— На то и обоз создан Господом, чтобы вечно отставать да появляться в тех местах, куда имеют обыкновение заглядывать вражеские разъезды, — ввернул Макс.

— Жалко будет нашего каурого, да и фуру[120], коли мужики их подцепят, — хозяйственно рассудил Гийом. — Вроде и нет там ничего такого — котёл, поржавевший от безделья, палатка драная-штопаная да ведёрко с колёсной мазью, а всё жаль.

— Как же, — Макс тут как тут, — а запас кремней и фитилей, а пистоль без курка, а кинжал Георгов сломанный. Зачем он ему нужен был, как полагаете?

— Позолоту с ручки вроде хотел соскоблить или кузнецу продать, — отозвался Михель, лениво окидывая взором знакомый до последней соринки Двор.

— То и мы можем сделать. Глядишь, пару медяков выручим. Меня больше волнует, как бы обозный наш, Андреас, ушлый малый, пока мы в отлучке, не загнал бы первому встречному повозку да лошадку да не смазал салом пятки.

— Так ведь некуда идти ему, — Макс не собирался уступать инициативу в разговоре, — круглый сирота он, шведы постарались, я выспрашивал.

— Честный парень, можно положиться, — веско, как обычно, вставил Гюнтер. — Появись сейчас перед нами, да с котелком под мышкой — расцеловал бы. Макс, кончай лясы точить — за водой, да и посуду надо какую приглядеть, на дрова что-нибудь разломать. Бери Маркуса да Гийома. А то ведь болтовнёй сыт не будешь.

— Точно, — мысли Гийома вертелись вокруг еды, ровно жаркое на вертеле. — Пока туда-сюда, зерно хорошенько упарится, дай Бог, к полуночи управиться. Там ещё мужики — дадут-нет ложку ко рту донесть. Хотелось бы сдохнуть сытыми.

— Будем мы тебе её парить-жарить, — проворно вскочил Макс. — Помнишь присказку нашу — «Горячее сырым не бывает». Потопали работать.

Однако не успели Маркус и Гийом подхватиться за Максом, на пороге возник Ганс.

— Ребяты, — жалобно просипел он в полной прострации, — это что ж такое творится на белом свете. Девки-то нигде нету. Уж я весь дом облазил.

Ганс ещё что-то бормотал, а Макс уже согнулся в углу, держась за живот.

— Она на небушко вознеслась, Гансик, — рыдая от смеха, выдавил Макс, — понимаешь, на небо, вместе с бренным телом.

Макс ткнул пальцем в потолок, и Ганс послушно проследил взглядом за его жестом, словно ожидая обнаружить какие-то следы на потолочной копоти. Тут уж засмеялись все. Даже мрачную физиономию Гюнтера расцветила улыбка. Ответным эхом раздались мужичьи проклятья по ту сторону ограды, да только кто на них обращал внимание. Лишь Ганс сурово сдвинул брови, сообразив, что опять попал впросак.

— Что, обжорна ненасытная, выкусил втихомолку? — включился в веселье Маркус, и все, оценив, тут же подхватили — «обжорна, обжорка».

— Надо было дурню её за ноги к балке подвязать, ровно окорок, тогда бы никуда не делась, — вначале никто не понял, серьёзные речи ведёт Гийом или подначивает беднягу Ганса, но Гийом сам рассеял недоумение, лукаво добавив: — И подкоптилась бы пороховым дымком заодно.

— Лучше за шею надо было вязать, — и приподнявшийся было Макс вновь повалился, совсем не беспокоясь о чистоте платья, — как корову в стойле.

— Ну какая ж она корова, — от нарочито трезвого тона Гийома, стало ещё веселей.

— Она тёлка, стельная или яловая, — попытался блеснуть познаниями в сельском хозяйстве бессменный обитатель городов и лагерей.

— Пле... пле... племенная, — наконец-то совладал с языком Макс, вновь зарываясь в кучу мусора.

Ну, не мог Ганс, видя такое буйство безудержного веселья, долго оставаться хмурым и обиженным.

— Ну да, не пожрал, не пожрал, и в брюхе тьма египетская, и задница опять останется девственно-чистой и скоро вообще паутиной покроется! Довольны, довольны, да! Но ведь ты-то Макс, ты-то тоже голодным походишь.

— А вот и не угадал, не угадал! Ставишь стаканчик в ближайшей корчме, что скоро поедим?

— Ребята, — понятливо растянул рот до ушей Ганс, — так она у вас, и живая!

Вот тут-то всё испытавший и переживший дом точно должен был распасться и рухнуть, насыпав могильный холмик над визжащей и стонущей от неистового восторга пятёркой.

Мужикам явно должно было почудиться, что в доме завелась нечистая сила, и их недругов за руки — за ноги волокут на раскалённые сковородки и в полные смолы котлы.

— Да, да, да — и насолили, и накоптили, и напарили, и нажарили, — Макс быстро загибал пальцы, всё больше запутывая Ганса. — Тебе что в девках больше нравится? Отвечай быстро и честно! Поди-кось филейная часть? Помним, как ты постоянно оглядывался на всех встречных и поперечных.

— Да, задок, — и Ганс развёл руками, показывая, какие именно размеры заслуживают его внимания.

— А мы тебе грудку оставили, — хором заорали все, ибо Ганс уже не первый, да и не десятый раз попадался на эту старую как мир, ещё на каннибальской заре человечества придуманную шутку.

И опять задрожал, затрясся, заходил ходуном старый дом, пытаясь припомнить — смеялись ли когда в нём так, как эти сумасшедшие... Разве что до войны.

— Полбу будешь лопать и радоваться, — ткнул Ганса в чудом не рассыпанное в этой заварушке зерно Маркус. — На свежатину его растащило, видишь ли. Одно слово — обжорка.

— Он не обжорка, — вступил в разговор охрипший от беспрерывного дикого хохота Михель, — он — господин лишний рот.

Однако посмеяться вдоволь над этой новой шуткой успел разве что быстрый на еду, веселье и расправу Макс.

Ударил залп, другой, зачастили по отдельности в какофонию выстрелов, нарастая, включились крики, конский топот. Где-то там, за стенами, жарким пламенем вспыхнул бой — короткий и яростный.

Вмиг смех полетел из окна, вышвырнутый за ненадобностью. Мушкеты в руках, фитили проверены, курки взведены — к окну, к окну. Ганс, увалень, опрокинул шляпу с зерном, но никто этого и не заметил.

Тревога, мешаясь с радостью, густо залепила комнату. Неужто долгожданное спасение? А вдруг это просто мужики из-за чего-то крупно повздорили? А если это шведы?

— Крути, не крути, надо вылезать. Не дожидаться же здесь второго пришествия, — выразил общий порыв Гюнтер.

— Сунемся из огня да в полымя, — с сомнением покачал головой Маркус, всё ещё не переваривший потерю своей личной ветчины.

— Опять не поели, — сокрушённо покачал головой Гийом, — чует моё сердечко — помирать нам голодными.

— Вылезать надобно! Правильно Гюнтер говорит, — воинственно потряс мушкетом Ганс. — Глядишь, ещё и девку догоним. Чую, не могла далеко уйти.

— Кто про что, а горбатый всё про горб, — недовольно скривился Маркус.

— А то! Вы-то успели, натешились, а мне-то мужики помешали.

— Угомонись, ради всех святых, — оборвал его причитания Гюнтер. — Ты, Михель, что отмалчиваешься? Хотелось бы и твои соображения послушать.

— Ясно одно: кто бы там ни был, они колотят наших врагов, а значит, могут быть нам небесполезными, — несколько витиевато выразил свои мысли Михель.

— И хорошо колотят, — согласно кивнул Гюнтер. — Гляди-ка.

Досаждавшие им мужики бросали свои позиции и разбегались кто куда, совсем не думая, что оказывались на виду под прицелом из дома — несомненно перед лицом новой, ещё более грозной опасности. Ландскнехты схватились было за мушкеты, чтобы довершить разгром и позор своих недавних мучителей, но были остановлены Гюнтером.

— Поберегите патроны, неизвестно ещё, что и как.

— Да что там думать, — Макс даже облизнулся от нетерпения. — Ясно, как Божий день, наши расчухались. Самое время взять их в клещи и давануть так, чтобы хруст в Нюрнберге услышали.

— А вдруг это банда побольше занимает себе квартиры?

— Непохоже, — покачал головой Михель. — Послушай, как лупят: ровными залпами, точно по счёту. Солдаты то, да ещё как лихо вымуштрованные.

— Напомнить, чья армия сейчас ходит в лучших[121]?