Прошел год. Сына иногда мучили головные боли, и однажды Катя решила по старой памяти попросить академика посмотреть мальчика, нет ли у него отдаленных последствий травмы. Она не очень надеялась, что Цацаниди будет консультировать ее сына лично. Но тот охотно согласился и осмотрел ребенка уже на следующий день.

После обследования Константин Аркадьевич пригласил Катю к себе в кабинет, велел подать кофе и взял бывшую пассию за руку.

На фоне плохо пролеченного сотрясения мозга у мальчика развилась злокачественная опухоль. И она прогрессировала. Стремительно, страшно. Академик долго утешал обезумевшую от ужаса мать. Он говорил, что далеко не все потеряно, что можно устроить консультации у других специалистов, если ему Катя не доверяет. Она доверяла Цацаниди как себе и была согласна на все.

Мальчика положили в клинику института и стали готовить к операции. Вскоре Цацаниди вновь пригласил Катю к себе в кабинет. Опухоль затронула очень серьезные участки мозга. Даже в случае удачной операции состояние ребенка будет непредсказуемо ухудшаться. Но новые методики лечения, разработанные академиком, позволяли полностью вылечить мальчика, сомнений в этом не было. Только вот беда, методики экспериментальные, незапатентованные, связанные с внедрением в мозг уникальных заместительных имплантантов. Поняв, что все это безумно дорого, Катя было отчаялась, но и тут академик ее успокоил. Он все — ну, свои же люди — сделает бесплатно. И даже будет наблюдать Катиного сына после операции. Но наблюдения будут использованы институтом как экспериментальный материал. Катя не была уверена, что поняла все, что ей говорили, но главное ясно — ее ребенок будет жив и здоров.

Операция прошла прекрасно, и выздоровление было быстрым. Катя регулярно водила сына в клинику на обследования, а экспериментальные тесты, которые Цацаниди проводил с ребенком, были удивительны и приводили маленького пациента в восторг. Катю немного тревожили его рассказы о других мирах и призрачных людях, но из благодарности она была готова согласиться с чем угодно.

За все в жизни надо платить. И судьба, очевидно, решила, оставив матери одного сына, отобрать другого.

Такое ужасное и бессмысленное убийство. Младший сын Кати Густовой возвращался из школы домой и не дошел до подъезда какие-то сто метров. В закутке у двери какого-то мусоропровода его задушили кулиской от капюшона куртки.

Оставшегося единственного сына несчастная мать берегла теперь пуще глаза. И Цацаниди уже верила не как себе, а как Богу. А потом случилось чудо, которое хоть немного, хоть чуть-чуть облегчило ей боль утраты.

Когда Илюша, захлебываясь от восторга, рассказал, что видел Алешу и говорил с ним на сеансах терапии в клинике, мать сначала решила, что сын сошел с ума. Но Цацаниди подтвердил, что это и есть часть удивительных и уникальных исследований. Катя была почти счастлива: ей казалось теперь, что ее Алешенька почти вернулся к ней.

Несколько лет работал Цацаниди с Илюшей и научил его вызывать на контакт не только Алешу, но и других людей, которых уже нет на этом свете.

Теперь академик умер. Работая до последнего дня, даже после инсульта, даже в инвалидной коляске, он ревностно оберегал свою еще не завершенную работу от посторонних, и в том числе, а может, и в особенности, от собственных коллег и учеников. Как? Да очень просто. Управляющая прибором программа была «зашита» в процессор. Процессор установлен в плату, а плата — в съемный блок. Короче, игла в яйце, яйцо в ларце… И вот этот «ларец» Цацаниди ежедневно увозил с собой. Когда он умер в своем загородном доме, игла, в лучших сказочных традициях, оказалась сломанной: плата сгорела в камине его спальни.

У Маши Рокотовой уже не было сил возмущаться.

— Катя, но ведь не сам академик писал программу. Я кое-что в этом понимаю. Так вот: не родился еще в нашей стране такой программист, который, написав секретную-пресекретную программу, не оставил бы себе копию. Пусть Стольников найдет этого программиста и трясет его. Я-то при чем?

Катя лишь махнула рукой.

— Стольников говорит, что программиста уже нет в живых. Он тоже лечился в клинике, там и умер.

— Но ведь речь, кроме программы, шла еще и о каких-то бумагах…

— Цацаниди хранил не только электронную версию программы, но и печатную с указанием всех необходимых настроек и параметров, так называемый листинг, знаете?

— Знаю. Но я никак не пойму твоей роли в этой истории. Сын-то твой жив и здоров.

— Да! — воскликнула Катя. — Он еще жив! И, можно сказать, здоров. Но он непременно умрет, потому что канал открыт. Это невозможно, так говорит Стольников, но он открыт со дня смерти Цацаниди, и теперь он оттуда убивает всех своих подопытных! Одного за другим, одного за другим… И мой сын может стать следующим!

Катя смотрела на Рокотову грустно и влажно, как побитая собака.

— Помогите мне, помогите, пожалуйста. У меня никого больше нет, кроме сына…

Голос ее стих до шепота, по серому лицу текли слезы. Маша никак не могла понять, верит она во все это или нет. Она положила ладони на плечи Кати.

— Как же вы не можете меня понять! У меня и в самом деле нет этих бумаг. Ни бумаг, ни дисков. Может, Анюта и хотела мне их передать, допускаю, хотя понять не могу для чего. Но она этого не сделала. Поверьте. И передайте это Стольникову.

Катя встала и, по-старушечьи шаркая ногами, поплелась к двери.

— Куда же вы? — окликнула ее Маша.

Женщина обернулась и, глядя исподлобья, проговорила:

— Что ж, вы подумайте. Только поспешите, потому что, если мой Илюшенька умрет, вас я тоже убью.

За Густовой давно захлопнулась дверь, а Маша все стояла у стола, нервно постукивая ногтями по столешнице. И что теперь? Искать? И где же? Хотя, может…

Начать она решила с книжного шкафа. Конечно, она не надеялась, что ей повезет больше, чем ворам, которых, вероятно, посылал сам Стольников. Наверняка они подошли ответственно к своей работе. Маша надеялась найти какие-то записки, бумажки, отрывки, что-нибудь, что хоть как-то могло навести ее на дельную мысль.

Дельная мысль пришла Рокотовой на третьем томе Солженицына. Она отшвырнула книгу на диван и пошла включать компьютер. На пороге комнаты она обернулась и посмотрела на разверстое брюхо шкафа и выпотрошенные из него книги. Солженицын, Акунин, Толстой и Достоевский, Моэм и Коэльо — все вперемешку кучей валялись на диване. На журнальном столике аккуратными стопками расположились трое: Маринина, Устинова и Донцова.

К утру Маша досиделась за компьютером до красных глаз и деревянной шеи. На домашнем компьютере Аня хранила огромный рабочий архив. Было видно, что дома она набирала тексты книг Цацаниди и делала к ним рисунки и схемы: было много файлов с незаконченными или переделанными текстами. В отдельной директории хранились тексты докладов на различных симпозиумах и конференциях, больше половины — на английском. В особой, удобно, кстати, сделанной программистом небольшой базе данных — истории болезни некоторых, наверное, наиболее интересных пациентов академика. Возможно, Аня приводила в печатный вид рукописные карты, которые могли послужить иллюстративным материалом для какой-нибудь очередной монографии.

Немало нового узнала Маша и о самой покойной подруге. Аня, оказывается, писала небольшие рассказы, лирические и несколько наивные. И в них было столько теплой грусти и тоски по нерастраченной любви!

Но того, что она искала, Маша так и не нашла. Ни слова, ни намека. «Что я ищу, зачем я ищу? — думала она, вновь заваривая крепкий чай. — Надо подумать, сначала надо хорошенько подумать». И она, выпив свой чай, пошла спать, решив, что первым делом надо подумать о себе.

Проснулась она значительно позже полудня. Теперь, когда все дела с похоронами были закончены, а наследством заниматься было еще рано, Маше осталось только побывать в агентстве «Эл-Лада» и узнать подробности получения страховки, если это получение, конечно, возможно. Она созвонилась с менеджером агентства и договорилась о встрече.