Доводилось ли вам заключать договор с божеством, да еще неизвестным в родном пантеоне?

Я вот попалась. А кто бы не попался?

Сознание возвращалось медленно и нехотя, слегка подгоняемое противным ритмичным попискиванием. Некоторое время я пыталась вспомнить, что за животное могло бы издавать такие звуки и как этот зверь мог оказаться в моей квартирке, которую я собственноручно защитила самым тщательным образом. Артефакты, половину из которых изобрела сама, работали без сбоев.

Мысли были тягучими, как свежий мед, который течет с ложки, течет и никак не может стечь полностью. А назойливое пиликанье все длилось и длилось, мешая сосредоточится. А на чем я хотела сосредоточиться? Я думала о своей служебной квартирке, но это не то, раз за разом мелькало нечто более важное… Не помню. От неповоротливых тревожных мыслей меня отвлекли голоса, беседовали мужчина и женщина. Голос мужчины был глухим и уставшим, а женщина была взволнована. Речь была чужой, иногда журчащей, иногда рокочущей. Странное сочетание звуков, непривычная тональность и понятные слова.

— Как она, доктор? — это голос женщины. Странное имя — Доктор, никогда не слышала, проползла вялая мысль.

Мужчина медлит с ответом, а потом произносит:

— Стабильно. Все по-прежнему. Судя по показателям она должна быть не только в сознании, но и вполне активно выздоравливать. Такое впечатление, что она просто не хочет возвращаться, — потом долгая пауза и тот же баритон добавляет, — Не удивительно, после такого кошмара.

Незнакомо звучащая речь и абсолютно понятный смысл меня удивили и я долго решала, а не посмотреть ли мне на странно говорящих чужаков. Что они, вообще, делают в моей квартире? Уж не мачеха ли затеяла очередную подлую каверзу? Я так и сяк покрутила эту мысль, получалось плохо, наверно лучше просто посмотреть.

Открыть глаза оказалось не так легко, веки были неподъемными, но через десяток попыток я справилась и в ошеломлении захлебнулась вдохом, увидев низкий, белый, совершенно незнакомый потолок с невиданными квадратными светильниками. Следом, одномоментно произошло сразу несколько событий: пиликанье участилось, мою руку довольно сильно сжали и женский голос радостно и требовательно затараторил:

— Лиза, Лизонька, солнышко, очнулась! — в поле моего зрения появился женский силуэт, на котором я никак не могла сфокусироваться. Образ плыл и качался, как иллюзия неопытного мага.

— Показатели скачут как бешеные. Ирина, осторожнее, вы ее пугаете.

Я преисполнилась благодарности к обладателю баритона. Рука освободилась от хватки, а в глаз мне ударил острый луч света, не успела я зажмуриться, как та же участь постигла второй глаз.

— Отличненько, — произнес баритон, и, проморгавшись, я разглядела нависшего надо мною человека в забавной бирюзовой шапочке. Мужчина поводил перед моими глазами металлической блестящей штуковиной, потом вложил в мою руку свои пальцы и потребовал, чтобы я их сжала. Я силилась напрячь пальцы, а заодно сообразить, зачем ему это может понадобиться. Целитель, наконец определение найдено, так делают целители, когда не хотят прибегать к магическому обследованию. Я больна? Лекарь что-то нажал в изголовье и через минуту вошла женщина, тоже в бирюзовом. Короткое распоряжение, в котором до сознания дошли только два слова “полтора кубика”, видимо, название зелья, и провалилась в сон.

Очередное пробуждение оказалось более приятным. Пиликанья не было. Глаза легко открылись, надо мной был все тот же низкий скучный потолок. Пошевелила руками, потом с некоторым усилием поднесла к глазам и долго их разглядывала. Это были не мои руки. Гладкая, ровная, немного сухая кожа, незнакомая родинка, длинные заостренные ногти с металлическим отблеском и практически полное отсутствие мелких шрамиков, которыми изобиловала кожа на моих руках. Овладение инструментарием артефактора бесследно не проходит. Каждый раз к целителям не набегаешься, чтоб свести шрамы, а своего резерва мне на самолечение не хватало, увы.

Руки упали на одеяло, мечущиеся в панике эмоции захлестнули весенним паводком. Не понимаю, не понимаю, не понимаю. Боюсь, очень боюсь…непонятно чего. Почувствовав, что паника выходит из-под контроля, я постаралась успокоиться, как учили на занятиях по медитации, и сделать что-то конструктивное. Так, надо вспомнить. Что именно? Наверное, нужны последние воспоминания. Итак. Дорожная карета. Я еду к месту новой службы и злюсь на свою подругу, которая мне подсуропила с этим назначением. Злюсь не вполне справедливо, потому что мне необходимо покинуть столицу на некоторое время, и мне чудесным образом представилась такая возможность. А почему необходимо? Не вспоминается, ну пока это и неважно. Помню, что ужасно, до мелких судорог в животе, боюсь нового назначения и всеми фибрами души его не хочу. Дешевую карету трясет и качает, моя попутчица дремлет, потом нежный грустный голос, оборвавший нить моих безрадостных мыслей, внезапно произнес.

— Так сильно не хочешь туда ехать?

На каретной скамье, рядом со мной, откуда ни возьмись, появилась девушка в белом широком одеянии и устроилась на каретной скамье, всем своим видом демонстрируя сосредоточенное внимание. Лицо ее не удавалось разглядеть, отвлекал светящийся вокруг головы ореол, признак того, что предо мной не человек.

— Вижу, что не хочешь, — пристальный взгляд девушки не позволял отвлечься на разглядывание, — прости, это я тебе подсуропила, а не подруга. Ирида была лишь проводником. У тебя есть возможность сойти с уготованной стези. Хочешь? — Девушка подтянула к себе на сидение ногу в странной обуви, состоящей из переплетенных полосок то ли тонкой кожи, то ли плотного шелка, и положила головку на колено. Эта раскованная поза, почему-то, вызывала симпатию к незнакомке, и, пожалуй, доверие.

— Хотеть, то хочу, — осторожно отвечаю странной деве явно божественного происхождения, — но что вы предложите мне взамен?

Дева молчала довольно долго, потом, видимо, решив не миндальничать, ответила:

— Новую жизнь, новый мир, новую судьбу, новое тело. — Дав мне некоторое время на осмысление сказанного, Дева продолжила, — вот отчего бы больше всего страдаешь в этой жизни? — И сама ответила, — от стервозных родственников, которые тебя третируют, несмотря на то что ты уже взрослая. И оттого, что у тебя мало магии, а ты хочешь быть сильным магом, чтобы не зависеть от родственников. Даже от любящих бабушки и дяди.

Дева была права по всем пунктам. Моя жизнь в семье была невыносимой. Мачеха, фигурально выражаясь, сживала меня со свету, унижая при любой возможности. Она и в буквальном смысле сжила бы, если бы не сдерживающий фактор в лице любящего дядюшки, который был сильным магом-менталистом и занимал высокий пост в силовых структурах королевства. Заботливые бабушка и дядя изводили меня чрезмерной опекой, что тоже изрядно утомляло. Особенно трудно было прятать раздражение от дяди, но после окончания Академии я решила эту проблему, поступив на службу короне и получив хороший артефакт ментальной защиты, который существенно усовершенствовала.

Потом меня предал и опозорил мужчина, с которым я планировала дожить до старости, вот и понадобилось уехать из столицы, чем и воспользовалась моя единственная подружка по Академии. Правда, моя скромная товарка по обучению, оказавшаяся не много, ни мало, нашей королевой, привела еще один стимулирующий аргумент — отец, за моей спиной готовил мой брак со своим сверстником и уже запросил разрешение короны. Корона могла отказать только в одном случае, если нуждалась в конкретном подданном и его услугах. С подачи королевы Ириды мне навязали назначение управляющей в дом сирот-отказников на краю королевства. До сих пор не могу простить себе той болтовни. Дриадское цветочное вино — коварная штука, притупляющее чувство меры. Вот по пьяной лавочке я и наплела, как надо организовывать воспитание сирот. Сама сирота, знаю, мол, о чем говорю. Болтовня моя дошла до власть имущих вот меня и направили воплощать в жизнь эти идеалистические прожекты: навести порядок хотя бы в одном, отдельно взятом приюте. Порядок — это мое все. Но, кошмар ситуации в том, что детей я не люблю. Весь мой опыт общения с детьми ограничивался практикой выживания в одном доме со сводными братом и сестрой. Щипки, шлепки и подножки, это самое безобидное, что мне приходилось от них терпеть. Противостоять им и вечно раздраженной мачехе я так и не научилась, смиренно принимая несправедливость. Сводная сестрица, усердно подражая мамаше, изо всех сил старалась отравить мне жизнь. Приходилось молча терпеть, чтобы не огорчать бабушку и скрывать издевательства со стороны семьи отца от дяди. Этим меня и шантажировали: я же не хочу поссорить отца и его старшего брата, я же не хочу, чтобы пошатнулось здоровье пожилой бабушки.