Конни было самой от себя неловко. Ей было стыдно, что так увлеклась, принаряжая раба к походу в гости, вернее, приготавливая его перед тем, как того одолжат на время. Казалось, что на миг её даже унизили этим. Она не должна нянчиться с каким-то жалким, ничтожным невольником! Но если бы они одалживали экипаж, то тоже начищали бы его, украшали, натирали до блеска, чтобы не было стыдно. А чем другая собственность отличается от раба? Так леди себя оправдывала. А дело в том, что Конни никогда не относилась к Адриану как к вещи, скорее, как к человеку, но второго сорта. И вот этого человека второго сорта она так обхаживает, дотрагивается до его отвратительных ран, расчёсывает ему волосы…! Но…леди просто искала оправдания…?

Если Констанция считала, что она тут перед ним унижается, а он этим наслаждается, то глубоко заблуждалась. Адриану, жуть, как было неприятно, стыдно, неловко… Он испытывал такое чувство вины, что описать сложно! И то, что не понимал, за какую вину, его наказали. И то, что леди перед ним едва ли не пляшет, а он видит её унижение, а встать и выйти, не дать ей этого делать, боится. Ему хотелось убежать отсюда, провалиться сквозь землю! Только подумает, что наконец-то всё, и его сейчас отпустят, как госпожа то на раны решит посмотреть, то волосы расчесать! И не факт, что это придётся по душе сэру Джеральду, и что ему, Адриану, за это не влетит.

Конни, в какой раз расчёсывая один и тот же локон, вдруг поймала себя на мысли, что ей… просто по душе это занятие, что не хочет отпускать юношу от себя. И тут женщина с ужасом созналась самой себе, что Адриан ей…нравится. Для полного счастья ещё и ей не хватало в него влюбиться?! Это Геральдина и Эйлин думали, что мать не знает, но она-то заметила, давно заметила, как те реагируют на красивого невольника… Леди понимала, что дочки влюблены в него… А она сама? Неужели и она тоже…? Он был всё-таки, хоть ещё юным, хоть всего лишь рабом, но мужчиной. Чем же их всех так «брал», как выражается Фил? Притягательный, более чем прекрасный, необыкновенный… В него, что же, повлюблялось всё их семейство вплоть до Джеральда?! Кто же выиграет эту странную битву за сердце жалкого раба? Но если у них всех имеется столько разных способов завоевать его, то у него единственное оружие против «завоевателей» — несравненная красота, которая одновременно и защищала от них, и подзадоривала их… Дар и проклятие… Как далеко это зайдёт? И как бы Адриан, как выразился тогда Фил, не стал их яблоком раздора!

Думая об этом, сердце Констанции замирало от страха… В чём дело? Может, это жалость? А может, и правда, и она тоже не устояла перед ним? А если это так, то Конни…изменила Джеральду в мыслях? Это, что же, ей другой мужчина нравится? Ладно, что там смеяться — какой мужчина?! Мальчик! Да нет, быть такого не может! «О, Господи, что же это такое?! Это что же получается?!» — в отчаяние подумала женщина.

— Что? — внезапно переспросил Адриан.

— Я это вслух сказала?

— Да…

— Это я не к тебе, — улыбнулась Конни и взяла его за руку. — Но все, пошли. Нам пора.

— Спасибо вам за всё…

— Да разве я могла так опозориться: отпустить тебя, как оборванца нечёсаного?

Адриан улыбнулся, Конни рассмеялась, и в этот момент открылась дверь. Раздался голос Джеральда:

— Дорогая, ну, что так долго? Ты его усыновила уже?

Джеральд застыл на пороге, не в силах пошевелиться… Во-первых, Адриану очень шёл костюм, «как у господ». Он выглядел просто прекрасно! Как принц, если не сам король! Во-вторых, Констанция держала его за руку! Или это даже, во-первых, а красота юноши — во-вторых?! Мужчина не знал, что сильнее потрясло его: восхищение Адрианом или возмущение поведением жены! Джеральд чуть не задохнулся от ревности! Он-то в шутку «подозревал» свою леди в материнском инстинкте к рабу, а она, похоже, вовсе не в шутку, уделяет ему внимание, отнюдь, ни как ребёнку!

— Это что ещё такое?!

В тот же миг одновременно с его возгласом Адриан соскочил со стула, а Констанция сказала, всё ещё держа юношу за руку:

— Дорогой, а мы всё уже…

Джеральда эта невинная фраза рассердила ещё сильнее, он сорвался с места, подскочил к ним и схватил Адриана за руку, за ту самую, за которую его держала Конни, чуть не вырвав её при этом.

— Ты что делаешь?! — возмутилась супруга. — Ты же ему чуть руку не сломал! И мне за одно тоже!

— Он же маленький!

— Вот именно, что маленький, а ты… ты… его на столб хотел!

— Это моё дело!

— Нет, не твоё!

— Не ссорьтесь… — осторожно сказал Адриан. — Я всего лишь раб, разве я стою этого?

— Молчать! — хором прикрикнули на него супруги, только Джеральд добавил ещё «поганый раб», и юноша тут же укорил себя за то, что влез…

Да как только смелости-то хватило?! А господа меж тем продолжали спорить, делить невольника, как дети — игрушку.

— Это моё дело, как наказывать раба!

— Не забывай, что он не только твой!

Адриан почувствовал себя не в своей тарелке. Хозяева ругаются на его, «поганого раба», глазах. Невольно став свидетелем семейной ссоры, ссоры из-за него, он попытался деликатно отойти в сторону, как господа снова хором крикнули:

— Стоять!

Юноша не понимал, что хозяин приревновал свою супругу к нему. Они ругались, отнюдь, не из-за того, что мужу не понравилось, что жена проявила внимание к их общей любимой штуковине, точно так же, как, если бы она переставила на другую полку вазу из их общей коллекции. Отнюдь нет, тут имелась любовная подоплёка.

Но ссора окончилась так же неожиданно, как и началась:

— Джеральд, успокойся! Что на тебя нашло?

— Ты не понимаешь… Всё слишком далеко зашло, — неожиданно спокойно ответил ей муж. — Прости меня…. Стоило ли затевать эту ссору? Прошу тебя, давай отдохнём хотя бы ещё немного, прежде чем, на нас не обрушится катастрофа. Ведь ту лавину, что начала сходить, мне кажется, уже не остановить.

— Какая лавина? Какая катастрофа? Какой «отдохнуть»? Ты чего меня пугаешь? — Конни даже в ужасе отшатнулась.

Нет, ну, правда, чего такое говорит? Она была возмущена, что муж решил её попугать.

— Потом поговорим, — отрезал тот, намекая, мол, ни при Адриане.

Обстановка была накалена, атмосфера, как перед грозой, такое впечатление, что терпеть не осталось больше сил…

Констанции надоело зверство мужа, что он постоянно создаёт негативную обстановку. Томас ловил себя на мысли, когда это всё кончится. И, честно говоря, управляющий начинал подумывать, не найти ли ему новое место. Адриан устал от бесконечных побоев и унижений. Каждый день он молил Господа Бога за своих мучителей… Он искренне не желал им зла, от всего сердца прощая за каждое обидное слово, за каждый удар плетью, за каждую пощёчину… За их жестокое обращение платил любовью и добротой. Тем не менее поместье превратилось в дурдом! Театр какого-то тирана, ей-Богу!

Переведя дух, Констанция и Джеральд отвели Адриана к охранникам ранчо, где ждал их Томас. Вдвоём они вышли за огромные, кованные, двустворчатые ворота. Сюда самолично должен был подъехать сэр Чарльз и повезти своих гостей к себе на ранчо.

— Адриан, я шляпу забыл, — сказал вдруг Томас. — Подожди меня тут.

Управляющий забежал в ворота.

Погода стояла чудесная! Тепло и солнечно, словно бы лето хотело подарить людям на прощание всю свою любовь и нежность. Скоро настанет щедрая, но строгая осень. Почему-то Адриану она всегда казалась такой: как бабушка, что печёт пироги для внуков, но вместе с тем не позволит баловаться.

Юноша смотрел вдаль, на дорогу, что лентой убегала за горизонт через поля. Он всего лишь два раза ездил по ней, когда мистер Томас брал его в город. И теперь сердце сковывал страх перед неизвестным, ведь мир его заканчивался воротами поместья, а что там, за ними, бедный невольник не ведал.

Где же управляющий? Почему так долго?

Как назло, в этот момент подъехала открытая коляска. С кучером и хозяином. Сэр Чарльз оказался уже седым мужчиной, внешне очень приятным. Его круглое чисто выбритое лицо излучало доброту и дружелюбие. Он держал большую булку с сахарной помадкой. Оглядевшись как-то рассеянно и нервно, гость поздоровался с Адрианом: