— А это почитаю на досуге. Дополняя все то, что ты мне сейчас расскажешь.

— Не наглей, девчонка, — пробурчал эдил, но Гайя еще сильнее завела ему за спину левую руку, за которую придерживала все это время достаточно деликатно, просто не давая встать.

— Разве это наглость? — беспечно поинтересовалась Гайя, свободной ногой подпирая такие части тела эдила, что у него пропало желание шутить. — Наглость это являться в дом доблестного офицера-преторианца, даже двух преторианцев, и в присутствии третьего офицера требовать взятку.

Эдил пробурчал уже что-то совсем невнятное, а Гайя взглядом и трогательным пожатиме плеч успокоила Юлию с Гортензией, а заодно и старуху-рабыню, сбившихся в кучку в углу триклиния сразу после того, как оттуда выскочила она и швырнула на пол через бедро изрядно надоевшего ей эдила.

— Если хотите, можете не смотреть на это жалкое зрелище. Будущим матерям приличествует только прекрасные виды. А не мокрая водяная крыса, к тому же проворовавшаяся.

Но Юлия уже взяла себя в руки:

— Мы не оставим тебя наедине с ним!

— Лучше оставьте. Нам предстоит разговор по душам, — и она легонько пнула эдила между ног. — Если, конечно, почтеннейший эдил не жаждет прогуляться со мной до лагеря нашей когорты, где мы можем побеседовать в более подходящей обстановке.

Юлия подхватила тетку и рабыню и они удалились из триклиния настолько быстро, насколько позволяли им кому возраст, кому состояние — она поняла, что Гайя не нуждается в помощниках, тем более таких, как они. Но все же, уходя, поинтересовалась:

— Вызвать вигилов или урбанариев?

— Не стоит беспокоить доблестных воигов ради такой канализационной вонючки, — бросила ей Гайя и подмигнула, зная, что выражение ее лица эдил не видит, а вот голос и тон слышит прекрасно.

— Пусти, — попытался заворочаться эдил. — Нарываешься. Я же сейчас вырвусь, и уж тебя не пощажу. Налупцую сам и вызову урбанариев. С обвинением в нападении на должностное лицо. Родители твои, девчонка, в рабство себя продадут прямо на рыбном рынке, чтоб со штарафами расплатиться.

— Родители мои в Элисии, так что не угадал, — спокойно ответила ему Гайя, еще крепче выворачивая руку и отгибая на ней большой палец так, чтобы он почти прижимался к запястью. — Поговорим?

— О чем? — простонал, сдаваясь, мужчина, проклинающий уже день и час когда польстился на щедрую оплату и согласился скомпрометировать семейство префекта грозных спекулаториев. Он понимал, что сестерции просто так никто не раздает, и что на следующий же день после получения им взятки от семьи префекта об этом знали бы и в Сенате, и на Форуме, говорили бы в каждой бане и лавке.

Та охота, которую развернули спекулатории вдруг на взяточников и продажных чиновников, естественно, не всем понравилась. Они и сами были не рады, что копнули так глубоко — начали же с лже-последователей Изиды, прикрывавших неведомыми и будоражащими воображение золотой и праздной молодежи, спокойно живущих на те деньги, что веками зарабатывали их отцы и деды в тяжелых боевых походах по всей Ойкумене под знаменами Гая Мария, Суллы, Марка Красса и Юлия Цезаря. А выяснилось, что размах трагедии больше, чем и предполагали — и приверженцев зловредного культа оказалось много, и жертвоприношения Изиде утекали золотыми ручьями в Египет, чтобы оттуда шли новые псевдожрецы, на эти же деньги и подготовленные, а с ними — модии дурманящий отравы. Нашлись и предатели в самом Риме — не просто со скуки решившие принять участие в диковинных церемониях и вкусить дурманных сновидений, но и вполне серьезные молодые, здоровые мужчины, которым по не понятной для спекулаториев и Октавиана Августа причине оказалось приятнее и интереснее не служить в легионе, неся славу Рима на своих копьях и принося славу своей фамилии, а повернуть оружие против родного города. И вот постепенно спекулатории раскручивали этот страшный змеиный клубок — Гайя накануне слушала префекта, в некоторых моментах даже боясь вздохнуть. Они с Дарием и Марсом, а затем и с Кэмиллусом уничтожили целую поганскую сеть с торговлей пленными легионерами и доставкой вражеских воинов под их видом да еще и на вленных римских кораблях. А вот задание Кэма и Дария провалилось больше года назад, и теперь они расхлебывали последствия одной крошечной ошибки в тщательно спланированном деле. Больше всего Гайю насторожило то, что Кэм и Дарий, по выводам префекта, не сами провалились. И зря корил себя год почти Кэм за неосторожно сорвавшееся с губ ругательство. Их предал кто-то из своих. Фонтей еще раз напомнил ей об этом, когда посетовал, что пришлось пойти на такой жестокий в отношении ее друзей обман — он рассказал, как страдала и рыдала Ренита несколько месяцев после «гибели» Гайи, и у девушки сжалось сердце, ведь Ренита ни разу не намекнула и не упрекнула ее.

Но вот сейчас, держа распростертого на полу и изрядно напуганного не только болью, но и ее затянувшимся молчанием эдила, Гайя мысленно и слезы Рениты вписала ему в счет — если бы не такие, как он, не понадобился бы весь тот фарс с погребальными кострами.

— Излагай. Внятно, — приказала она эдилу, пнув его слегка между ног носком сандалии. Ее обнаженные пальцы с покрытыми пурпуром ноготками напряглись и тоже добавили силы удара — Гайя никогда не жалела, что еще совсем маленькой девочкой тайком от матери брала уроки у греческой рабыни-танцовщицы, развлекавшей частых гостей в триклинии ее родителей. Гречанка была из древнего рода, не особенно молода, но с прекрасной выучкой и закалкой, скрывавших ее истинный возраст, зато знала огромное множество древних танцев, требовавших от исполнительницы не откровенно-соблазнительных жестов, а истинного владения телом как тонким инструментом, позволяющим виртуозно ткань полотно чарующего танца. Маленькая Гайя с замиранием сердца смотрела на кружения и полеты танцовщицы, поднимающей своих зрителей к высотам древнего и чистого искусства Терпсихоры, а затем прокралась к ней в комнату, которую занимала ценная рабыня, нуждавшаяся в особом режиме и месте для постоянных тренировок. Очевидно, та заметила какие-то задатки в упорной и гибкой девочке с удивительным чувством ритма. Но стала ее учить — а может, просто было жаль унести с собой в могилу рано или поздно это искусство, почти не востребованное в нынешнем Риме, скатывающемся к более плотским утехам даже в танце. С четырехлетнего возраста Гайя выучилась у нее многому, что потом помогло и в боевой карьере — первые уроки презрения к боли и усталости она получила именно от гречанки-танцовщицы. Она же и научила девочку подниматься на самые кончики пальцев напряженных ног, что оценила впоследствии Гайя — тренированные пальцы ног разили без промаха, влетая недругам или обидчикам под спускающиеся на бедра пластины доспехов. И гордая осанка, с которой носила Гайя тяжелые доспехи и украшенный конским хвостом шлем центуриона — тоже были заслугой тех уроков до седьмого пота. Когда малышка от боли и усталости сворачивалась в клубочек и засыпала прямо в углу, а отдохнув, снова поднимала преданные глаза на свою наставницу, поражая даже ее усердием.

— Что именно ты хочешь знать? — извивался все больше мужчина, и в его голосе была уже паника.

Гайя специально дожидалась этого момента, и теперь могла задавать свои вопросы и диктовать условия совершенно уверенная в том, что слова ее падают на подготовленную почву.

— Как обычно, ничего особенного. Кто послал? Заметь, я даже не спрашиваю, сколько заплатили.

— Пять тысяч сестерциев, — взвыл эдил.

— Да о чем ты? Это твое личное дело. Заработал на полраба, и молодец. Домашнее хозяйство тоже надо укреплять, не все же радеть о городском коммунальном хозяйстве.

— Измываешься? — выдохнул он, теряя последние остатки мужества.

— Да что ты, — ласково ответила Гайя, снова отвешивая пинок.

— Не надо, пожалей, у меня только одна дочь, а так хочется сыновей, — эдил нес уже полную околесину в предчувствии возможного непоправимого увечья.