— Тебя пожалел.

— Ого, — хохотнула девушка, и в каком-то незамеченном им повороте выбила меч у него из уставшей руки, лишь недавно заново разработанной после ранения. — Думаю, хватит. Ты себя бы пожалел. Думаешь, я не вижу, что тебе тяжело?

Он остановился и стянул левой рукой шлем, стирая с лица пот. Девушка тоже избавилась от шлема и словно прочитала его мысли:

— У меня в доме хорошая ванна. Буду рада предложить тебе освежиться. И благодарю за замечательный спарринг. Теперь я точно уверена, что сработаемся, — она говорила с улыбкой сквозь боль, ведь Лонгин не знал, куда именно она была ранена, хоть и сказала ему причину отпуска, и не щадил во время спарринга, в отличие от ребят, которые невольно сейчас остерегались драться с ней в полную силу, как ни убеждала она их, что вполне здорова.

— Не откажусь. Ты присоединишься? — в его глазах снова промелькнули лукавые огоньки.

— Нет, — отрезала она. — Но мои рабыни постирают и высушат твою тунику, пока ты будешь со мной обедать. От обеда же ты тоже не откажешься?

— Вот тут не уверен. Не хотелось бы тебя обременять.

— Это товарищеское предложение. Мы же теперь в одной группе.

Они разделили обед, пока девчонки-рабыни, снова кидая восхищенные взоры на очередного красавца гостя своей хозяйки, приводили в порядок их форму. Лангин оказался хорошим собеседником и толковым офицером. Попыток заигрывать он больше не предпринимал и общался с ней как с равным себе воином. Общих знакомых оказалось не много — Лонгин служил на тех территориях Римской империи, которые уже практически вышли из-под ее контроля, в бывших греческих колониях Боспорского царства, на дальнем берегу Понта и дальше, в бескрайних степях и отвесных горах Тавриды — господство Рима было там установлено окончательно Гнеем Помпеем, но постепенно связь с колониями терялась, потому что за пределами стен Херсонеса и Пантикапея римляне упорно сталкивались со свободолюбивыми и смекалистыми племенами местного населения. Там ломались вдребезги все тактические приемы, с помощью которых Рим покорил Ойкумену от Африки до Альбиона.

Гайя и Лонгин так увлеклись беседой, что не заметили, как прошло несколько часов.

— Знаешь, может, это и непатриотично, но тебе я могу признаться, что понял в Тавриде главное. Народ, который живет там и дальше, в глубине материка, вообще не нуждается в римском господстве. Они многому могут научить нас. И они как-то чище, порядочнее, особенно племя будинов, живущее в деревянной крепости, окруженной деревяннымчастоколом и земляными валами. Кстати, они и дома строят почти так же, как и у нас верхние этажи инсул. Переплетают столбы лозой, обмазывают глиной и белят. Хотя дома там не лезут вверх, а наоборот, слегка заглубляются в землю. Так теплее, все там зима суровее нашей.

Гайя вздохнула:

— Как же велик свет! И как хочется увидеть побольше…

— Дарий говорил мельком, что ты служила в Германии восемь лет? Значит, тоже повидала немало?

— А про себя Дарий не рассказывал?

— Тоже только упомянул. А я не стал расспрашивать ни о нем, ни о тебе. Захотите, сами расскажете, когда время будет. Сейчас, наверное, мне важнее понять, чем предстоит заниматься.

Гайя задумалась, готовясь к непростому разговору. В душе она недоумевала и даже немного злилась на командира — почему же он заранее не предупредил ее о том, что в ее подчинение переведен не просто очередной проявивший себя офицер, а трибун. И что принимать его придется у себя дома. Ну а уж неудачное знакомство с Лонгином на пиру она и вообще вспоминать не хотела, но хоть тут префект не виноват, да и она тоже — ее облик соответствовал заданию. Гайя утешила себя тем, что и трибун Лонгин в таком случае не виноват — да и все его поведение на пиру как раз показало, что она сумела выбрать правильный тон и в нарядах, и в манере держаться. Не полез же он с попытками рассмотреть дракона на спине утром, встретив ее в форме, да и сейчас, когда после мытья они оба сидели одетыми весьма по-домашнему — Гайя в простом хитоне и накинутой сверху широкой шали, а Лонгину пришлось удовольствоваться одной из туник Дария, забытой им или оставленной нарочно здесь.

Гайя осторожно, стараясь не сказать лишнего, но и понимая, что этот трибун, сразу же показавший ей пергамент с подписью и печатью Октавиана и визой Фонтея, не должен вызывать у нее недоверия, вводила трибуна в курс дела. Она порадовалась, что о многом успела поговорить с префектом и Дарием — иначе выглядела бы не с лучшей стороны, опираясь на факты только полугодовой давности.

— Ну хорошо. Но раз так, вы же должны быть готовы и без оружия гадов скрутить, — внимательно выслушал ее Лонгин, когда девушка рассказала ему о том, что им часто приходится ловить злочинцев в самых обычных домах. А если дело идет об инсуле, которую населяют сотни людей, то спекулаториям все время приходится решать непростой вопрос выбора — выводить жильцов и тем самым предупредить поганцев, или рисковать собой вдвойне, стараясь все сделать тихо и гладко, чтобы люди и не заметили, а уж что стрелы и ножи свой грудью примут, то знали, на что шли.

— А кто сказал, что мы не готовы? Бороться учат даже простых легионеров.

— Их больше для развития тела как такового. Вряд ли в ближнем бою борьба по правилам поможет.

— У нас и греческий панкратион.

Мужчина поднял бровь:

— И ты? Хотя что уж там, после того, как почти загоняла меня с мечом, вряд ли стоит чему-то удивляться.

— А все же сомнения гложат? — улыбнулась Гайя.

Лонгин неопределенно пожал плечами, но в глазах его девушка уловила готовность испытать ее.

— У меня и палестра есть в доме. Дом фамильный. И в нем выросло несколько поколений римских воинов.

— И амазонки среди них тоже были? — поинтересовался трибун, стягивая тунику и оставаясь в одном сублигакулюме, при этом вопросительно поглядывая на стоящую перед ним девушку, лишь немногим уступающую ему в росте и ширине плеч.

— Амазонок не было. Да и с меня какая амазонка? Самая обычная девчонка. Просто я люблю Рим и хочу его защищать. Вроде получается.

Гайя тоже разделась, но, как и всегда, оставила на себе тонкую полоску строфоса, который для надежности перебрасывала крест-накрест через шею и завязывала там, а не под грудью. Лонгин глубоко вдохнул, увидев ее во всей красе — дракон спереди слегка пересекался полоской сублигакулюма, а сзади — строфоса.

— Вот ты какая… — изумленно проговорил он, делая шаг назад. — Я увидел в вырезе твоей столы вчера, но не представлял размеры! И давно?

— Не очень. И мы же вроде собрались бороться, а не рассматривать меня, как Акта сенатус на альбуме. Объявлений на мне не написано.

Гайя заметила, что и тут Лонгин медлит, дает ей снова возможность напасть первой.

— И сколько по времени хочешь схватку? Поставим клепсидру? — спросил Лонгин.

— А зачем? — пожала обнаженными плечами Гайя, разминаясь перед боем. — Это же панкратион. Никаких ограничений ни во времени, ни в размерах соперников. Как и в жизни. Разве ты можешь рассчитать, через сколько закончится сражение? И кто будет твоим врагом?

Он уверенно отразил несколько ее ударов, и Гайя с удовольствием отметила, что для нового трибуна панкратион с его удушающими и болевыми приемами, ударами в прыжке и нанесением ударов даже лежащему противнику не стал откровением, как для многих, перешедших в когорту из маршевых легионов и владевших приемами обычной борьбы с ее строгими запретами, больше напоминавшими спорт, чем подготовку к реальной схватке с противником.

— Если хочешь, мы можем разнообразить нашу схватку, — предложила Гайя, уже не волнуясь за Лонгина. — Жизнь отличается от палестры. И я могу быть невооружена, а враг с ножом или даже двумя.

Лонгин кивнул, не задумываясь, и только уточнил:

— Ножи возьмем в ножнах?

— Там скорость не та будет, — возразила Гайя.

Она легко отбила его атаку с боевым ножом и завладела оружием, приставив к горлу поверженного мужчины, взглянула ему в глаза и рассмеялась: