Внезапно Михель обнаружил на оконном карнизе то, что другие в горячке отражения атаки как-то проглядели.
Мельхиоров башмак, будь он неладен! Взрывом сюда занесло, а то как иначе. Лежит себе новенький, не смят, не прожжён. Умильную картинку портит несущественная деталь — осколок кости последнего владельца, торчащий сверху. Ну да нам, ландскнехтам, не привыкать к подобным мелочам. И не такое видывали.
Подивись, Гюнтер. Последний привет от Мельхиора. Может, где и второй валяется и кому-то ещё они будут впору.
Михель размахнулся, чтобы забросить проклятую память о предателе как можно дальше, но Гюнтер подставил руку.
— Хоть это схороним. Всё ж таки тварь Божья.
— Вот именно, что тварь! — Михель вложил смысл прямо противоположный Гюнтерову, однако не стал спорить, когда тот мягко, но настойчиво выкрутил из его руки последний остаток Мельхиора на этой земле.
И ведь схоронил же, и заупокойную прочёл, и крест поставил — всё честь по чести.
Михель не раз наблюдал, как погребали отдельные косточки-суставчики солдат, попавших в подобный переплёт, иной раз слабо надеясь, что это останки именно того, кого надо. Но Гюнтер-то свершил обряд над предателем — хуже врага. Все честь по чести, лишь уходя, бросил:
— Встретимся в аду. Явись, пожалуйста, обутым.
Скоро подал голос и «крестник» Гюнтера. Сперва просто стонал, потом начал кричать, чтобы добили — свои ли, чужие — без разницы. Его просьбу поддержали мужики за забором, обещая чудовищные кары, если изверги ландскнехты не исполнят последнюю волю умирающего. На всё это Гюнтер только посмеивался и предлагал паре мужиков рискнуть с дубьём перелезть через забор и самим несколькими ударами свершить благое дело. Те в ответ подняли над забором шляпу на прутике. Ландскнехты, разумеется, не клюнули на столь дешёвый фокус. Подставлять головы вместо шляп мужики не рискнули. На этом перебранка закончилась. Стих, ослабев, и раненый, чем немало обеспокоил Гюнтера.
Настроение у всех в доме после первой, пожалуй, за день удачи резко повысилось. Повеселел даже Ганс, которому от щедрот выделили четыре патрона, и он, кое-как обточив ножом пули к своему ружью, вновь почувствовал себя вооружённым и уверенным, хотя время от времени морщился и осторожно трогал раненое плечо. Пару раз Михель ловил его ощупывающий взгляд, но не придавал этому серьёзного значения — после поговорим. И о Мельхиоре, и о солдатской взаимовыручке.
Однако ж солнце, в данном случае союзник ландскнехтов, явно собиралось предать-улизнуть. Торчало над горизонтом хорошо если на две пики. Как пить дать, мужики ночью взбодрятся и попытаются-таки добыть головы упрямцев.
Голод опять же донимал всё сильнее и сильнее — кишки прямо-таки военные действия в тылу открыли, требуя контрибуции. Макса уже дважды гоняли за водой, и с каждым разом она оказывалась грязней. Ганс пробормотал что-то насчёт неотложной нужды и бочком-бочком выскользнул за дверь.
— Братцы, а он ведь на чердак, за девкой, — догадался Макс.
— Сейчас вернётся весь в кровище, и будет нарочно, на виду у всех в зубах ковыряться. — Маркус никак не мог привыкнуть к Гансовым выходкам.
— Помните, помните, однажды Ганс на полном серьёзе утверждал, что, если одновременно закусить католиком и протестантом, несварение обеспечено — они и в брюхе продолжат распрю о вере.
— Постой, — спохватился Михель, ткнув пальцем в Маркуса, — когда началась вся эта заварушка с мужиками, ты ведь что-то уписывал за обе щеки?
— Кто, я? — удивлению Маркуса явно недоставало искренности.
— Э, братишка, — насел на него Гийом, брюхо которого издавало особенно выразительные рулады. — Так не годится в честной компании, чтобы один трескал от пуза, а другие ноги протягивали с голодухи.
— А ну-ка дыхни, — поднялся с корточек Макс, — враз определим.
— Да я, — потупился Маркус, — в общем, там кусочек ветчины завалялся от чьей-то столетней трапезы. Ну, до того закаменел проклятый — не угрызть.
— Так подать же его сюда немедля! — чуть ли не в четыре глотки, как у них частенько случалось, выдохнули остальные.
Маркус метнулся было из комнаты, но был схвачен за полу камзола Максом.
— А ведь он сожрёт по дороге половину, — авторитетно заявил Макс, — слупит, как пить дать.
— Надо послать тогда с ним кого, дабы догляд был, — рассудительно пробасил Гийом.
— Ну да, чтобы они в две пасти уничтожали всеобщее достояние.
В конце концов после недолгих споров решили, как обычно, послать Гюнтера.
— Смотри, чтоб он тебя не зарезал за тот кусок, — напутствовал Гюнтера на дорогу неугомонный Макс. — Да пошарь хорошенько, может, там не один кусочек-то завалялся.
Гюнтер для смеха взял мушкет наперевес, словно Маркус находился под стражей, и так его вывел из комнаты.
— Такой компании обормотов только с мужиками и совладать. Бывалые вояки вырезали бы нас в два счёта, — подал голос молчавший до того Михель.
— Где ж их взять, бывалых-то — все от сохи вчера забриты.
Кусочек, торжественно внесённый Маркусом, подталкиваемым Гюнтером, был не сказать чтобы так уж и мал. Вот насчёт твердокаменности Маркус ничуть не приврал.
— Только топором и орудовать, — покачал головой Макс. — Зубы тут не помощники, да и нож обломать — раз плюнуть. Только по запаху и можно определить, что сие такое. А помните божественный запах свежайшей, только что с коптильного крюка ветчины?
Гийом отвернулся в угол, наклонился — изо рта его обильно потекла голодная слюна. Михель молча показал неугомонному брехуну кулак — нашёл, мол, время вспоминать такое.
— Ребята, а что если мы его сварим? — подал мысль Гюнтер.
— Кого, эту заразу Макса? — флегматично поинтересовался Михель так, что Макс метнул на него испуганный взгляд — вдруг да не шутит.
— Тут и так-то на раз куснуть, а коли уварится, то и в котелке совсем потеряешь. — Маркус не мог скрыть обиды, что выпотрошили его заначку, и потому все предложения отметал с порога.
— У меня вот тут, в кармане, — Гюнтер не обратил на тираду Маркуса ровно никакого внимания, как он умел, — совершенно случайно горсти три зерна завалялось, с того поля перед деревней. Можно их к мясу.
— Вот же черт! — хлопнул себя по лбу Макс. — Ведь и у меня же в сумке десятка три колосков нелущёных. Времени не было, так я их так напихал — про запас — и забыл совсем с этими мужиками, будь они неладны.
— Вы пошарьте, пошарьте по карманам — явно по солдатской привычке зерном впрок запаслись, — невозмутимо гнул свою линию Гюнтер. — Вот вам и шляпу жертвую, ссыпайте в одно место.
И ведь как в воду смотрел! Кроме бесшабашного Гийома у каждого хоть по десятку зёрен да обнаружилось.
— А добрая кашка собирается, — радостно заявил Гийом, пересыпая-провеивая зёрнышки из руки в руку.
— На шестерых здесь, пожалуй, маловато, — остудил его энтузиазм брюзга Маркус. — Вот ежели одному напереться. Опять же соли нет.
— Не ворчи, жадюга, — оборвал его Гюнтер. — Поломал бы зубы втихомолку, а тут смотри, скольких твой кусок напитает и осчастливит. К тому же смотри, каков расклад: соль должна быть в ветчине — это раз; Ганс, не к столу будет сказано, я полагаю, сытым возвернётся — рот долой — это два.
— А посуда? Варить-то, в чём собрался, умник? В шляпе, что ль? А на чём? Думаешь, мужики нас за хворостом выпустят? Или, может, дверь нашу на топку пустим?
Гюнтер, только обречённо махнул рукой — что, мол, на тебя слова-то попусту расходовать.
— А вот ежели бы ещё можно было Георговы да Мельхиоровы карманы обсмотреть, ведь явно тож зёрнами запаслись, — ляпнул, не подумав, Макс, и все вдруг потускнели лицами, а Макс, ничего не замечая, продолжал языком молоть: — Тем паче что они не едоки ноне, наша бы доля возросла.
Ожидая поддержки на свою шутку, Макс оглядел прочих. Однако все потупились, не принимая его взгляда. Повисла неловкая тишина.
— Интересно, где сейчас наша артельная повозка[119]? — задумчиво протянул Михель, который после очищения карманов вновь занял наблюдательный пост у окна.
