«Всевышнего деяния мудры…» Всевышнего деяния мудры, Пускай необъяснимы сразу нами: Он спас меня, избавив от игры, Когда за стол садился с шулерами. Потом его невидимая длань, То бархатная, то как кожа гада, Казалось, завела в Тмутаракань, На самом деле – вывела из ада. Чтобы под гром иерихонских труб, Под отзвуки пастушеской свирели Познал я цену сладострастных губ И язвы, кровоточащей на теле. А ярости внезапных неудач Не удивлялся: жизнь идёт по кругу, Коль за спиной надрывный женский плач, Как крик последний преданного друга. Поэтому теперь, отныне, днесь, Постясь или посматривая порно, Не спорю я, что бог на свете есть, Молчу покорно. «Всю ночь в бесчинствах кутежа…» Всю ночь в бесчинствах кутежа По обмыванию премьеры Была ты девственно свежа, Игрива, и горда без меры. И я попёр, как меж авто, Взбесившись, лошадь гужевая: Налил вина, принёс пальто. А ты чужая. Звонил. Являлся. Лебезил. Непонятый, неоценённый. Стихами цвёл или разил В зависимости от персоны. Я исполнял каприз любой, Себя бессчётно унижая, Лишь только чтобы быть с тобой. А ты чужая. Дни, словно листья на ветру, Кружась и падая, летели, Ведя со мной свою игру Без всякой цели. В которой с тупостью телка Почти дошёл до грабежа я, Чтоб разодеть тебя в шелка. А ты чужая. Меня водили топтуны, Сопровождая до ареста С документацией вины, Деянья, времени и места. И приняв тяжкую статью, Из уст судьи с лицом каржая, Я просто плюнул на судью. А ты чужая. Не сомневаюсь: только лишь Едва успею удалиться, Как тут же плечи оголишь И защебечешь, словно птица. Так у актрис заведено: Жить, чью-то жизнь изображая, Пока не кончится кино. Где ты чужая. «Выпал я из братвы, как птенец из гнезда…» Выпал я из братвы, как птенец из гнезда, Просто выброшен был чужаком-кукушонком, И сменилась моя путевая звезда Фонарём над тюремною шконкой. Мне бы к воле уйти потаённым путём, Оторвавшись от вохры, стоящей по кругу, Чтобы встретить того, кто с позорным ментом Расплатился за сучью услугу. На него посмотреть бы единственный раз, Если сможет он выдержать взгляда, Засмеяться и выстрелить точно меж глаз, Или вы пожалеете гада? «Вырвать ноздри бы мне да на лбу…»
Вырвать ноздри бы мне да на лбу Выжечь буквами крупными – «грешник» За бесчинства мои и гульбу В годы матери слёз безутешных. Всё хотелось мне сразу, за так, Где с согласья, где силой, где ложью, Презирая простых работяг С их надеждою в милости божьи. А как нравилась мне хрипотца Песен, мною пред бабами петых, Вопреки поученьям отца И его дальновидных советов, Чем в пылу жизни я пренебрег, Словно дьявольской тронут печатью, По себе меря времени бег, По себе выбирая занятья. Сам, собой, о себе, для себя, До кусочков, крупиц и осколков, И вину свою усугубя, Не исполнил сыновьего долга. Без меня умирали они, От дитя своего дорогого Не дождавшись в последние дни Ни гроша, ни последнего слова. Вырвать ноздри бы мне да на лбу Выжечь спицей калённой – «изменник», За бесчинства мои и гульбу, За родителей, мной убиенных. «Выслушивает молча бог…» Выслушивает молча бог, Как ему ангелы глагольше: «Он сделал всё, что только мог, Не меньше и не больше». Когда на деле, не в кино Иль на магическом концерте, Власть вместе с чернью заодно Смогли его добиться смерти. Но он не сдался просто так, Он до последнего мгновенья Пытался, разгоняя мрак, Приблизить время пробужденья Страны, народа и умов, В надежде дармового сыра Опоенных дурманом слов Продажного телеэфира. Он не жалел души своей, А с нею сил – до истеченья Положенных судьбою дней Той самой кожею шагренью. Чтоб вырвав с корнем из души Безволие с совковым страхом, Не извиваться, как ужи И не дрожать, подобно птахам. Да, он исполнить не сумел Задуманное в полное мере, Не докричал и не допел О нашей непотребной эре. Но в гуле кованных сапог, Под крик служилых уберменшей, Он сделал всё, что только мог, Не больше и не меньше. |
