Она посмотрела на него с легкой насмешкой:

— Марс. Тогда бы ты составил бы конкуренцию сирийцу… Перецеловал бы всю команду…

— Ты неисправима, — он сделал попытку ее обнять, но Гайя отстранилась и резко поднялась на ноги.

— Что ж, предлагаю еще раз пройти по кораблю. Если ребята отыскали этого сирийца в углу под тряпками. То кто его знает, сколько тут углов и сколько тряпок. И кстати, о тряпках. Надо все тут перестирать и ребятам раздать. Они ж голые совсем.

— А ты не знала, что гребцов держат полностью обнаженными?

— Зачем?

— Они же отливают прямо в отверстия весельные. Чтоб времени не теряли, развязывая набедреник. Они ж скованы по рукам и ногам. Сама видела.

— Ужас, — прошептала Гайя. — Бедные ребята. Но вроде не сломались. По крайней мере, в большинстве. И хорошо, что среди них оказался хоть кто-то, кто умеет управлять кораблем.

Она окинула взглядом палубу, на которой уже по-хозяйски распоряжались те освобожденные ими гребцы, которые до плена были моряками на военных кораблях Римской империи. Некоторые мужчины изъявили желание помогать им на тех работах, где не требуется особых знаний, но нужна толковая голова и крепкие руки. Гайя разрешила — понимала, что этим уже невмоготу снова спуститься в темноту и духоту весельной палубы. Но кто-то должен был оставаться и на веслах — хотя даже на военных кораблях использовали труд приговоренных к галерам преступников. А здесь людям, прошедшим уже все мыслимые и немыслимые муки, она была вынуждена предложить вновь вернуться к этому выматывающему и отупляющему труду. Не надо было особо вдумываться, чтобы понять — раз часть людей поднялась к парусам и веревкам, то на оставшихся гребцов резко возрастет нагрузка. Для себя она решила, что тоже будет спускаться к гребцам и отрабатывать свои часы на веслах — чтобы избежать роптаний.

Им предстояло пройти вдоль береговой линии мимо Кипра, Крита, берегов Греции, миновать Сицилию — и бросить якорь в Остии. Все они знали, что уже у греческих берегов будет легче — там стоят на страже римские корабли и исправно горят маяки, а в каждом порту они могут остановиться. Гайю успокаивало, что пираты не успели как следует прорыть их вещи, и у нее на руках был приказ за подписью Октавиана, который послужит им всем охранной грамотой, пропуском и правом получить помощь от первого же встреченного римкого корабля или берегового форта.

А вот изрезанные бухтами берега Галатии, возле которых громоздились друг на друге острова и островки, действительно пугали ее — по рассказам товарищей, воевавших в тех краях, пираты обитали там практически безнаказанно, взимая дань с проходивших торговых кораблей.

Гайя знала, что времени на подготтвку к встерче с пиратами у нее и ее экипажа чрезвычайно мало.

— Марс, ак я пройду по нижним помещениям, еще раз по весельной палубе. На тебе порядок наверху.

— Гайя, это опасно.

— Корабль наш.

— В углах может притаиться тот, кто так не думает.

— Корабельные крысы?!

— Гайя… — Марс шагнул к ней и заглянул в непокорно горящие глаза и только тихонько вздохнул, исчерпав все аргументы, а давить на нее он откровенно боялся — она и так еще не вернулась к нему. — Ты хоть меч не забудь.

Она вскинула на него огромные на еще больше загоревшем за эти дни лице глаза:

— А когда я его забывала? — и легким прыжком скрылась внизу.

Марс сжал кулаки, чтобы не устремиться за ней…

Гайя неслышными шагами шла по кораблю, спустившись туда, где от моря ее отгораживали только досчатые стенки. Она не пожалела, что ни под каким предлогом так и не разулась — ступать босыми ногами по затхлым лужицам было бы неприятно. Она поморщилась — под ногами прошмыгнуло несколько откормленных крыс. Ее ухо, помимо крысиных лапок, уловило еще какое-то шевеление впереди. Глаза девушки, отлично видевшие в темноте, выхватили тяжелый кованый замок на небольшой двери в самом носу корабля, где борта неумолимо сжимались с обоих сторон, преврашая проход в узкий лаз.

Она услышала звон цепей, несколько глубоких вдохов.

Держа меч наготове, она пригляделась к замку и пожалела, что волосы еще не отросли настолько, чтобы вернуть на место свои любимые шпильки. Выпрямилась и с размаху выбила дверь ногой, держа наготове меч.

Хорошо, что Гайя, одинаково владея обеими руками, в самый крайний момент перебросила меч в левую руку — когда правой осматривала замок. Потому что навстречу ей полетела прямо влицо ржавая цепь, которую она едва успела перехватить и намотать на руку.

Гайя выдохнула и подняла голову — на нее сверху смотрели светло-синие ясные глаза. Мужчина, стоящий перед ней и одетый только в разорванные цепи на руках и ногах, был на пару дигитусов выше Рагнара и чем-то неуловимо похож на него: сильная линия челюсти, высокие скулы, волевой подбородок, завораживающие глаза василькового цвета в обрамлении на удивление черных пушистых ресниц под резким изломом таких же черных бровей и невероятно светлые коротко стриженые волосы…

Он оглянул девушку с головы до ног и прищурился:

— Ты кто?

— Старший центурион преторианской гвардии.

Мужчина вздрогнул и на мгновение его взор затуманился, но тут же снова стал холодным и ясным:

— Может, отпустишь цепь тогда? Или ты продалась сирийцам?

— Сирийцы на дне моря.

— Вот как? И кто им помог?

— Мы. Все. А ты кто такой? — поинтересовалась она. Но цепь выпустила, потому что все равно было бессмысленно надеяться удержать такого гиганта за одну руку. Если бы он захотел, то уже давно бы мог бы ее отбросить в сторону — Гайя прекрасно чувствовала, что он рассматривает ее, как мелкую козявку. Впрочем, рядом с ним, высоким, широкоплечим, сложенным из одних только натренированных мускулов, она и правда выглядела хрупким подростком.

Мужчина перевел взгляд на ее доспехи — и снова как будто обжегся, провел рукой по коротким, пепельно-белым волосам.

— Я должен тебе сказать… — его голос, с легкой хрипотцой, мужественный и выразительный, звучал слегка неуверенно. — именно тебе… Что-то очень важное…

— Я слушаю, — она заглянула ему в глаза, стараясь говорить как можно мягче.

— Не помню… Цербер и все приспешники Аида, — мужчина с такой силой ударил в деревянную переборку кулаком, на запястье которого болтался обрывок цепи, прикрепленной к широкому наручнику, что две доски проломились.

— Эй, — остановила его Гайя. — Хорошо, не борт проломил.

Он с досадой глянул на нее…

Женщина, да еще такая потрясающе красивая. Ошибка первого мгновения, когда он принял ее за молодого новобранца, тут же сошла на нет. Такой гордой осанки, такого пронзительного взглда не бывает у юнцов.

Да и голос ее — негромкий, но бархатистый, обволакивающий, ласкающий и манящий, никак не вязался с доспехами, украшенными на груди знаками отличия старшего центуриона. Он не настолько давно покинул рим и не настолько выжил из ума, чтобы не понимать, кто перед ним. Но вот почему все это было так ему знакомо? Почему вид этой хрупкой девушки в боевых доспехах так подталкивал его что-то сказать ей?

Он мучително размышлял, чувствуя, как поднимается по затылку снова разламывающая и нудная боль, от которой его не смогли избавить знахари египетских пустынных кочевников.

— Как ты оказался именно здесь? Ты такой огромный, что даже странно, что не посадили на весла.

— Им виднее.

— Ты наказан?

— А сама как думаешь?

— Но ты не избит. Значит, у них был резон не портить тебе шкуру.

— Продавать везли.

— Кому? В лудус? Но ты же очень чисто по-латыни говоришь. Ты римлянин?

Он кивнул неопределенно. Да и что сказать ей? Он уже и забыл, как мальчишкой бегал босыми ногами по нагретым камням бесконечных лестниц и взвозов родного города. Он помнил себя и молодым солдатом — совсем зеленым, со сбитыми ногами и ноющими от тяжести доспехов и груза плечами.

Что-то попытались еше на привале легиона сказать его товарищи про мать, которая, мол, не погнушалась переспать с каким-нибудь гладиатором или вольноотпущенником-охранником. И он ринулся в драку не оглядываясь — и, наверное, убил бы голыми руками, если бы не растащившие их взрослые легионеры. У хмурого от усталости врача оказались все четверо — он и его обидчики. Пока заживали рассеченные лица и сломанные ребра, они успели сдружиться… Мужчина вздохнул — он прекрасно помнил, что из их неразлучной четверки жив только он… В своих несущихся воспоминаниях он шел военными лорогами, теряя друзей и приобретая ярость воина.