Однако честный Гюнтер оказался лучше, чем Михель о нём подумал. Не мог он обмануть доверие товарищей, да и Мак-Грегора тоже.

Крика ожидали, но не от Гюнтера.

— Как ты посмел умереть?! — ревел Гюнтер, награждая труп яростными пинками. — Как ты мог не дождаться меня! Сволочь мужицкая, сволочь, сволочь!

Никто в жизни не видел Гюнтера в таком возбуждении.

«Ну вот и Гюнтер сломался, — уныло подумал Михель. — И что-то с нами будет».

Отчаяние Гюнтера словно придавило их к стене, не давая двинуть и пальцем. В сторону Гюнтера они старались не смотреть, словно не желая запечатлеть в вечности его именно таким. С опаской поглядывали на шведов. Некоторые кавалеристы оглянулись, заинтересованные. Лицо одного мужика растянула широкая кривая ухмылка: что, ландскнехты, и вам бывает солоно.

Мак-Грегор демонстративно подавил зевок:

— Кажется, представление затягивается, и мы понапрасну теряем время. Господа, мы вообще-то люди занятые.

А ведь совсем рядышком было спасение, ведь отпускали ж нас шведы. Значит, Гюнтеров мушкет бросаю, стреляю со своего, потом быстро наклоняюсь за его... Замыслы Михеля были прерваны тем, что он почувствовал, что его отодвигают.

Вперёд неожиданно для всех выступил Ганс.

— Я вот что удумал. Послушай, — несколько сбивчиво начал он. — Обмен, так сказать. Ты мне одного из этих вот мужичков отдай. На время. Я тебе его скоро возверну. Может, правда, не целиком, а по частям. Ну да небольшая потеря для света белого. И после этого, голову ставлю, они на коленях будут умолять взять под свою руку.

— Один уж тут наобещал было. Счас вон с мертвяком здорово бьётся. — Предложение Ганса явно не заинтересовало Мак-Грегора. — К тому же я ясно сказал — мне шестеро нужны, а у тебя вроде как пятеро остаётся.

— Не печалься, будут у тебя шестеро, — сделал упреждающий жест Ганс — Я пойду за него, пострадаю за общество, коли надо. Палачи, по нонешним временам, ой как нужны.

— Подобного добра у нас предостаточно, — охладил его пыл шотландец.

— Так я ж не только топором, — ощерился Ганс. — Мне и с мушкета сподручно.

— Ай да Ганс, — поспешил выразить общее чувство Макс, — молодец такой.

— Бросишь свою команду и пойдёшь вот с этими? — кивок в сторону притихших, внимательно слушающих мужиков. — Так они ж тебя зарежут на первом биваке[132].

— А вот это надо будет ещё поглядеть, — Ганс даже подбоченился горделиво — любуйтесь, какой красавец.

— А что, спытаем парнишку в деле? — лейтенант даже оглянулся на своих подчинённых, словно всегда с ними советовался. — Может, увидим что занятное.

— Уж в этом-то можете быть уверенными, — вечно настороженный зверь в душе Ганса, разнося в прах запоры и решётки, рванулся на волю и изготовился к прыжку.

Было в его ровном, неугрожающем, в общем-то, тоне нечто от раската отдалённой грозы, нечто такое, что у навидавшихся всякого мужиков волосы зашевелились, а изображающий отчаянную скуку, немного даже жеманный лейтенант новым взором окинул Ганса и, словно невзначай, осадил лошадь, как будто на лесной тропе из-за поворота блеснули вдруг на него глаза крупного хищника.

Ганс прекрасно уловил эту перемену состояния, но не подал и виду, чтобы зазря не раздражать великого начальника.

— Ганс, я не дам тебе этого сделать, — про замолчавшего Гюнтера как-то подзабыли, а он тут как тут.

Кроме светлых полосок на крытом, как у всех, пороховой копотью лице, ничего не выдавало в Гюнтере его недавнего состояния.

— Пора прекращать сей балаган. Я лучше свою душу запродам, чем тебе позволю сгубить ещё хоть одну. Лейтенант! Я обещал тебе шестерых новобранцев? Они у тебя будут.

Гюнтер вытащил шпагу и чиркнул по брусчатке.

— Вот вам черта, — обратился он к мужикам. — Может, и скверно получилась, ну да захотите — увидите.

— За ней жизнь, шведское серебро, и всё такое прочее. Думать вам ровно столько, сколько мы будем фитили раздувать. Лейтенант! Делать нечего. Если они предпочтут отправиться к своим, таким же вонючим и упрямым, как и сами, праотцам — и дьявол с ними. Мы принесём клятву на верность Баннеру. Не подыхать же здесь, во дворе, в конце концов под вашими палашами.

Широким, уверенным шагом Гюнтер занял своё место в строю, почти вырвав у Михеля мушкет, от которого тот и не чаял избавиться.

— Готовсь. Курки взвести, полки открыть — всё как положено. Цель в брюхо, ребята, чтоб помаялись.

— Фунтов семьсот перегною заготовим, — Макс готов был шутить даже на сковородке в аду.

— Гюнтер, мушкеты-то мы разрядим, а ну как шведы воспользуются сим оборотом, да возьмут нас в палаши, — предостерёг Михель.

— А у тебя есть ещё какой выход? — зло огрызнулся Гюнтер.

— Не торопись стрелять, дай им поразмыслить, тварям твердолобым, — это уже Гюнтер всем. — Цели разбираем слева направо, хотя я всё ж надеюсь, что обойдёмся без стрельбы.

Михель отсчитал в ряду «своего» и с некоторым интересом даже стал вглядываться в лицо человека, которого, возможно, в скором времени отправит на тот свет, словно выискивая в чертах лица признаки обречённости, печать смерти. Команды Гюнтера по подготовке к стрельбе, нарочно затянутые, он выполнял чисто механически — не первый и даже не сотый раз под его прицелом оказывались живые и мыслящие, вынырнувшие из ниоткуда либо спокойно сидевшие на своей земле в ожидании Михелева появления. Не все подобные встречи заканчивались для визави Михеля трагически, но он уже и не сочтёт точно, скольких усадил в лодку Харона[133] и оттолкнул от берега. Не всегда Михель и разглядеть-то успевал, кого выплёскивало под его удар неумолимое течение времени. В коротких бешеных схватках ночью, в лесу, в тумане, в пьяном угаре, в слепящей злобе — тут кто проворней и метче. Сегодня вот за забором — попробуй угляди.

Сейчас выпал случай, не особо спеша, рассмотреть мишень. Ангел смерти явно не спешил накрыть своей тенью его жертву. Насмешливый, с какой-то полубезумной искоркой взгляд больших серых глаз — прочие детали как-то не фиксировались.

— Да он же, этот, наподобие нашего Ганса, если не похлеще. Ему же всё равно.

Однако Михель ошибался. Под ружьём люди взрослеют быстро, ещё скорей они зреют под прицелом, осознав вдруг, что ведь и не жили же совсем. Насмешливое выражение вдруг как ветром сдуло — мужичок закрутил головой, оглянулся даже на шведов, ища у них поддержки. Лицо его исказилось, он вдруг страшно напрягся, словно хотел броситься на Михеля. И тут вдруг Михель увидел, что все мужики сцепились руками, и его жертву просто крепко удерживают соседи.

Момент залпа, как ни выгадывал время Гюнтер, приближался.

— Гюнтер! — хотел крикнуть Михель, привлечь внимание, но его мужичок ловко извернулся из своих рукотворных оков и бросился к заветной указанной Гюнтером черте. Его свалили, подставив ногу, но он упрямо пополз на четвереньках, что-то всхлипывающе причитая.

И тут словно запруду прорвало. Остальные мужики, рыча и отталкивая друг друга, торопились занять своё место в команде живых.

Тем неожиданней грянул выстрел.

— У кого же нервишки не выдержали? Ганс, зараза, не упустил момента, — догадался Михель.

— Я не слышал отбоя, я не слышал отбоя, — закричал Ганс, хотя его ещё никто ни о чём не спросил. Выкрикивая оправдания, он тем не менее активно орудовал шомполом, перезаряжая.

Выстрел Ганса был хорош: смертелен, но не наповал. Раненый пытался приподняться на руках, но каждый раз обессиленно валился наземь.

— Он ведь к черте стремится и никак не может доползти. Теперь уже никогда не сможет. — Михель, словно невзначай, перевёл ствол на Мак-Грегора.

Мужики опасливо косились на ландскнехтов, не решаясь прийти на помощь раненому. Наконец самый храбрый, сплюнув в сторону Ганса, решительно перешагнул черту и склонился над умирающим.

— Срежьте его, собаку, — сдавленно просипел Ганс, ускорив заряжение.