20 мая 2002 г.

На беспокойный город медленно ложилось темное покрывало теплой майской ночи. Вдоль набережной зажигались яркие фонари. Догорали последние ярко-красные огни заката, и на небе одна за другой зажигались звезды, напоминающие крошечные серебряные бусинки, просыпанные чьей-то неаккуратной рукой на плотную черную ткань. Они сверкали там, в вышине, как бы улыбаясь проходящим под ними людям в надежде, что кто-то запрокинет голову, засмотрится на них и улыбнется в ответ.

В такую ночь трудно было не улыбнуться. Отовсюду веяло приближающимся летом, и оттого настроение у людей делалось каким-то праздничным и радостным. По-другому и быть не могло: первые жаркие лучи, скользящие по коже, окончательный отказ от любых теплых вещей, атмосфера грядущего летнего отпуска — все создавало причины для улыбки и заставляло думать про себя: "Да, я, черт возьми, люблю эту сложную, но такую прекрасную жизнь!"

Где-то вдалеке мелькали городские огни, и Он стоял и смотрел на них, выдыхая клубы сигаретного дыма. Он знал, что Она бросится к нему в объятия, как только придет, и Он также знал, что Она не переносит запах табака, но Ему было трудно стоять здесь, в тишине и одиночестве, без сигареты в зубах. Курение спасало Его от постоянных переживаний и помогало расслабиться. Вернее, так было в самом начале. Сейчас, когда Он чуть ли не просыпался уже с сигаретой в одной руке и зажигалкой в другой, курение не только не успокаивало, но и, казалось, раздражало еще больше. И все же Он продолжал выкуривать сигарету за сигаретой не то по привычке, не то в надежде, что удивительная сила самовнушения сработает и Он, как это бывало прежде, снова сможет на минуту забыть о проблемах.

Бросив окурок на землю и растоптав его носком черных лакированных туфель, Он потянулся к карману, нащупал там пачку сигарет, но, обнаружив, что она совершенно пуста, со вздохом высунул руку и принялся бродить вдоль набережной. Он пытался заглушить чувства, пытался неоднократно, и не так давно это чуть не довело Его до алкоголизма. Впрочем, только ради того, чтобы не топить свои проблемы в бутылке крепкого виски, Он и начал курить. Конечно, по сравнению с алкоголем сигареты, даже если выкурить за день всю пачку, куда менее эффективны, но так Он, по крайней мере, мог себя контролировать, а значит, и обезопасить Ее от мощного шквала собственных эмоций, Ее, которая нуждалась в поддержке больше, чем Он сам. У Нее было достаточно проблем, и взваливать собственные на Ее ослабевшие как никогда плечи Ему не хотелось.

Он бродил взад-вперед, заломив руки за спину, и думал о том, что скажет Ей, когда Она придет. Он не умел утешать людей и терялся при виде слез, но Он знал наверняка, что Она придет расстроенная, бросится к Нему в объятия и заплачет, и Ему будет необходимо приложить все усилия, чтобы как-то облегчить Ее боль. Представлять, как Она плачет, прижимаясь к Его груди, было тяжело, но видеть это вживую еще тяжелее. В такие моменты Он ощущал Ее беспомощность, усталость от постоянных переживаний и чувствовал, что просто обязан избавить Ее от этих ощущений, оградить от жестокого мира и построить свой собственный, полный радости и тепла, но единственное, что Он мог предложить Ей — это крепкие объятия и успокаивающий поцелуй, которым надеялся забрать все Ее страдания.

Позади послышался шорох: кто-то медленно шел по брусчатке, с трудом передвигаясь и путаясь в собственных ногах. Он остановился, поднял голову и увидел Ее. Она шла, огибая ряд из аккуратных зеленых кустов и обнимая себя обеими руками. Никто не мог заметить этого издалека, но Он видел, как трясется Ее тело и как крепко Она впивается длинными пальцами в оголенные плечи, стремясь болью заглушить дрожь и накатывающие на глаза слезы. Майский ветерок трепал подол Ее легкого персикового платьица, и Он смотрел на Нее, не в силах оторвать глаз от этой картины.

Увидев Ее, он почувствовал трепет в теле, непреодолимую страсть и желание броситься в Ее сторону, заключить Ее в объятия, прикоснувшись к Ее нежной коже, и крепко поцеловать. С другой стороны, Он смотрел на Нее и чувствовал Ее боль, проявлявшуюся в каждом движении, в каждом малейшем жесте. Он вспоминал, как Она плакала ночами, как винила во всем себя и молилась, чтобы все вновь было хорошо, а Он наблюдал за этим и понимал, что ничем не может помочь. Он не винил никого в этой ситуации: ни себя, ни Ее. Это было их общим решением, Они приняли его вместе и слишком поздно узнали, что за этим последует. Это должно было быть очередное радостное время в Их жизни, но обратилось оно в разочарование и мучения, как обманчивый сон, заманивающий своей нереальной красотой в ловушку, полную кошмаров.

Она подходила все ближе, и Его еле бьющееся сердце вдруг бешеным стуком стало пытаться вырваться из грудной клетки. Когда же Она стояла в трех шагах от Него, оно с грохотом упало куда-то вниз, разлив по телу яд, имя которому боль. Этот яд проник в каждую клеточку Его тела, и Он едва сдерживал себя, чтобы не упасть на колени и не закричать. Она подняла голову, посмотрела на Него заплаканными глазами, заставив Его вздрогнуть, и, всхлипывая, бросилась к Нему в объятия. Не стесняясь никого, кто мог бы Ее услышать, Она громко застонала. Из Ее глаз вырвался новый поток слез. Казалось, внутри Нее необъятный океан: Она плакала практически постоянно уже на протяжении месяца, а слезы и не думали заканчиваться, их, наоборот, становилось только больше. И вот они лились по Ее щекам, капали на Его рубашку, тут же впитываясь и образовывая мокрые пятна, а сама Она слабела с каждой слезинкой, все больше размякая в Его объятиях, так что Ему пришлось держать Ее крепче.

Проплакав минут пять, Она наконец немного успокоилась и подняла голову.

— Они ведь все равно ее найдут, да? — спросила Она дрожащим от недавнего приступа слез голосом.

Он тяжело вздохнул. Он понимал, что Она права и не мог Ей соврать, но сказать правду Ей в глаза, тем самым усилив Ее боль, Он не мог.

— Мы сделали все, что в наших силах, чтобы защитить ее, — ответил Он вместо этого и, ласково убрав с Ее лица каштановые пряди, прижал к себе еще сильнее. — Мег обеспечит ей счастливую жизнь.

Она нерешительно кивнула и, прильнув к Его груди, опустила взгляд.

— Но ведь она не всегда будет под опекой Мег. Когда-нибудь она начнет жить собственной жизнью, даже не зная, какая опасность ей угрожает и от чего нужно спасаться.

Он погладил Ее по голове, плавно скользя рукой по спутавшимся мягким волосам, и нежно поцеловал в макушку. Он почувствовал, как Она немного расслабилась и сильнее прижалась к Нему.

— Если и есть в ней что-то от тебя, — сказал Он, — так это твоя сила и смелость. Уверен, она сможет защитить себя сама.

— Моя сила? — усмехнулась Она. — О какой силе идет речь, если я только что намочила тебе рубашку собственными слезами?

— В этом и есть твоя сила, — ответил Он. — Ты не боишься плакать. Ты не боишься чувствовать и позволяешь чувствам, какими бы они ни были, проходить сквозь тебя. Люди говорят, что слезы — символ слабости, только чтобы скрыть, как они на самом деле слабы. Только по-настоящему сильный человек может позволить себе заплакать, не боясь осуждения со стороны. И я так не могу.

Между ними воцарилось молчание. Они стояли, обнимаясь, и наслаждались этим моментом, полным умиротворения и нежности. Вокруг не было никого; только легкий теплый ветерок окутывал Их, город мелькал своими огнями, а звезды и серебристая луна смотрели с высока и дарили Им свой холодный свет.

— Знаешь, что еще делает тебя смелой? — спросил Он, поглаживая Ее по спине.

Она немного отстранилась и подняла заинтересованный взгляд.

— То, что ты знаешь, кто я такой и на какие ужасные вещи способен, но при этом стоишь здесь и совсем не боишься.

— Даже больше, — прошептала Она и улыбнулась — Я вышла замуж за этого страшного человека.