Прокопий и Смольянин ежедневно осматривали оружие у своих удальцов, заставляя нерадивых приводить его в порядок.

Ох и доставалось Кистеню от десятника за стрельбу из лука и самострела! Тот заставлял новичка держать лук длительное время на вытянутой руке, много раз Александр ложился в грязь, стрелял лёжа из лужи, в согнутом неудобном положении. Кистень стёр пальцы от натягивания тетивы. Трудно давалась ему эта наука! Но постепенно всё приходило в норму. К тому же Кистень даже среди самых удалых ушкуйников выделялся своей необычайной силой и ловкостью: прекрасно владел русским боем, отлично метал ножи, бегал, мог перемещаться с огромной скоростью. Сами его товарищи дивились: «Так бегать может только выносливая лошадь!»

Как-то Дрегович с Кистенём, выходя из храма Святой Софии, вдруг заметили большую толпу за кремлём. Это новгородские силачи-борцы решили показать свою удаль. Боролись по русскому обычаю, честно. Заинтересовались этой борьбой и охранники баскаков, особенно здоровенный татарин. Не выдержал, предложил побороться новгородцу Чуриле, пообещав за победу коня, прекрасного тонконогого жеребца.

Начали уговариваться, как бороться. Саадак, так звали татарина, соглашался и кивал головой. Но во время борьбы он применил недозволенный приём и сломал Чуриле руку. Новгородцы возмущённо загудели, но не вступились за Чурилу. Саадак ходил около толпы и посмеивался:

— Ну, кэто из русых свынэй на багатура Саадака? Ыспугалыс, бабамы сталы? Так ы быт, живымы осгавлу, толко потэшу своэго коназа.

Дрегович вышел вперёд.

— Как бы тебе отсюда на карачках не уползти без лошади.

Татарин удивился:

— Ты моя нэ угрожай!

Началась борьба, татарин и щипал, и исподтишка бил под рёбра, и даже раза два как бы случайно ударил головой в лицо. Разъярённый Дрегович, стиснув татарина в своих медвежьих объятьях, сломал ему грудную клетку и сделал беспомощным инвалидом. Новгородские дружинники тут же увели безоружного Дреговича.

Боярин, ведавший головным делом[26], определил ушкуйника в поруб[27]. На беду охранником был поставлен дружинник Фома, давно мечтавший свести счёты с ненавистным ушкуйником. Вечером отомкнув замок и приподняв массивную дверцу, вместо того чтобы спустить жалкий ужин на верёвке, он попытался ударить удальца копьём, но голодный Дрегович, к тому же вдоволь иззябший в порубе, перехватил оружие и резко дёрнул на себя. Не ожидавший подобного, Фома сам свалился в поруб. И только потом попытался призвать на помощь. Но было поздно: Дрегович уже успел выбраться на свободу.

Через несколько секунд два дружинника, охранявшие внешнюю часть тюрьмы, обеспамятевшими валялись рядом с порубом, из которого доносились приглушённые всхлипы о помощи. В таком виде их и обнаружила сменная стража в полночь.

Новгородский баскак подал жалобу посадскому, угрожая, если не будет выдан убийца, прислать татарский карательный отряд. Боярская знать просила, умоляла, грозилась. Но атаман сказал: «Выдачи не будет!»

Правда, это стоило Прокопию недёшево, но татарский баскак в накладе не остался. Получив мзду, он согласился, что его боец боролся не по правилам, а покалечен случайно.

В марте 1345 года ушкуйники па своих корабликах вышли в Финский залив. Ими предводительствовал знаменитый атаман Лука Варфоломеев. Они беспрепятственно добрались до Аландских шхер и по «большой воде» Аурай-оки[28] добрались до столицы тогдашней Финляндии города Або[29], напрямую подчинявшегося Швеции. Удар был до того ошеломляющим, что не было оказано никакого сопротивления. Но сразу, с налёта, город взять не удалось, пришлось применить правильную осаду, обложив его со всех сторон. Население голодало, и лишь воины ели досыта. Город могли бы сдать, но через голубя осажденных предупредили, чтобы держались. К ним из Швеции выслано подкрепление, а из других земель финны постепенно подтягивали, соединяя в одно целое, более мелкие гарнизоны.

Часть ушкуйников занималась разорением сёл, которые населяло племя емь, враждебное новгородцам. Ранним утром навстречу одному из таких отрядов из леса вышел усталый и худющий разведчик Гостинец. Он доложил, что в тридцати верстах спешит на помощь осаждённому городу сильный отряд шведов.

Гостинец также рассказал, как вместе с друзьями попал в засаду. Около сотни шведов начали охоту за пятёркой ловких и юрких ушкуйников, которые отдалились от основного войска для разведки. Почти все они были перебиты из арбалетов, а его самого оглушили обухом.

...Прокопий, по прозвищу Гостинец, ошеломлённый, лежал на боку со связанными за спиной руками. Гостинцем его прозвали за то, что уж если он кого угостит кулаком, тот потом не жилец будет. Нестерпимо болела голова, но понемногу сознание стало возвращаться. Его сначала уговаривали перейти в латинскую веру, обещая при этом златые горы, — парень наотрез отказывался. Прокопий вспомнил, как сам епископ пытался в ярости сорвать с него нательный крест, как плюнул священнику в лицо и его долго били потом. Ушкуйник терпел и мысленно говорил себе: «Уж лучше честная смерть, чем злая жизнь! Как я буду потом жить с тавром Иуды?!»

Епископ настаивал на аутодафе[30], но шведский воевода показал, кто тут хозяин. Он решил потешить своих воинов.

Гостинец попробовал разорвать путы, но тонкие сыромятные ремни ещё сильнее впились в тело. И вдруг его руки стали свободными! Путы разрезали сами враги... Два крепких воина, закованные в броню, новели его в сторону столпившихся шведов. Ушкуйник быстро оценил обстановку. «Может, вон того жирного поросёнка сбить с лошади и ускакать? подумал он, внимательно рассматривая всадника. Нет, не успею застрелят!» Он вдруг увидел своего товарища Ермилу Беряту. Тот был серьёзно ранен, но кровь ему унял шведский знахарь. «Для чего нас оставили в живых?» — подумал Прокопий. Вскоре всё разъяснилось. На них захотели показать свою удаль шведы.

Ярл поднял руку, и Ермиле передали меч. «Дерись, собака, с нашим воином! — сказал шведский десятник. Победишь — уйдёшь отсюда, не победишь скормим свиньям!» Без щита и доспехов, да ещё не опомнившись полностью от раны, Берята вынужден был драться. Постепенно, войдя в раж, он не только ловко уклонялся от ударов противника, но и нападал на него! Но при одном неосторожном движении вдруг открылась рана.

Это заметил противник, рыцарь Уго, и яростно атаковал ушкуйника. Он, как опытный воин, мог замедлить бой, не принимая активных действий, выждав, когда Берята истечёт кровью. Но молодой задор, стремление покрасоваться перед самим ярлом заставляли его усилить натиск.

Ермила действительно стал слабеть. «Нет, так я долго не протяну, — с тоской думал он. — Нужно решаться: или — или!» И развязка наступила быстро. Наиболее успешным Уго считал удар ребром щита во время боя, которым можно было оглушить и даже убить противника. Этот прием помогал ему во многих битвах, но не сработал в поединке с ушкуйником, у которого была необыкновенная реакция. И только рука Уго со щитом поднялась, как моментально меч ушкуйника нанес молниеносный удар в подмышку противника — именно туда, где нет никакой защиты. Через мгновение рука шведа с небольшим круглым щитом валялась на траве. Добить его было легко, но Берята сам истёк кровью и упал на землю. Знахарь бросился к Уго, но было поздно: унять кровь не удалось, и тот через пять минут умер. Умер и Ермила Берята. Перед смертью он крикнул Прокопию:

— Накажи этих нелюдей!

— Господин, — обратился швед-сотник к ярлу, указывая на Прокопия, — этот молодой русский варвар убил шестерых наших воинов!