— Простите, ради Бога, но мне очень нужно с ним переговорить. Это касается работ академика Цацаниди…

— Академика Цацаниди? — с тревогой переспросила собеседница.

— К черту, к черту их пошли, — послышался в отдалении бодрый бас. — Думают, добрались? Хренушки!

— Антон Ильич просит послать вас к черту, — констатировала женщина. Сейчас она повесит трубку, поняла Маша.

— Постойте, — взмолилась она, — выслушайте меня…

И она снова, как и всем, с кем ей уже удалось встретиться, стала терпеливо объяснять, почему ей так необходимо встретиться и поговорить.

— Дуся, повесь трубку, я тебе говорю, — гудел Елабугов.

— Отстань, Антоша, сама знаю. Боишься, так поди вон в огород, воздухом подыши, — сказала та, кого он назвал Дусей, мимо трубки, а потом обратилась к Маше. — Он не будет с вами говорить. И не только с вами, он вообще ни с кем не встречается и не говорит. Если все, что вы рассказываете, правда, напишите ему по электронной почте. А я уж уговорю его ответить, не сомневайтесь.

— Я очень на вас надеюсь, — вздохнула Маша, доставая записную книжку и пристраиваясь на какую-то скамейку. Телефон она плечом прижимала к уху. — До вас так трудно дозвониться.

— Да, Антоша все время в Интернете сидит. Это единственный способ его общения с миром, который он считает безопасным. Пишите…

Дом на улице Девятая рота, в котором жил Никита Козлов, был самый обычный, блочный, без домофонов и консьержек. Но и двор, и подъезд оказались на удивление чистенькими и ухоженными. Лифт, правда, не работал.

Маша поднялась на пятый этаж по лестнице, подумаешь, проблема! Лифты она ужасно не любила, чувствовала себя в них, как в гробу на колесиках, и пользовалась ими только тогда, когда подниматься надо было выше седьмого этажа. До седьмого могла пешком, выше — увы.

Она сразу решила: позвонит, постучит и со спокойной совестью скажет Марине Бобровой и Остапу, что ничего не вышло.

Обычно Маше это было совершенно несвойственно. На работе ей не раз приходилось решать задачи и потруднее, добиваясь встреч с такими людьми, о которых она поначалу даже думала с содроганием. А сейчас ей мучительно хотелось схалтурить. Что она может услышать здесь? Рассказ об еще одной смерти? Или этот Никита Козлов, который был не только пациентом, но и аспирантом Цацаниди, жив? Хорошо бы жив. Маше было страшно слышать эти истории, эти трагедии, поведанные несчастными людьми, потерявшими своих близких. И тем страшнее, если эти близкие погибли по чьей-то злой воле.

Маша уже протянула руку к звонку, но тут за дверью что-то стукнуло, щелкнул замок, дверь широко распахнулась. Смешно пятясь, на площадку вышла худенькая девушка. За собой она тянула детскую коляску, в которой сидел плотно упакованный для прогулки малыш.

Девушка, оказавшись на площадке вся, вместе с коляской и малышом, увидела Машу и подскочила от неожиданности.

— Ой! Вы к нам?

— Наверное. Мне нужен Никита Козлов.

— А вы кто? — спросила девушка. Ей было лет пятнадцать. Сестра, что ли? Что б ей такое сказать?

— Я из библиотеки. Он брал книгу, — начала Маша. Как ни обернется, потом всегда можно сказать, что ошиблась.

— А его нет. Вы напишите, какая книга. Я Тане скажу, она поищет.

— Тане?

— Ну, да. Его жене. Никитка столько книг набрал в разных местах, ужас! А мы же не знаем, какие откуда. Но, если спрашивают, сразу отдаем. Вы бы позвонили.

— Я звонила, у вас телефон не отвечает, — сказала Маша. Она уже поняла, что Никиты Козлова тоже уже нет в живых, и знала, как дальше строить беседу. — Скажите, а что случилось с Никитой?

— Умер.

— Как это случилось?

— А зачем вам? — бдительно нахмурила брови девушка. Она уже успела старательно запереть оба замка и развернула коляску по направлению к лифту. Малыш сосредоточенно сосал соску, двигая круглыми щеками, и таращил темные и блестящие, как вишенки, глаза.

— Я сейчас в научной библиотеке работаю, а раньше в институте преподавала, где Никита ваш учился. Он даже однажды под моим руководством курсовую работу писал. Так что мы с ним давно знакомы. Я потому и зашла сама, живу тут неподалеку. Меня зовут Мария Владимировна.

— А я Юля, Юля Козлова, — сразу заулыбалась девушка. — Я сестра Никиты.

— Юля, знаете, а лифт не работает.

— Фу, ты! Опять! Слышь, Даня, держись, по ступенькам прыгать будем. Бум-бум!

Даня, не поворачивая головы, скосил глаза-вишенки на юную тетушку и приготовился прыгать.

— Давайте вместе, — предложила Маша и решительно взялась за коляску.

Вдвоем они довольно легко стащили коляску с пятого этажа.

— Спасибо огромное, — с чувством сказала Юля, когда они оказались на улице.

— Как же вы назад заберетесь?

— А я сначала Даньку внесу, а потом бегом за коляской.

— Не украдут?

— Могут! Как-то раз колеса сняли. Минута какая-то, я прибегаю, а колес уже нет. Наверняка какой-нибудь умелец себе на тачку упер.

— Юля, а что же случилось с Никитой? — Маше хотелось вернуть девушку к прежней теме.

— Убили его, — вздохнула Юля. — Он вечером от приятеля шел, прицепились пьяные подростки, избили. Он еще три дня в больнице лежал, потом умер.

— Какое горе! — искренне произнесла Маша.

— Да… Уж горе так горе. Данька только родился. А сейчас ведь так тяжело с маленьким. Таня сразу на работу вышла, денег-то не хватает. Телефон вот за неуплату отключили. Танины-то родители в деревне живут, самим не хватает, и наши с Никиткой тоже не богачи. Я вот нянчусь после школы, а с утра моя бабушка сидит. Только она старая совсем, ни погулять с ним, ни поиграть не может. А ему уже годик скоро. Он и поползать хочет, и попрыгать, да, малявочка? — Юля ласково потрепала Даньку по толстой щечке.

— Тех подростков поймали?

— Да, только они обкуренные были, несли какую-то ерунду. Вроде, кто-то им его заказал, денег дал… Несовершеннолетние. Их в специнтернат отправили. Кошмар, как сейчас все безнаказанным остается! Вот у писателя Белянина сына убили одноклассник и его старший брат, слышали?

Маша кивнула.

— Старшего-то посадили, а младшего, как и этих, в специнтернат отправили. Он там немного побыл, года три, что ли. Выпустили такую мразь! Но только выпустили, как сразу и нашли его труп обгоревший. Вот это, я понимаю, справедливо! По мне, так несовершеннолетний преступник гораздо хуже взрослого. Он разве не знал, что убивать нельзя? Или не понимал, что убивает? Если он в детстве этого не понял, так его надо расстрелять сразу за такое преступление, потому что он уже все равно не исправится. А его в интернат, вместо настоящего наказания. Для чего? Чтоб он там у таких же, как он, учился? И выходит он оттуда уже матерым преступником. Жить стало страшно…

Юля откинула со лба белокурую пушистую прядь и, несмотря на всю жестокость того, что только что говорила, улыбнулась светлой детской улыбкой.

Маша вздохнула. Все это, конечно, по-своему правильно, хоть и совсем не гуманно. Неужели ее Тимка тоже так думает? Нет, он все-таки более мягок в своих суждениях, более человечен. Хотя…

— Жаль, как жаль, Никита был такой молодой, здоровый мужчина. Жить и жить, — сказала она вслух.

— Да, молодой. Хотя меня он сильно старше. Но он был не очень здоровый. Врачи сказали, что он умер именно потому, что у него была операция, а его били опять по голове.

— А в какой больнице он лежал?

— Его сразу отвезли в больницу при институте, в котором он работал. Там самые лучшие врачи, но его все равно не смогли спасти.

Они помолчали.

Юля вдруг спохватилась:

— Вы же хотели записать название книги!

— Да-да, сейчас…

Маша достала из сумки листочек бумаги и записала первое пришедшее ей в голову название какой-то несуществующей монографии.

Поздно вечером с Аниного домашнего компьютера Маша Рокотова отправила электронное письмо Антону Ильичу Елабугову.

Строго говоря, этого пациента можно было и не опрашивать, ведь с Мариной и Остапом была договоренность о проверке только тех, кто уже умер. Если бы к Елабугову нужно было ехать — а жил он в Зеленограде, — Маша ни за что бы не поехала. Но, раз уж ему можно просто написать…