Хоть теперь Игорь Стольников оказался полезным: это он подслушал тот телефонный разговор, когда Григорьева собиралась оставить перед поездкой все самое ценное у Рокотовой. И с Рокотовой она действительно встретилась, те ребята, которые следили за помощницей академика, не пропустили эту встречу. И Рокотову довели до самого Ярославля.

Они встретились, значит, документы были переданы. Анна Григорьева никому была больше не нужна. Она тоже была в списке тех, кому суждено было умереть. Витя Горошко, напросившийся к ней в гости в тот вечер, сделал все аккуратно и профессионально. Врач… На всякий случай забрал сумку, вдруг да и собиралась она везти с собой копии. Копий в сумке не было. Значит, все-таки Рокотова увезла все с собой.

Маша Рокотова. Клинский вспомнил ее с трудом и лишь тогда, когда она сама позвонила и явилась к нему. Удивительное совпадение, что она пришла с расспросами именно к нему! Или Григорьева рассказала ей слишком много? Тогда Машка — непревзойденная актриса, ни на секунду не прокололась. Он даже начал ей верить, а зря, и лежащая в его кармане флэшка — тому доказательство.

Или все же не знала? Пожалуй, так. Ведь сегодня он не успел открыть перед ней карты. Не пришлось говорить о том, что по его приказу похитили ее сына. Он пришел в больницу прямо сказать о том, что мальчишку она будет получать по частям до тех пор, пока не отдаст документы. Пацана спрятали в надежном месте: в подвале института, где работал Клинский. Был в этом подвале такой угол, откуда не слышны будут никакие крики, вздумай мальчишка звать на помощь. Своего проверенного аспиранта оставил Иван Федорович приглядывать за пленником, а сам взял недельку за свой счет, чтоб не оказаться под подозрением, случись что-нибудь непредвиденное. Он чуть со стула не упал, когда Машка прибежала к нему опять. Думал, узнала, материнское сердце привело. Нет, видать, вранье это все, про материнское сердце: сын был под ней, на два этажа ниже. Не догадалась. Не почуяла.

Клинский не собирался больше возвращаться в этот задрипанный институт. И в этой задрипанной стране он тоже оставаться не собирался. Это Стольников думает, будто Клинский приедет в Москву, чтобы продолжить работу Цацаниди. Кабинет готовит, группу… Собирается командовать им, Клинским. Идиот!

Он действительно поедет завтра в Москву, но только для того, чтобы сесть в самолет, который доставит его в Афины. У него давно на руках билет с открытой датой, предоставленный греками. Его давно ждут в Греции с его головой, его и Цацаниди разработками и предложением совсем других денег. Что может предложить ему Стольников и эта страна? Там он возглавит не вшивую группу не сумевших утечь на запад бездарностей, там он возглавит научный центр на полторы тысячи сотрудников. Он будет жить и работать там, а здесь не останется камня на камне от теории Кости Цацаниди: ни документов, ни прибора, ни бывших пациентов.

Все, кому суждено умереть, умрут. Все, чьими глазами Костя Цацаниди заглядывал за грань жизни и смерти. Кого он в своих экспериментах десятки раз заставлял умирать и рассказывать о смерти. Кто верил ему, как Богу, кого он обманывал день за днем.

Клинский обманул каждого из них только один раз, лишь тогда, когда действительно убил. Он убивал их не своими руками, а руками своих учеников. Одни шли на убийство по своей воле за обещание оказаться рядом со своим учителем в Греции. Другие несли смерть невольно: в самодельном диктофоне, представившись жертве по приказу Клинского журналистами. Они и не подозревали, что, задавая немудреные вопросы, транслируют с «диктофона» приказ умереть прямо в микропроцессоры, вживленные в мозг собеседника.

Машка Рокотова так и не догадалась, что это она убила Навицкого. Несомненно, он уже мертв. Цацаниди прятал от Клинского своего программиста, который, естественно, знал очень много. Не стало Цацаниди, Навицкий стал прятаться сам. Он умно поступил, забравшись от Клинского в такую глубокую щель, в тюрьму. Может, ему и удалось бы спастись, сиди он там тихо лет десять. За десять лет Клинский завершил бы работу и забыл бы о Навицком. Но удача определенно на стороне Клинского! Как вовремя оказался у него с собой «диктофон», когда они столкнулись с Рокотовой в коридоре у приемной Стольникова. Ведь он нес прибор Кате Густовой, якобы для того, чтобы ее сын записал на кассету свои ответы на конкурсные задачи по физике. Это Густова живет на одиннадцатом этаже. Мальчик, нажав на кнопку, получил бы приказ выпрыгнуть из окна и не успокоился бы до тех пор, пока не шагнул бы с подоконника вниз.

Ну что ж, с подоконника вместо мальчика шагнул программист Навицкий. Прекрасно! А с ребенком Густовой разберется надежный человек, которому обещано место и сказочная зарплата в греческом центре.

Только Бураковского Клинский убрал сам. Их кабинеты были соседними много лет. После ученого совета Иван Федорович просто нажал кнопку и поставил прибор у стены, а сам пошел домой. Наверное, не больше часа прошло, и Бураковский полез привязывать шнур к карнизу. А шнур этот заранее положили ему в ящик стола.

И надо ж было жене пристать к Клинскому в тот день со своим бельем! Веревки в ванной давно полопались от старости и сырости. Конечно, и двух было мало, а тут вообще одна осталась. Клинский решил наскоро привязать оборвавшийся конец к трубе отопления. Она тоже оказалась гнилой. Не собирался он вешаться, бредятина какая! Просто качнуло его, поддатого, падая, ухватился за эту трубу, она и лопнула. Да на руку так неудачно упал.

Рокотова сама подсказала ему все, что он должен был ей солгать. Она так рвалась его спасать. Ему было так смешно ее слушать!

Не смешно стало, когда Рокотова добралась до Елабугова. А она добралась! Сам Клинский и его ребята не могли до него добраться, а она сумела! Правда, говорить он с ней не стал, Юрка, который пас ее тогда, слышал, что разговор не состоялся. Но, похоже, его старуха что-то пообещала Рокотовой, не зря ж та сказала, что очень надеется. На что?

Если заговорит Елабугов, дело будет плохо. Много лет он был близким и, наверное, единственным другом Кости Цацаниди. Пациентов подбирал, истории болезни вел. И в экспериментах он участвовал добровольно, и знал много. Да что там, все он знал, потому и превратил свое подворье в крепость, пацанов вон с ружьем встретил, к телефону не подходит. Хоть раз бы взял трубку, трех минут хватило бы Клинскому, чтоб передать сигнал…

— Куда он едет? — сквозь зубы процедил Ильдар.

— А я знаю? Это ж твой город!

— Мой! А вот ты зачем приперся?..

— Я тебе уже сказал зачем! — огрызнулся Остап.

— Черт, не хватало еще в пробку попасть… — Ильдар нахально влез между двумя недовольно посторонившимися машинами, въезжавшими на Октябрьский мост.

— Упустим…

— Он где живет-то, не знаешь?

— Улица Панина.

— Значит, не домой едет. Панина — это на другом конце города, — сказал Ильдар, обгоняя очередную машину по встречной полосе и вклиниваясь в узкий просвет прямо за «жигуленком» Клинского.

После моста стало свободней, поток раскололся на три ветки. Через десять минут машина Клинского, а следом и «вольво» Каримова свернули во двор.

— Во! А ты сказал — на другом конце города! — возмутился Шульман.

— Во! — передразнил Ильдар. — Читать не умеешь: Папанина.

— Ну?

— А ты сказал — на Панина, чувствуешь разницу?

Шульман недоуменно пожал плечами: разве он так сказал?

Иван Федорович Клинский вылез из машины, выволок с заднего сиденья большую хозяйственную сумку, засунул туда ноутбук и засеменил к подъезду.

— Слушай, а ты не ошибся? Это и правда он? — с сомнением проговорил Ильдар.

— Маша до сих пор думает, что это ты, — усмехнулся Шульман.

— Дальше что делать будем?

Словно в ответ на его вопрос в кармане Остапа запищал телефон. Противный звук, Каримов поморщился, его телефоны так не пищали.

— Да?

— Ося, ты где?

— В Караганде! Марин, в Ярославле, конечно, где ж еще!