Следователей было двое. Усталый грузный немолодой мужчина, который назвался Константином Романовичем Гаевым и с ним стажер, которого представить не сочли нужным. Ну и не надо. Местные неблагозвучные имена все еще вызывали затруднения. Беседу вел, точнее, задавал вопросы, Константин Романович, я отвечала, стажер записывал. Пока вопросы касались имени-фамилии-местапроживания-должности все было хорошо, но следователь начал вести себя странно, паузы между репликами растягивались, иногда повисало молчание, прерываемое лишь одышливым дыханием. Стажер тоже поглядывал на своего начальника настороженно. Напрашивалась мысль, что человек плохо себя чувствует. Следователь трудно дышал, тер кулаком грудину, лицо выглядело липким от пота. Магии в резерве накопилось еще мало, но на магическое зрение хватало, повыше солнечного сплетения был пробой в энергетическом теле. И что мне теперь делать? Рука сама метнулась к кнопке вызова. Появилась раздраженная медсестра. Ее недовольство понять можно, я уже волне уверенно хожу, чего названивать, от дел отвлекать? Кивок в сторону посетителя и она преобразилась в профессионала. Появился дежурный доктор, посчитал пульс и бросил одну фразу:

— Увозим, возможен инфаркт.

Уже лежа на каталке Константин Романович, явно преодолевая неприятные ощущения, приказал стажеру продолжить опрос. Следователя жаль, но перед неопытным стажером отыгрывать спектакль, срежиссированный Ириной, было куда как легче.

Да, уже в разводе. Да, очень большая обида. Нет, никакого насилия ранее не было. Нет, не пьяница, и не домашний тиран. Да, изменял. Нет, это помню плохо. Парковка просматривается камерой, посмотрите запись, я не помню. Про камеру знаю, сама ее оплачивала. Ударил, мальчик бросился защищать. Сейчас думаю, что выстрел случайный. Не помню, но полагаю, что могла напасть, я люблю этого ребенка. Да, возможно, я спровоцировала. Нет, не помню, что отнимала пистолет, это не в моем характере. Нет, пистолетов не боюсь, оружие было в доме давно. Могут дать больше десяти лет? Мне жаль его детей, кто будет их кормить?

И еще два десятка уточняющих вопросов и коротких ответов. Которые сводились к одному — помню плохо, я и ребенок выжили, дальнейшая судьба бывшего супруга не интересует.

За день до выписки, который мы трое ждали с необыкновенным воодушевлением произошел еще один визит, и слава всем светлым богам, Ирина была в моей палате.

Ближе к вечеру дверь открылась без стука и вошел мужчина. Рослый, рыхлый, с залысинами на чернявой голове. Его летний костюм был несколько измят, ворот рубашки расстегнут и что самое неприятное, в руках он держал пестрый безвкусный букет, завернутый в пошлую яркую бумагу. Я уже видела такие в больнице, это здесь считалось приемлемым подношением пациенту или доктору. Странный обычай.

— Лизавета Андреевна, голубушка, — нараспев запричитал этот тип дребезжащим тенором, — как я рад, что с вами всё хорошо, как рад! — Мужчина всунул мне в руки свои цветы, и продолжил, — мы в офисе так боялись, что случится непоправимое, так боялись… — и далее в таком же духе. Иринка презрительно фыркала после каждой фразы, а я слушала его и без всякой магии понимала — врет.

Этот господин был явно с работы Елизаветы и явно пришел не просто так.

— И тебе не хворать Борис Давидович. Может, и со мной поздороваешься, дорогой? Не делай вид, что меня тут нет, — прервала бесконечный монолог посетителя Ирина, — и не строй из себя заботливого начальника, говори, с чем пожаловал, не трать время.

— О, Ирина Владимировна, вас-то я и не заметил, ослепленный тревогой о здоровье коллеги, — тон Бориса Давидовича из приторно-елейного стал наждачно-шершавым, — как замечательно, что вы не оставляете нашу Лизавету Андреевну своей заботой.

Непременно надо поинтересоваться, что за вражда между этими двумя, они явно знакомы, причем знакомы давно и мучительно. Меж тем Борис Давидович продолжал:

— Лизавета Андреевна, голубушка, бумажоночку подпишите и я не стану вас далее беспокоить. — В руках посетителя образовалась папочка, из которой он извлек прямоугольный листочек бумаги с печатным текстом, который я медленно и не вполне уверенно прочла. Заявление расторжении контракта? Видимо, на лице моем отразилось недоумение, потому что Ирина молча выхватила бумажку у меня из рук, прочла, хмыкнула и, помахивая листочком перед носом Бориса Давидовича, практически пропела:

— Борюсик, ты сюда примчался в надежде, что Лизка в полубессознательном состоянии вот это подпишет? Ах, Борюсик, Борюсик, с чего же ты решил, что этот номер у тебя прокатит? Все мечтаешь свою блондинистую давалочку на Лизаветино место пропихнуть? А с датой не погорячился, нет, мечтатель ты мой? Вчерашнее число, да? А как же больничный?

— Ну что вы, Ирина Владимировна, и в мыслях не было. Просто решил избавить коллегу от хлопот, мы же понимаем, что восстанавливать здоровье ей придется долго, а работа должна работаться. Наша Лизавета свет Андреевна не станет подводить родную фирму и не создаст проблем, ведь так Лизавета?

— Так, Борюсик, так, — ответила за меня подруга, — не создаст. Как только в полной мере использует весь период, отраженный в листке нетрудоспособности. Придется подождать, дорогой, — и сменив тон елейно-язвительного на деловой, продолжила, — не волнуйся, Борис Давыдович, в ближайшую пору работать ей не с руки, уволится она, уволится. В свое время. А ты уж проследи, голубчик наш заботливый, чтоб госпоже Варнаевой все, что полагается по закону, начислили.

— Ирин, ты же наверняка знаешь, что у нас полный треш. — Посетитель растер руками лицо, как это обычно делают, когда хотят взбодриться. — Люди в отпусках, Лиза больна, новые программы никто толком не знает. Только Лизка и может с этим софтом управляться. Что делать, пришлось подобрать ей замену. — Голос Бориса Давыдовича был неожиданно усталым и серьезным. Вот сейчас не врет, поняла я.

— Борь, ты же понимаешь, то, что ты нынче попытался провернуть — по-настоящему не порядочно, — Ирина тоже посерьезнела. — Давай так, Борь. Мы подпишем твою писульку, но только после того, как ты выплатишь все положенные проценты с маржи, которая идет по Лизкиным договорам. Или после больничного она еще и на реабилитацию соберется. За свой счет. Денег, честно заработанных дожидаться.

— Без ножа режете, дамы. — Борис утирал вспотевший лоб, — это незаконно.

— Ну не совсем незаконно, ты Лизкин контракт перечитай. В общем, так. Та, почти семизначная денежка, которая положена Лизавете по условиям контракта должна быть выплачена, а не присвоена лично тобой или компанией и мы никого больше не побеспокоим. И давай на этом закончим. У тебя треш, тебе пора.

Обсуждаемые в разговоре тонкости были понятны постольку, поскольку. Следить за словесной баталией и одновременно сверяться с памятью Лизы было очень трудно. Вдруг стало очень интересно, этот Борюсик сообразил, что за все время разговора я открыла рот только один раз — чтобы поздороваться.

Из больницы нас выписали с Шоном-Димой одновременно. Лидия Ивановна, святая женщина, устроила все так, чтобы ребенку не пришлось возвращаться в этот его приют, даже вещички какие-то привезла. А потом долго благодарила Ирину Владимировну за помощь, в чем она заключалась, я не уловила, какие-то местные административные тонкости. Ирина потом сказала, что вот человек с большой буквы, за воспитанников радеет так, что даже на некоторые нарушения инструкций пойти не побоялась, лишь бы ребенку на пользу.

Опыт езды в карете не подготовил меня к комфорту автомобильного салона. Мы с Димой-Шоном устроились сзади. Ну не случалось мне еще сидеть так удобно и так странно. Восхитительно мягкий диванчик был непривычно низким, но благодаря крою местной одежды сидеть на нём очень приятно. Представляю, каково было бы забраться сюда в многослойном длинном туалете с жестким корсетом. Мы маленько вздрогнули, когда в лобовое стекло брызнуло и палочки-скребки удалили незначительные загрязнения.