Мужик, сидя на корточках, что-то крикнул своим друзьям. Несмело потоптавшись, вышел ещё один, вдвоём они подхватили умирающего товарища и перенесли его всё ж таки за черту, но там им осталось только сложить ему руки на груди да закрыть лицо шляпой.

— Спёкся, голубчик, — прокомментировал Ганс, щёлкая курком в полной готовности к новому выстрелу.

— Добился-таки своего, — в голосе Гюнтера не было злобы, только безмерная, безграничная тоска.

— А то, — прищёлкнул языком Ганс. — Зря ты меня тогда удержал. Ножом бы я его...

Он сделал ряд стремительно-резких замысловатых движений.

— Да и заряд бы сберёг, — добавил Ганс последний аргумент.

— А теперь-то что, дурень? — не выдержал Гийом. — С ними, что ль, потопаешь?

— Да вы не бойтесь, — беспечно махнул рукой Ганс. — Я через пару-тройку дней к вам вернусь. Мужичков покрошу да энтому фанфарону, — еле заметный кивок в сторону Мак-Грегора, — кой-чего поотрезаю да сбегу.

— Хельмут, — голос Мак-Грегора как гром с небес. — Проводи господ имперцев до околицы, проследи, чтобы никто их не обидел. Прощайте, ландскнехты. Следующей встречи не желаю — сойтись мы можем только в бою.

— Отчего ж, — широко улыбнулся Гюнтер. — Пути солдатские неисповедимы. Знай, доблестный Мак-Грегор, что всегда можешь найти стол, кров, помощь и защиту у нашего костра. Смотрите, внимательней, ребята, запоминайте нашего благодетеля. И в бою отверните ствол, и товарищам своим в шеренге тоже накажите...

— И вы тоже запомните внимательно эти рожи, — внезапно прервал Гюнтера тот мужик, что первый бросился помогать подстреленному Гансом.

— Это что ж, ты нам угрожать вздумал, срамец? — искренне удивился Гюнтер.

— А чего мне бояться? Я ж теперь, как никак подо львом[134].

— Мы вас вообще-то по смеху найдём. Уж больно заразительно вы ржёте. Чаю, не вся имперская армия из таких весельчаков состоит. А с тебя, умник, — неожиданно ткнул он грязным пальцем в Гюнтера, а не в Ганса, как многие ожидали, — будет спрос особый. Был у нас на деревне такой же поп-говорун. Тоже ходил-нудил. Складно пел. Обсказать, что мы с ним учудили, как только обрыдла его болтовня?

— Лучше не надо, — поморщился Гюнтер. — Дай некогда, уходим мы. И так подзадержались в вашей, не в меру гостеприимной хлебосольной деревушке.

Гюнтер несколько картинно сорвал шляпу с головы и принялся раскланиваться:

— Ещё раз всяческих благ, новых чинов и помогай вам Господь, господин Мак-Грегор, вам, господа драгуны, ну и вам, господа шведские рекруты. Хельмут, будьте столь любезны, покажите нам дорогу.

— Да следите, чтобы ни один волос не упал с нашей головы. — Всегда и всюду последнее слово за Максом.

Вот оно как выходит на Матушке-Войне: один вроде свой был, да чуть не сгубил, другой враг — да выручил. И такое здесь — сплошь, да рядом. Чудны дела твои, Господи.

Всю дорогу Михель спиной ощущал какую-то неясность, тревогу. Так и подмывало махнуть через забор и самому поискать дорожку к спасению. Чего вроде опасаться — лейтенант дал слово.

Шведы мало на них обращали внимания. У солдат на привале масса забот: собственный желудок, одежда, оружие, снаряжение и боеприпасы — не одно нуждается в починке, так другое в пополнении. У кавалеристов — плюс забота об их верных друзьях и помощниках. Поэтому их окликнули-то пару раз, и то не угрожая, а больше интересуясь у оказавшегося словоохотливым Хельмута, кто да откуда. Никто не пытался оспорить распоряжения Мак-Грегора, преградить дорогу. По всему видно, лейтенанта здесь уважали. Немного успокоившись, ландскнехты с жадным любопытством глазели на мирную жизнь своих врагов. Конечно, ничего особенного не узрели. Всё как и у них, вечные походные заботы, даже запахи те же. Из того дома, куда Михель хотел наведаться за жарким, опять тянуло с ума сводящим, восхитительным, лучшим в мире ароматом жареного мяса. Михель искренне пожалел имперцев, которых, судя по всему, вышибли до того, как жаркое было готово. Непреложный закон — победителю лучшие куски. Неожиданно Хельмут исчез, и пока ландскнехты тревожно судили да рядили, что делать самостоятельно, он и вернулся, да в компании с довольно увесистым караваем. Хлеб тот был, конечно, не первой свежести, немного заплесневелым, зато каждому досталось по доброму ломтю.

Хоть жевали на ходу, всухомятку, все изрядно повеселели, а Макс уже, с набитым ртом, начал балагурить, что неплохо, кабы Хельмут исчез также и за винцом.

Старательно перемалывая свою долю и чувствуя, как сухие куски камнем падают в забурливший желудок, Михель машинально сравнивал увиденное, и сравнение было, как правило, не в пользу имперцев.

— Пьяные по улице не шатаются, тем более не дрыхнут под заборами... Капральства не перемешаны — как в строю, так и на постое. Ротные значки развёрнуты — каждый знает, куда бежать в случае сбора. Половина коней не рассёдланы — в готовности... В кузне уже огонь воздут и работа кипит — когда успели... Девки не визжат, даже странно, ну этих-то, наверное, мы прибрали... Вообще, ни баб, ни детишек, кругом одни солдаты... Пастор трезвый! И как тянутся все к нему — с уважением, советуются... Даже в маркитантской лавочке выбор куда как богаче.

А тревога не отстаёт, плетётся рядышком, нашёптывает что-то непонятное. Чувство такое, что вот-вот выстрелят в спину. С чего бы это — вот уже и околица.

У границы села они были остановлены невесть откуда взявшимся патрулём, и здесь случилась заминка. Капрал оказался недоверчивым служакой и всё требовал письменного пропуска. У Михеля, а верно, и у прочих, мелькнула мысль о прорыве силой, однако уверенный вид и поведение капрала удерживали, словно они находились под прицелом трёх десятков стволов. Да и куда они в чистом поле от кавалерии сбегут.

Повезло, что капрал лично знал Хельмута и наконец-то поверил его божбе. Не последнюю роль сыграло и обещание Хельмута до краёв наполнить кружку капрала, и не водой, при первом удобном случае.

— А и у вас не все на приказах да шпицрутенах[135] держится, — даже позлорадствовал Михель.

Хотелось рвануть в распахнутый мир, ускоряя и ускоряя бег, ровно под горку, не чуя под собой ног загребать башмаками дорожную пыль и грязь. Стремительно катящееся под ту же горку солнце обещало неласковый тревожный ночлег в чистом поле между двумя воюющими армиями.

— Дойдём до того поворота, а там напрямки через поле к лесу, — распорядился Гюнтер. — Да колосьев набирайте, завтра к утру опять зубами заклацаете, ровно голодные волки. Хоть на костре зёрна обжарим.

«Неужто вырвались, неужто уходим? — Горизонт спасения миражом небытия расплывался перед Михелем. Вечерние тени словно таили новые полчища неведомых врагов. — Вот что значит матушкино заступничество. И Мельхиора одолели, и с мужиками справились, и от шведов отбрехались. Почему ж на душе так сумрачно-муторно?»

Выстрел!

Они уже сворачивали с дороги, и Гийом аккуратно обходил лужу, потому что шедший следом Ганс собирался из неё напиться, и Ганс действительно присел на корточки, но приложиться к воде не успел — на него навзничь рухнул сражённый Гийом.

«Вот оно предчувствие, не обмануло», — Михель думал уже на лету, делая гигантский прыжок через дорожную канаву и приземляясь уже в поле. Миг — и дорога полностью опустела, если не считать лежащего в луже Гийома, а из ржи торчали почти незаметные пять мушкетных стволов.

— Макс, Ганс, — раздался спокойный до невозможности голос Гюнтера, — бить только по отчётливо видимой цели. А то знаю вас, торопыг. Кто-нибудь видит этих мерзавцев?

— Дорога пуста, — осторожно приподнявшись, доложил Макс.

— Должно быть, во ржи хоронятся, как и мы, — предположил Маркус.

— А по-моему, из села это пальнули, из последнего дома, — попытался по звуку сориентироваться Гюнтер.