— Да о чем ты? — снова беспечно поинтересовалась Гайя. — Хотя знаешь, думаю, даже дочери не нужен такой отец, который готов продать Рим оптом и в розницу.
И вот тут эдил рассказал ей все… Впрочем, глубокого откровения в его рассказе для Гайи не прозвучало — он лишь фактами косвенно подтвердил то, о чем они накануне говорили с префектом, да еще и подтвердил давнюю догадку ее и Дария, что канализационные рабочие закрывают глаза на тайные подземные работы в подвалах некоторых домов, лишь бы не касались подводки воды да заплатили за молчание.
— Ну хорошо, — она вложила в голос как можно больше усталого сарказма. — Все рассказал? Можно убивать? Или еще подышишь, а заодно позаговариваешь мне зубы?
— Ты убьешь меня? Но я же все рассказал… а моя дочка, а жена…
— Но ты же все рассказал. Сам утверждаешь. И зачем же ты мне дальше нужен? Ну хочешь, — она говрила совсем нарочито лениво и устало. — Вызову наряд урбанариев. Отправлю тебя в Маммертинскую тюрьму. Хочешь?
— Нет.
— Отлично. Тогда будешь мне и дальше время от времени рассказывать свои увлекательные сказки.
Эдил согласился…
Гайя была довольна, что удалось хотя бы попытаться перевербовать гада — ведь единожды предав, остановиться уже трудно, а мужчина был явно не великого ума, так, мелкая сошка и стяжатель, и должность-то свою получивший тоже благодаря взятке, потому так легко и вымогающий их с других.
Эдил был несказанно доволен, что остался жив после встречи с офицером спекулаториев — особенно после всего, что рассказывали именно об этой Гайе, вроде как в одиночку захватившей пиратскую трирему и освободившей две центурии пленных солдат. Он здраво рассудил, что если уж играть, то по-крупному, и сливать сведения спекулаториям даже как-то почетнее, чем вообще неизветсно кому.
Эдил убежал спиной вперед, и, очевидно, где-то натолкнулся на Юлию, не упустившую возможности быть в курсе событий, потому что та ворвалась в триклиний настолько быстро, насколько позволял живот:
— Гайя, ты его отпустила? Гайя, он тебя не ранил? Гайя, а что с нами будет?
— Тише, тише, не столько же вопросов сразу! Как видишь, я даже платье не помяла. И готова перекусить еще раз после общения с козлом, дай только руки помою.
— Ой, конечно, — всплеснула руками Юлия. — Тем более, что водопровод у нас остался.
Гайя и правда брезгливо вымыла руки, после того, как дотрагивалась до взмокшего от страха мужчины — даже его тело источало вонь страха, а не тот здоровый и естетственный запах натруженного сильного тела, который приобретали после тяжелых тренировок или сражений ее товарищи.
— А что за шум без драки? — в триклиний ворвался Рагнар, увидел Гайю, подхватил на руки и закружил по просторному залу. — Гайя, умница наша, вернулась?
Он поцеловал ее в нос, затем поставил на пол, поцеловал Юлию — совсем по-другому, в губы, долго и нежно, а после снова обернулся к Гайе:
— Что-то эдил вышел из наших дверей на полусогнутых и меня не узнал. Не знаете, девочки? Юлия, вода хоть на сегодняшний вечер осталась? Так хочу помыться как следует перед ужином. Пока ехал домой, все думал, что уже придется тебе мне ковшиком на спину лить.
Юлия и Гайя спрятали улыбки, а Гортензия, вошедшая в триклиний, уточнила:
— Как я поняла. Он зашел предупредить, что все претензиии по водоотводу к нашему дому сняты.
* * *
— За мужество и героизм, проявленные…. - голос императора, молодой и звучный, разносился под сводами парадного зала Палатинского дворца.
Снова они стояли в одном строю — префект, Гайя, а теперь и Дарий с Кэмиллусом. Гайя вздохнула про себя — Марса рядом отчаянно не хватало. И, хотя его имя было названо в приказе о внеочередном присвоении следующих званий, ей хотелось, чтобы он сам это слышал и порадовался вместе с ней. Тем более, что в прошлый раз она невольно смяла друзьям праздник — и Марс, вместо того чтобы отмечать с ней и друзьями радостное событие, летел с ней, бесчувственной, на руках в свой дом. А теперь и к ней вернулось родительское гнездо — а самого надежного и верного друга, чтобы поделиться радостью, рядом нет.
Торжественная церемония закончилась, они отсалютовали императору и покинули зал с тем, чтобы через несколько часов вернуться сюда по приглашению императора на праздничный пир, причем уже в нарядных одеждах, приличествующих их положению в обществе, а не парадной форме.
Гайя улыбалась направо и налево в ответ на поклоны и улыбки. Женщины старались прикоснуться к ней невзначай, потрогать короткие локоны, падающие на стройную шею, рассмотреть затейливые украшения и изысканно уложенную складками столу. Она слышала перешептывания за спиной:
— Нужели это она?
— Скорее, посмотрите! Это она! Та самая Гайя…
— Не верю… Белокурая красотка… Чья-то любовница, взлетевшая высоко. Откуда у центуриона…
— Трибуна…
— Да какая разница! Или офицер, или пурпур на ногтях. А она вообще накрашена по последней моде!
— Поверь, я сам видел как…
— А я видел награждение.
— И я видел награжение. А как она такие груди спрятала бы под панцирь? Не влезут…
— Ты так много понимаешь в женских грудях?
— Можно подумать, ты в доспехах понимаешь.
Она бы и засмеялась бы в иной ситуации, но сейчас старалась улыбаться всем милой улыбкой, сберегая на губах нежно-карминовую подкраску, сделавшую их еще более четкими и выпуклыми.
Резкий контраст образов и ее нынешний благосклонный вид начали приносить плоды незамедлительно — вокруг Гайи постепенно образовалась кучка мужчин, наперебой приглашающих разделить именно с ними пиршественное ложе в триклинии на предстоящем ужине. Она не отвечала никому из них ничего определенного и лишь иногда пересекалась взглядом с прикрывавшем ее Дарием, тоже одетом не в форму, а в белую тогу с пурпурной каймой и с лавровым веночком на голове.
Наконец, к ней через расступившуюся толпу приблизился сенатор Марциал — красивый, не сломленный годами и воинским трудом мужчина, с горделивой осанкой и истинно римскими чертами лица. Лавровый венок венчал его по-прежнему густые, но совершенно седые, по-военному коротко остриженные волосы.
— Вот ты какая, доблестный трибун Флавия, — он протянул ей руку и поприветствовал крепким рукопожатием, вызвав у присутствующих очередной вздох изумления, связанный с сегодняшней необыкновенной гостьей пира — уж очень не вязалось это рукопожатие двух воинов с темобразом, в котором явилась Гайя на пир, а уж невольно взбугрившиеся мышцы на правой руке — тем более противоречили тончайшей ткани ее нарядной столы и широкому чеканному браслету в виде змеек на виноградной ветке, закрывавшему левое запястье. По поводу ее браслета тоже успели пошептаться женщины:
— Под браслетом жуткий горелый шрам!
— Как ты разглядела?
— Мне сказала вольноотпущенница Клеома, когда приходила мне обихаживать ногти к сегодняшнему празднику.
— Да ты что! Вот понятно, что у нее нет мужчин. Кто на такое любоваться захочет?
— А сейчас что, шмели вокруг нее вьются? Да она всех мужчин вокруг себя собрала. Ясно ведь, чем в армии промышляла.
— Просто так трибунами не становятся. Еще должность аквария какого или эдила даже можно где взятку дать, где народ умаслить к выборам. А звание… Оно все же кровью и потом добывается.
— Ха-ха… В постели во время этого дела тоже потеют, да еще как…
Гайя сжалась, услышав всю эту гадость в который раз за своей спиной, повторяемую на разные лады. Она знала цену своего пота и своей крови — но ведь не будешь же кричать об этом на всю пиршественную залу, украшенную гирляндами живой троянды и ярко горящими лампионами с хорошим, не издающим чада, маслом.
Но ее поддерживали глаза Дария и телохранителей, стоявших за спиной сенатора Марциала. С их появлением женская часть собравшихся в триклинии оставила Гайю в покое, бросая украдкой жадные взоры на двух белокурых красавцев с обнаженными торсами, украшенными татуировками и бесстрастным выражением мужественных лиц, украшенных необыкновенными глазами — василькового и изумрудного цветов.
