Додумать Чарльз не успел: Мэгги вежливо позвала господ к столу. Когда они сели, женщина ушла.

— Я просто в шоке! — заявил гость с восторгом. — Я поражён твоим рабом!

— Его красотой? Да, он у меня красавец!

— Он… он, как… цветок… — Чарльз сжал три пальца, будто бы держал настоящий цветок за стебелёк. — Такой нежный, красивый и невинный, как дитя…

Джеральд рассмеялся.

— Да, но этот шиповничек не продаётся!

— Да ну тебя! — Чарльз, шутя, сделал вид, что обиделся. — У меня и в мыслях не было просить, потому что знаю, что ты откажешь. Что мне унижаться? Да и было бы это верхом варварства — заключать договор купли-продажи на такую красоту! Точно так же… — добавил он, чуть помолчав, — точно так же, как и бить её…

Джеральд вздрогнул, будто бы побили его.

— Кого «её»? — спросил он хриплым голосом.

— Красоту.

— А-а-а… — протянул хозяин этого ранчо с неким облегчением, а потом будто бы какая-то внезапная мысль осенила его: — А что? Что, «красота» тебе на меня нажаловалась?

— Нет, «красота» не нажаловалась. Я сам всё понял.

— Как? — с нажимом спросил Джеральд. — Я тебе не поверю. Ты известный филантроп и противник рабства… Небось, приласкал его, а он тебе всё как на духу и выложил!

— Джерри, — мягкая, примиряющая улыбка появилась на лице Чарльза, — я вот тебе сказал, что сам всё понял, но кто знает, как я понял? Может, неправильно? Может, у меня сложилось неправильное впечатление? А ты сам всё подтвердил.

— Он тебе понравился…? — скорее сказал, а ни спросил Джеральд.

— Да, он мне очень понравился, — с улыбкой кивнул Чарльз. — Добрый, вежливый, воспитанный… Может, потому что напомнил мне моего покойного сына… Но Адриан… Он… он такой… Что-то в нём есть такое трогательное, наивное, детское… И что-то ангельское… Будто бы раненный ангел попался в сети нашего жестокого, грешного мира…

— И что? — хозяин дома начинал, явно, сердиться.

Заметив такую перемену, Чарльз отпил из чашки, чтобы успокоиться, и переведя дух, как ни в чем не бывало, продолжил:

— Странно, но знаешь, Адриан вызывает непонятное желание защитить его, обнять, утешить…

— Ты совсем выжил из ума, раз так думаешь!

И тут, кажется, рассердился Чарльз.

— Ты не имеешь никакого морального права бить его, — сказал он, чеканя каждое слово с расстановкой, будто бы пытался тому внушить эту мысль.

— О-хо-хо! — рассмеялся Джеральд, откинувшись в кресле. — Ты уже защищаешь его? Обнимать и утешать будешь позже?

— Это ты так думаешь, что у тебя есть все права увечить его. Да, он твой раб. Но, запомни, для здорового современного общества нужны добрые люди, и ты, кем бы ты ни был человеку, какими бы ни были причины, какими бы ни были твои намерения, не имеешь никого права и пальцем его трогать. Это написано человеческим законом, но дал ли тебе на это право Господь? Представь себе Его могущество! Неужели ты думаешь, что Он не может дать тебе прямо сейчас подзатыльник?

— Ты какую-то ерунду несёшь! Адриан получил по заслугам. Он был наказан.

— Сам Христос сказал своим ученикам, что больше не зовёт их рабами. Так, кого же возомнили из себя ты и все такие же, как и ты, рабовладельцы, решив, что имеете права делать кого-то рабами? Вы выше Иисуса?

— Не говори ерунды. Нет, конечно же, нет, не выше Христа. Но Адриан провинился, и я его наказал.

— Я не верю, что такой юноша, как он, мог в чем-то провиниться. Он ангел. А ты живодёр, варвар и скотина! Чтобы такого, как Адриан, в кандалы одеть…! Для этого надо быть чудовищем! Сколько часов подряд вы его били? Идиоты, сволочи! Что же он такого сотворил, что заслужил такое наказание?

— Кажется, сейчас ему достанется ещё сильнее за то, что нажаловался на своего господина, — с угрозой в голосе произнёс Джеральд. — Как ты догадался? Что ты ему сказал, что он тебе всё выложил? Или… что ты ему обещал? Что ты его купишь?

— Он сказал, что ты очень справедливый и добрый. Я заметил на его запястьях следы от кандалов и потом ещё проверил. Он даже не догадался, что я знаю.

— Как ты проверил? Заметил следы, пожалел, приласкал его и всё выспросил? А может, нашёл предлог раздеть его?

— Я не хочу говорить, но, так и быть, скажу, а то ты к нему прицепишься. Я подарил ему платок и, завязывая его ему на шею, незаметно посмотрел кожу на шее и там я тоже увидел следы от…от… Не знаю, как этот пыточный инструмент называется, который вы надевали на него! А потом я его обнял и по глазам понял, что ему больно дотрагиваться до спины. Видимо, там остались следы от побоев… Да и Томас угрожал ему, что высечет, хотя явно было, что бедняжка Адриан ни в чём не виноват. Я потом подумал, видимо, у вас это норма.

— Какой ты хитрый! Ты хоть понимаешь, что не имеешь никакого права мне всё это выговаривать? Я — хозяин, он — моя собственность! И имею права делать с ним всё, что захочу! Если захочу выкинуть вот этот стол или пустить его на дрова, я тоже должен буду отчитываться перед тобой?

— Я знаю, что это твоё дело, что меня это совершенно не касается, но не могу иначе, хотя понимаю, как странно это выглядит со стороны. Просто мне его очень жаль. Я ответил тебе на твой вопрос. Теперь позволь мне спросить тебя. За что? Или ты просто решил опробовать на нем пыточные инструменты?

Джеральд взглянул на гостя, будто бы сердясь, боясь и нервничая одновременно. Помолчал, наверное, думая, отвечать или нет. Облизнув губы, Его Светлость всё же сказал:

— Он очень любил своего отца. И всё никак не мог понять, что в первую очередь принадлежит мне, а ни ему, и в первую очередь должен был любить меня, а уж потом своего папочку.

— И что же он не слушался, не выполнял работу, если отец ему запретит?

— Нет, что ты?! На такое ни тот, ни другой не решились бы. Просто он очень любил своего папашу, так любил, что я решил сына оставить, а отца продать. Я спросил Адриана, почему он грустит, не потому ли, что не хочет расставаться с отцом. И получил в ответ, что это так. Я имею права не хотеть смотреть на эту семейность. Вот так он заслужил это наказание.

— Бедняжка!

— Спасибо за поддержку. Мне было очень неприятно наблюдать, как Даррен под конец рабочего дня обнимает Адриана.

— Да не ты бедняжка, а Адриаша! Джеральд, ты с ума, что ли, сошёл? Ты его…ревновал, что ли? Как можно кого-то ревновать к его отцу? И ты за естественную сыновью любовь взял и отправил его к палачам на пытки? Ты живодёр и садист, вот ты кто! Сволочь самая натуральная! Я считаю, что даже отец никакого морального права не имеет его так избивать в наказание за что-то, не то, что ты! — лицо Джеральда при этих словах перекосилось. — Тебе ли это не знать?!

— Адриан должен был понять, что я важнее, я хозяин, что в первую очередь он — мой раб, а уж потом сын Даррена! А ему хоть в лоб, хоть в полбу! Он всё равно к тому трепетно относится. Должен был ко мне стремиться. Я дал ему жизнь, он обязан меня любить, меня уважать…!

— Ты ему жизнь дал?! Опомнись! Жизнь ему мать и отец дали!

— Я мог убить его, но оставил жить.

— Ты его ревнуешь… И даже отца его продал, чтобы не видеть, какие у них близкие отношения. Видимо, зависть ещё…

— Какая ещё зависть?

— Обыкновенная. У тебя ведь родных детей нет.

— Откуда ты знаешь? Может, я тот ещё ходок, и у меня в каждом борделе по пять штук?

Чарльз рассмеялся.

— Я тебя знаю, Джерри!

— Адриан должен был быть со мной! И любить меня! Он, а ни Конни!

— Что? Бедный Адриаша! Я его вызволю! К извращенцу попал! Что ты заставляешь его делать?! Видимо, ты влюбился в него! Придурок!

Чарльз выбежал из комнаты.

— Адриан! — внезапно раздался крик хозяина и разнёсся по всему саду.

Адриан вздрогнул. В голосе прозвучало столько отчаяния, будто бы он звал на помощь.

Двери в гостиную и на террасу были распахнуты настежь. Джеральд сидел на коленях на ковре рядом диваном. Руки, сжатые в кулаки, опирались о пол. Мужчина сосредоточенно смотрел прямо перед собой. Со стороны можно было подумать, что он уронил что-то мелкое и теперь не может найти.