню, раздел ее окончательно и отнес в теплую ванну, чтобы снять усталость и боль в затекших и ушибленных мышцах. Гайя не проснулась, даже когда он осторожно обмыл ее тело, вытер согретой простыней и растер поврежденный бок мазью.

Кэм понимал, что ничего страшного с ней не произошло — ребра все же не были сломаны. И ее сон тоже не особо пугал его — дышала она спокойно и ровно, лишь слегка сберегая грудь. Мужчина уложил ее поудобнее и присел на полу рядом — он боялся заснуть, пока она бродит вот так странно в объятиях Морфея.

Усталый и перенервничавший мужчина и сам не заметил, как задремал — и проснулся, как только застонала во сне Гайя. Он открыл глаза — девушка металась по кровати, сбивая простыни. Ей явно снился какой-то кошмар, и Кэм легко представил, что именно она сейчас переживает — ее нежные губы еле слышно шептали совсем не нежные слова:

— Прикрой…Они и справа… Да сколько же их…

Кэм все понял и решение принял молниеносно. В одно движение развязал кальцеи и вот он уже вытянулся на ее ложе, осторожно прижимая девушку к себе обеими руками, стараясь при этом не задеть ее ушибленную грудь.

— Тише, моя милая, любимая, самая красивая и самая нежная Гайя, — он едва ощутимо прикасался губами к ее трепещущим векам, шевелящимся губам. — Все прошло… Я рядом с тобой… И не дам тебе попасть в засаду…. Спи, моя красавица.

Она словно услышала сквозь пелену кошмарного сна его успокаивающий негромкий голос, прильнула к нему, стала метаться все меньше и вскоре снова заснула спокойно и глубоко.

Кэм долго боролся со сном, любуясь спящей Гайей — но под утро усталость взяла свое, и он заснул, так и не выпустив из рук ее доверчиво прижавшееся к нему обнаженное тело. Утром он проснулся раньше нее — и обрадовался, увидев, что она уже не такая бледная, а нежные губы не пересохли и не растрескались. Гайя просто спала, теплая и беззащитная настолько, что ему невольно захотелось ее согревать и оберегать и дальше. Кэм коснулся губами ее завивающихся в кольца светлых волос — и стал целовать девушку, сначала медленно и нежно, а затем потерял голову ненадолго, и поцелуи стали жаркими и страстными. Он целовал жадно — и снова нежно-нежно.

Она распахнула глаза, ничего не понимая, но встретилась взглядом с его глазами — и пропала сама.

Дарий мерял шагами утоптанную площадку перед полевым госпиталем — он только что передал Рените четырех своих ребят, получивших раны в стычке на Бычьем форуме. Они сражались, даже не имея возможности вынуть мечи — вокруг напирала толпа любопытных граждан и вольноотпущенников, собравшихся посмотреть, как сам богоподобный император Август возглавит церемонию в честь Геркулеса. Вместо церемонии римляне были вознаграждены еще более невиданным зрелищем — и с восторгом, подогреваемым замиранием сердца, наблюдали, как девушка-телохранитель прикрывает императора, которого, накрыв собой, уводит ее напарник-гигант. А его ребятам пришлось туго — они не имели права привлекать к себе внимание толпы, вынуждать ее шарахаться, потому что малейшие крики и паника могли бы отразиться на ходе боя, который вела Гайя. Они не могли себе позволить ни взмахнуть мечом, чтобы не задеть какую-нибудь любопытную римлянку в праздничном покрывале, ни даже достать ножи, чтобы не привлекать внимание звоном металла о металл. И шли с голыми руками против коротких кривых клинков нападавших, почувствовавших ненадолго свою безнаказанность.

Вскоре схватка закончилась — и естественно, в пользу спекулаториев, и почти незамеченная толпой, все внимание которой было устремлено вперед, а не на тихую «возню» сзади. У ребят хватило сил оттащить пленных за ближайшее здание, и уже там наскоро перехватить кровоточащие резаные раны на незакрытых наручами и наплечниками участках обнаженных рук и на бедрах.

Ренита только всплеснула руками, тут же отдавая распоряжения своим подручным капсариям, а сама захлопотала вокруг раненых. Кто-то из ребят успел ей рассказать об очередном подвиге Гайи — и женщина подняла на Дария тут же наполнившиеся слезами глаза:

— Она жива? Не ранена?

— Только ушиб. И она уже дома. С ней Кэмиллус.

— Сейчас тут управлюсь и поеду ее навестить, — Ренита ненадолго распрямила спину, придерживая тыльной стороной руки непослушную поясницу.

— Не надо, — как можно мягче возразил Дарий. — Кэм справится не хуже. А ты нужна ребятам. И себя побереги.

— Тут не до себя, — возразила она, снова склоняясь к парню, которому зашивала распоротое плечо. — Давай-ка, милый, я тебе все же отвара дам. Ну для чего тебе это все терпеть?!

Молодой, но уже многое повидавший воин только усмехнулся, глядя ей в глаза спокойными серо-голубыми глазами:

— Да что тут терпеть… Мелочи…Ты меня после отпустишь в свою палатку?

— Не надейся, — отрезала Ренита. — Дней пять полежишь тут.

Серо-голубые глаза округлились, как серебряные монеты, и спекулаторий не нашелся, что и ответить — грубить врачу он не посмел, но и согласиться со столь зверским, с его точки зрения, приговором он не мог.

Дарий услышал этот разговор и незаметно, за спиной Рениты, погрозил кулаком своему бойцу:

— Попробуй только удрать…, - а обращаясь к Рените, прибавил. — За ними глаз да глаз потребуется, почтеннейшая Ренита. Они мне живыми и здоровыми как можно скорее нужны, так что можешь делать с ними все, что сочтешь необходимым. И кашей своей хоть обмажь…

И Дарий, пряча улыбку, вышел быстрыми шагами из санитарной палатки Он вздохнул с облегчением, потому что сделал два добрых дела — обеспечил ребятам уход и Гайе с Кэмом покой.

Дарий все чаще задумывался о Рыбке, той самой охраннице из храма Флоры, с которой ему пришлось переспать, выполняя там и не ставший ему понятным ритуал. О запутанных требованиях богини растений он уже и забыл, а вот хрупкое до прозрачности, но сильное и гибкое тело молоденькой жрицы вспоминалось ему по ночам. Он пытался поговорить с Ренитой о том, что его волновало — может, и он должен готовиться стать отцом, как Рагнар и Таранис. Но из объяснений Рениты он понял одно — узнать об этом ему не суждено, как и подержать на руках сына или дочь. Смириться с таким положением вещей он не мог — не тот характер. Дарий привык решать сам, с кем и как ему видеться. И то, что он сумел усилием воли заставить себя отказаться от Гайи — это не означало, что он смирился. Он сам принял решение — больное, горькое — не поселять в душе у девушки сомнения и заставлять ее метаться и делать выбор.