Костромское войско сложило оружие. Ушкуйники провели карательные меры. Несмотря на то что истинные предатели почти все убежали, новгородские удальцы наказали прежде всего купцов, как возможных конкурентов Новгорода. Ограбили также большинство состоятельных граждан: а не имей таких никудышных воевод-предателей, а не потакай своему начальству, а не помогай ловить пьяных ушкуйников!

Дома переветников[42] и всё имущество, которое нельзя унести, были сожжены, родственники перебиты. Так Прокоп и Смольянин отомстили за своих соратников. Это было хорошим уроком для костромичей. В дальнейшем они не пытались вредить новгородским удальцам.

Как свидетельствуют летописцы, ушкуйники две недели бесчинствовали в Костроме, что кажется неубедительным. За это время нижегородцы (а их верхушка отлично понимала угрозу, так как знала, что ушкуйники слов на ветер не бросают) могли отлично подготовиться к встрече «дорогих гостей». Поэтому, скорее всего, через два дня после захвата Костромы они уже были на пути к Нижнему Новгороду.

Нижегородские воеводы особо не опасались новгородских удальцов: стены были крепки, не один вражеский набег выдержали. И над угрозой ушкуйников лишь посмеялись:

— Нижний-то он Нижний, да вот стоит на холме! Вам, «верхним», и на карачках до него не доползти!

Через несколько дней удальцы уже были рядом с Городцом. Городец — своеобразный город-ключ к Нижнему Новгороду, который через особую дозорную стражу давал опознавательные знаки служилому нижегородскому воинству. Внезапность почти исключалась. Однако в густом тумане новгородским головорезам удалось пройти незамеченными. Ушкуи тихо пристали к нижегородскому берегу. И тут же передовой отряд пластунов начал бесшумно снимать часовых. Кистень был в числе первых: его два броска «небесных» ножей, как всегда, были неотвратимы — только шеломы покатились с мёртвых уже голов несчастных.

Кремль был захвачен в считанные минуты. Князь бежал с семьёй и группой верных людей через подземный ход, зато воеводы, именно те, кто ловил и выдавал ушкуйников татарам, были схвачены. Предателей посадили на цепи в подвал, в темницу, перед этим хорошенько намяв им бока. Находившиеся в городе ордынцы также не успели оказать серьёзного сопротивления. Укрывшись за крепкой изгородью, они приготовили луки, да вот выстрелить не удалось. Их уже давным-давно выслеживала особая группа ушкуйников и сейчас напала с тыла. Буквально за какие-то мгновения все татары были перерезаны. В плен никого не брали — не до того, да и некуда.

Перебили и армянских купцов вместе с охраной, вздумавших сдуру защищать свой товар. Сумятица в городе была страшная. Монахи-летописцы почему-то изобразили только бесчинства удальцов и пожар всего города. На самом деле ушкуйники разграбили и сожгли лишь дома бояр и разрушили детинец[43], взяли в полон для последующей продажи в рабство их детей и жён, чтобы другим неповадно было предавать ушкуйников. Убили сопротивлявшихся княжеского домоуправителя, ведавшего сбором пошлины в пользу князя на определённой территории, и емца[44].

— Сколько наших полегло? — спросил Прокопий своих помощников, Легостая и Рода.

— Да, кажись, ни одного. Сотники говорят, с пяток легкораненных, да один плечо сильно повредил. Но, чаю, отлежится, а так вроде бы все живы-здоровы, — ответил Род.

— Добре, завтра снимаемся. — Прокопий был чрезвычайно доволен захватом города. — А этих, — он махнул в сторону нижегородских воевод, — в мешок да в воду. Не всех, а предателей. А их жён, дочерей и сыновей — в рабство!

— Смилуйся, Прокопий! — закричали сразу три воеводы, падая на колени. — С нами ты волен делать что хоть, но пощади детей, сирот наших!

— А вы, ироды, хуже поганых, щадили наших новегородских? — прогремел его голос. — Знаю, горько вам будет умирать, но, издыхая, помните, что ваше семя тоже не будет жить хорошо!

— Да вот больших мешков мы не припасли для таких боровов, отожрались на иудиных серебрениках! — сказал десятник, виновато разведя руками. — Придётся их в три погибели[45] запихнуть. Ну да им недолго терпеть!

Удальцы во главе со Смольянином наведались в нижегородскую тюрьму. В порубе новгородцы с изумлением увидели восьмерых обросших и грязных заключевников, закованных в кандалы и посаженных на цепи, которые заканчивались огромным штырём, вбитым в толстенное бревно. Смольянин только свистнул от удивления.

— Да-а, браты-молодцы, кто вы такие и за что же вас сюда определили? — спросил он.

— Мы купцы пропалых вещей, собираем по большим дорогам тихую милостыню да подорожничаем помаленьку,[46] — насмешливо ответил здоровенный детина.

— Так ты что, тать?

— Да я не тать, но под ту же стать, — сказал детина и пояснил: — Брали мы товар у гостей[47], бояр да воевод, татар дубиной потчевали, а простой народ нами завсегда доволен был. А так — мы ещё и все головники, только вот жертвы у нас всё бояре нижегородские, высокие. Вот нас, сирых, в поруб забросил чёрт-князюшка. Хотел казнить, да, вишь, ему умные люди подсказали, что надо казну разбойничью найти. Вот и пытают сейчас мукой смертной.

— На сирого ты, добрый молодец, не похож, — насмешливо сказал Смольянин. — И что же ты такой здоровенный облом, а вырваться-то из темницы не смог?

— Это я да не смог?! — возмутился детина. — Смотри, атаман!

Он рванул цепь и порвал её, потом спокойно разогнул кольца кандалов.

— Но не мог я один убежать. Энтих-то, — он указал на своих товарищей, — тут же бы на рель повесили. Да вот ещё что: болит у меня в боку.

Смольянин посмотрел и ахнул: чуть пониже груди у парня зияла здоровенная рана. Ушкуйники разом загалдели:

— Ему бы к нашему Трифону — вылечит его колдун!

— Так берите меня с собой, господа хорошие, — парень смекнул, с кем имеет дело, — да не одного, а всё наше товарищество, уж мы послужим вам верой-правдой.

Смольянин, посоветовавшись с Прокопием, решил пополнить свои ряды этими тяпоголовыми, взамен выбывших ушкуйников. Новгородский лекарь только покачал головой, увидев рваную рану атамана разбойников, потом долго делал пассы вокруг раны, а затем дал ему выпить горько-солёный отвар. По мере врачевания, рана разбойника затягивалась буквально на глазах.

— Так что же умеют твои молодцы — или только шить с дубовой иглой по тёмным лесам да портняжить с дубинами по закоулкам? — приступил к допросу новых воинов Прокопий.

— Да не только, — лукаво ответил атаман, — можем мы и любой замок отмкнуть, никакой разрыв-травы не надо. Есть у меня умелец-кузнец из Владимира, по прозванию Силобор, любой замок откроет. Мы ведь готовились бежать из темницы, из того поруба треклятого. Да и меч каждый наш хорошо держит. Ведь все мы дружинники, не поладившие с нижегородским князюшкой. Эх, жаль, что он удрал, а всё ж за то, что ты, воевода, засунул наших недругов в мешки, исполать тебе!

Воевод, зашитых в мешок, вывезли на середину Волги. Те поняли, что пришёл их смертный час, и усиленно молились, в перерывах лишь упрашивая пощадить семейство. Вода безропотно приняла все три куля.

— А теперь, — крикнул Прокопий, — вниз по Волге-матушке!

— А что же делать с чадами иуд? — воскликнуло сразу три десятка разбойников.

— Да ничего, — ответил атаман, — пусть живут. Оставьте их на берегу, а развяжут и без нас. Впрочем, — сказал он после некоторого раздумья, — возьмём их, авось сгодятся на что-нибудь.

Атаман и податаманье, Прокопий и Смольянин, завели как-то прелюбопытный разговор. Прокопий утверждал, что он родом от Рюрика, который спас Русь от наглых норманнов. Дескать, пробовали они как-то захватить матушку-Русь, да не тут было! Вот и бросились русичи на галлов, англов да германцев. А те и поддались им. Ясное дело, неруси, за себя постоять не могут!