Тимур выждал, когда поплавок еще раз дернулся и ушел под воду, подсек, и вот уже над водой затрепыхался некрупный серебристый карасик. Тимур подхватил его в широкую ладонь и, сняв с крючка, выпустил в ведро с водой.

— Ничего подобного наркоманы не видят. И ты, уж поверь мне, если только попробуешь наркотики, тоже ничего не увидишь, только мой большой кулак прямо тебе в глаз. Усек?

— Усек, усек! — засмеялся Кузя. — Не волнуйся, я же теоретически, а вообще мне повезло, что ты у меня есть. Ты меня все время от всяких идиотских поступков спасаешь. Помнишь, мы с пацанами на сеновале прыгали, а тетя Маша не разрешала? Ты тогда сказал, что там мыши живут, и мы от них все лептоспирозом заразимся. Слово-то какое выдумал!

— Я не выдумал. Так оно и есть. Но ведь на тебя же подействовало, ты больше не прыгал.

— Да я не этого «спироза» боялся, а того, что ты мне в глаз дашь. А то, что ты прав был, я потом понял, когда Женька в этом сене своим задом забытые колхозные вилы нашел. Ему столько швов наложили, ужас! Он нам показывал. Вот это «спироз»!

Мальчишки расхохотались.

Тимур перебросил удочку правее, а Кузя снова принялся за свое.

— Тим, но ведь ради чего-то люди принимают наркотики? А? Я так, теоретически. Вот ведь писатели-фантасты откуда-то берут свои невероятные сюжеты, и режиссеры тоже… Мне кажется, что большинство из них наверняка наркоманы. Ради искусства…

— Не ради, а с жиру бесятся. Искурятся, изольются, изошляются… А потом все эти ложные гуманисты считают наркоманов больными людьми.

— А ты не считаешь?

— Нет, — спокойно ответил Тимур, — я считаю, что им надо ампутировать пальцы рук, чтобы они колоться не могли и таблетки жрать.

— Это не выход, — пожал плечами Кузя. — Некоторые инвалиды и ногами картины вышивают. И наркоманы колоться научатся.

— Тогда и ноги ампутировать, — буркнул Тимур.

— Кошмар, какой ты жестокий! Тебе бы все всем отрезать!

— Не все и не всем. Просто я считаю, что это не нормально, когда люди вечером на улицу выйти не могут, потому что, если какому-нибудь уроду на дозу не хватит, то он любого за рубль грохнет. Что, не так?

— Так, вообще-то, — вздохнул Кузя. — Но они ведь тоже люди.

— Они не люди. А если и так, то мне дороже мама, бабушка, дед, ты… И своих близких я готов защищать любыми способами. Так что, Кузь, ты даже из теоретического интереса этот вопрос не поднимай. Учти, начнешь пить или колоться — и ты для меня будешь не человек.

— Ты мне пальцы отрежешь?

— Язык я тебе отрежу! Смотри же, клюет у тебя!

Кузя поспешно дернул удочку. Ни рыбки, ни даже червя на крючке не было.

— Растяпа, — фыркнул Тимка, подавая ему банку с наживкой.

— А все-таки спросить бы у того, кого этот академик оперировал, как оно там, после смерти. И сравнить, из научных соображений, конечно, с рассказами наркоманов, научных фантастов и тех, кто клиническую смерть перенес. И сразу будет понятно, кто правду говорит, а кто врет. Хотел бы я увидеть и рассказать…

— Умрешь — расскажешь, — усмехнулся Тимур и аккуратно проткнул крючком розовое тело отчаянно извивавшегося червяка.

Маша слезла со своей верхней полки в купе Череповецкого поезда только тогда, когда из окна вагона увидела перрон Ярославского вокзала. Ее попутчицы уже добрых сорок минут щелкали пудреницами и попеременно роняли на пол карандаши для глаз. Долго причесывались и деликатно портили воздух лаком для волос.

Давным-давно Маше тоже казалось, что, когда она приезжает в командировку, москвичам больше нечего делать, как разглядывать ее прическу, макияж и нарядно-деловую одежду. Теперь она завела себе немнущийся брючный костюм, немаркую командировочную куртку и вместительный тканевый кейс. Куртку она сворачивала и закидывала на полку, кейс клала под голову и заваливалась спать прямо в костюме, даже не расстегнув удобного жакета. В Москве она органично вливалась в суетливую толпу, и ей давно уже не казалось, что все, кто движется по встречному эскалатору, смотрят исключительно на ее растрепавшуюся челку. Смешно!

Маша сунула ноги в удобные немецкие туфли и первая вышла из вагона. По пути к метро она набрала номер Шульмана.

Хотя день был выходной, на работе был аврал, и Остап в этот момент сидел в кабинете у начальника, но он был так рад слышать ее голос и так боялся, что она не перезвонит, что, как школьник, попросился выйти.

— Маша! Ты сейчас где? — закричал он, даже не пытаясь скрыть свою радость.

— Я только приехала, выхожу с Ярославского вокзала. Мне надо с тобой встретиться.

— И мне надо! Давай на Театральной у выхода в час, сходим пообедаем, а дальше решим, идет?

— Отлично, — согласилась Маша, довольная, что у нее будет почти четыре часа, чтобы успеть все-таки побывать в туристическом агентстве «Эл-Лада», в которое она так и не попала из-за истории с маленьким Андрюшей и его незадачливыми похитителями.

Надо было сказать Шульману, чтобы не покупал цветов, подумала Маша, издалека увидев Остапа с белыми лилиями в руках. Лилий она не любила, да и завянут они, пока она их до дома довезет. И еще ей очень не хотелось, чтоб Остап целовал ее, даже в щеку. Он поцеловал ей руку. Ну, и слава Богу.

В кафе «Елки-Палки» они заказали речную форель, картошку по-домашнему и красное итальянское вино. Картошка оказалась просто отварной с укропом, хотя и стоила столько, что можно было купить не меньше мешка на рынке, форель была хороша. Вино довольно кислое.

— Как твои успехи с бумагами сумасшедшего грека? — спросил Остап.

— Схожу с ума. Он вовсю убивает людей.

— Что-то с памятью моей стало… Он же помер.

Маша энергично закивала.

— Помер-помер! И теперь тащит за собой своих пациентов. И подруга моя тоже была его пациенткой. Вот ее уже нет, в Ярославле двое моих бывших сослуживцев, тоже оперировавшихся у академика, повесились в один день. Один удачно, схоронили уже. А второй, хороший такой дедок, профессор, в больнице лежит, батарею, на которой вешался, сорвал, по голове трубой получил и ошпарился. И теперь он лежит там и ждет смерти. Потому что от такого убийцы не спрячешься и не защитишься. Мертвого не арестуешь.

— Чушь какая! Я не верю, — махнул вилкой Шульман.

— А я верю, Клинскому верю, как себе.

— Клинский — это?..

— Профессор, уникальный специалист в области медицинского приборостроения. Это по его разработкам делались микростимуляторы, которые вживлялись в мозг. Не он их делал, но по его материалам. Кстати, делал тот самый ученый, который все-таки повесился.

— И ты собираешься во все это дело впутаться?

— Нет. Хотя Стольников, последователь академика Цацаниди, и подослал эту даму, Катю Густову, чтобы надавить на мое чувство долга. Только он не знает, что у меня это чувство отсутствует напрочь.

— Угу, я заметил. Что ж ты тогда мимо мальчонки не прошла? Скажешь, из эгоизма?

— Точно. Именно из эгоизма. Я же все и сразу поняла и, если б прошла мимо, сгрызла бы себя. Совесть бы меня заела. А я не люблю испытывать дискомфорт, ни физический, ни духовный. Понял?

— Понял. Так чего же ты хочешь?

Маша задумалась.

— Я хочу встретиться со следователем Бобровой и написать заявление. Я напишу о том, что Григорьеву убили, о том, что гибнут пациенты Цацаниди. И о разработке прибора тоже напишу. Не принять заявление она у меня не сможет, верно?

— Верно, — согласился Шульман, — а дальше что?

— Ничего. Я уеду домой и буду жить дальше. Пусть правоохранительные органы разбираются с этим, как хотят. Квартиру Анину сдам, буду на эти деньги детей учить. Если дело будет возбуждено и окажется, что Аню убили, то еще и страховку получу.

— Кстати, о страховке. Тебе надо побывать в этой фирме туристической. Интересно, они в воскресенье работают?

— Работают, — сообщила Маша. — Я только что оттуда.

— И что там?

— Там совсем не интересно. Тур Ане оформляла ее знакомая, она и надоумила застраховаться. За страхование клиентов менеджерам какие-то там бонусы начисляются, вот она Аню и уговорила. И Григорьева действительно говорила ей по телефону те самые слова, на которые ссылалась Густова, про единственное богатство, которое свалилось ей в руки. Она имела в виду вовсе не материалы Цацаниди, а свою новую квартиру. Аня считала ее настоящим подарком судьбы, и я ее ой как понимаю! А в том, что ей дали такую хорошую квартиру взамен ее развалюхи, заслуга академика. Он какому-то депутату позвонил и попросил за Аню. Так что все, что касается агентства и страхования, — правда. Все остальное, по-моему, чистой воды спектакль. Режиссер-постановщик — Игорь Стольников. Только как-то все путано получается. То он мне категорически отказывает в помощи, потом вдруг выделяет и деньги, и транспорт, правда, через приятеля Ани, Витю Горошко. Потом он же, Стольников, прилагает все усилия, чтобы я не встретилась с Катей Густовой, а значит, ничего от нее не узнала про ее сына, потом вдруг посылает эту Катю ко мне.