— Как пробежка? — спросила мама тихим, немного охрипшим после сна голосом, после чего тут же откашлялась.

— Отлично, — ответила я с той же бодростью и засыпала в тарелку хлопьев.

— Знаешь, я все еще не понимаю, как люди занимаются бегом по утрам, — говорила она, пытаясь утопить в молоке попавшиеся под ложку хлопья. — Это же надо очень рано встать, выбраться из кровати, выйти на улицу и заставить себя бежать, бежать, пока ноги не отвалятся. Проснись я в пять утра, я бы просто перевернулась на бок и снова уснула.

Я только усмехнулась, а мама посмотрела на меня и вполне серьезно спросила:

— Нет, правда, ну как ты это делаешь? Вот просто как?

— Ну, это бодрит, — ответила я, пожав плечами. — Но, может, некоторым просто нравится возвращаться домой с ощущением, что они вот-вот лишатся ног.

— Странные эти некоторые, — только и сказала мама, и я вдруг тихонько засмеялась.

Утро сегодня было поистине прекрасным. Хоть календарь и твердил о начале осени, погода на улице отказывалась в это верить: яркое солнце согревало просыпающийся город, деревья шелестели насыщенно-зеленой листвой, а живущие в ней птицы заливались звонким пением и, казалось, даже не думали улетать в места потеплее. Весь путь до школы я с улыбкой и какой-то непонятной, беспричинной радостью в сердце смотрела в окно автомобиля на сменяющие друг друга здания жилых домов и магазинов, разглядывала лица проходящих мимо людей и пыталась разгадать, о чем думает каждый из них. Например, миловидной рыжей девушке с рассеянным, безучастным взглядом я приписала желание вернуться домой и лечь спать, а потрепанному мужчине средних лет в костюме — нервозность и бесконечную усталость, обусловленую завалами на работе и напряженной обстановкой в семье. Я всегда считала это очень интересным занятием и часто занималась им, когда мне было скучно или нужно было занять мысли, отвлечь себя, просто как-то скоротать время, поэтому и сейчас старательно вглядывалась в ни о чем не подозревающие лица, пыталась определить их мысли, настроение, а особо интересным личностям даже придумывала возможные истории их жизни.

На территорию школы я вошла с улыбкой и, миновав привычные толпы учеников, сразу же направилась в здание. В это чудесное утро я дала себе обещание: "Ничто сегодня не испортит мне настроение: ни мистер Дженкинс с его заскоками, ни тригонометрия, которая вызывает желание повеситься — абсолютно ничего." С этими мыслями я поднялась в кабинет испанского и оказалась в числе первых, кто вошел в класс практически одновременно с учителем, что защитило меня от его презрительного взгляда — еще одна мелочь, сделавшая утро прекрасным. Только я выложила принадлежности на парту, как прозвенел звонок, и группа большим потоком ворвалась в класс.

Мистер Дженкинс стоял около своего стола и, скрестив руки на груди, осматривал каждого и не мог дождаться, чтобы увидеть свою сегодняшнюю жертву. Последним в этом огромном потоке оказался новенький, тот самый, который вчера весь день пялился на меня. Я ведь уже совсем забыла о его существовании, но стоило мне увидеть его в дверях кабинета, и все внутри снова напряглось. Возможно, это глупо, но сейчас я испытывала какую-то неприязнь к нему и даже была рада, что он, видимо, еще не изучив здешние порядки, оказался последним. Ожидая сладкой мести за его вчерашние жуткие взгляды, я стала наблюдать за лицом мистера Дженкинса, но, к моему удивлению, не увидела в нем ничего презиряющего. Он приветливо улыбнулся новичку и обратил свой пристальный взгляд на короткостриженную девушку, зашедшую в кабинет предпоследней. Возмущенная этой несправедливостью, я стала сверлить парня презрительным взглядом, как бы заменяя в этом деле учителя, но, вдруг встретившись с его серыми глазами, отвернулась и сжалась всем телом.

К моему несчастью, вчерашняя история повторялась: он снова смотрел на меня, практически не переводя взгляд, а я медленно спускалась под парту, стремясь спрятаться от его странного поведения. Сегодня это уже не смущало — это раздражало, при чем так сильно, что я уже готова была убить его, лишь бы только избавиться от пары серых глаз, устремленных в мою сторону. Пытаясь намекнуть ему, что вот так упорно изучать человека — это не круто, я бросила в его сторону гневный взгляд в надежде, что он поймет его значение. Я не отводида его до тех пор, пока он, кажется, смутившись, медленно опустил глаза и повернул голову к учителю. Облегченно вздохнув, я вернулась в свое нормальное состояние, а именно развалилась на парте и изредка делала вид, будто что-то записываю. На новенького я старалась больше не обращать внимания, и мне это прекрасно удавалось, пока я случайно не повернула голову в его сторону и не увидела, что он продолжает подглядывать на меня. С тяжелым вздохом уронив голову на руки, я попыталась заглушить чувство беспокойства и не придавать знания этому чудику, но получалось так себе. Тот факт, что он почти наверняка наблюдал за всей этой ситуацией, сильно напрягал.

Когда прозвенел звонок, я, в одно мгновение схватив все принадлежности с парты, резко поднялась и выбежала из класса. Вслед мне посмотрело гораздо больше людей, чем один странный парень, но это уже было неважно.

За один день своего прибывания в школе Кевин, новичок, сумел расположить к себе чуть ли не всех учеников разом. Да и что говорить о школьниках, когда даже мистер Дженкинс относился к нему с явной симпатией, с которой не относился еще ни к кому из нашего класса. О Кевине отзывались как об обаятельном, общительном парне, настоящем весельчаке и душе любой компании, что сделало ему неплохую репутацию. Все в нашем классе стремились дружить и проводить побольше времени с ним, да и он сам, казалось, был не против. Конечно, ни одного человека не хватит на постоянное общение с сотнями людей, но он старался уделить время каждому и держался достаточно дружелюбно, приветливо, часто улыбался. До меня также дошло, что некоторые девочки (да и некоторые мальчики) просто без ума от него, его шарма, обаяния, и всерьез мечтают о романтических отношениях с ним. Такой, например, была Дженнис. Хоть она и не признавалась мне или кому-либо еще в своей влюбленности, не увидеть ее мог только слепой. Нежный и очарованный взгляд, с которым она смотрит на Кевина, смущение и щечки, розовеющие каждый раз, когда он с ней говорит — все выдавало в ней влюбленную девушку, которую невозможно спрятать внутри.

Я смотрела на него со стороны и понимала, что он, вообще-то, кажется неплохим парнем, даже в каком-то смысле милым, но не могла отделаться от той неприязни, которая зародилась во мне еще вчера утром. Ничто не отличало его от любого другого старшеклассника, и я бы, вполне возможно, даже не стала обращать на него внимания, если бы только он не смотрел на меня все уроки. Почему он это делал — я не знала. Может быть, он смотрит так на всех, просто я этого не замечаю, а, может, он смотрит вовсе не на меня, а на человека передо мной, и я просто выдумываю себе лишнюю проблему. Как бы то ни было, но просто так выкинуть это из головы я не могла. Что-то говорило мне: он не просто так смотрит, но разгадать его взгляд, прочитать его мысли у меня не выходило. Скрывалось ли за этими глазами презрение или симпатия? Говорили ли они "я превращу твою жизнь в ад" или "давай встретимся после уроков и поболтаем"? Что бы ни было у него в голове, я должна была это выяснить.

На следующем уроке я твердо решила подойти и поговорить с ним. "Если он не замечает во мне тот дискомфорт, который приносит своим взглядом, я просто выскажу ему все в лицо и потребую объяснений", — пришло ко мне в голову, и я, повернувшись, бросила в его сторону уверенный взгляд, как бы предупреждая, что я намерена прекратить эту игру в гляделки.

Так и вышло. Только прозвенел звонок, я подорвалась с места и, дождавшись, пока людей вокруг станет меньше, подошла к его парте.

— Эм, прости, Кевин? — произнесла я, и он тут же поднял на меня глаза. — Тебя же Кевин зовут, да?