— Знать, парень не в отца. Выходит, семья твоя расколотая, не такая, как у Михайлы Буденного?

— А у него какая?

— Настоящая. Все сыны в красной коннице: Семен у нас за главного, за ним — Денис, Емельян, Леонид. Все Буденные за Советскую власть стоят. А Самарины?

— Не дюже. Мой сын, моя дочь и даже зятек с красными. Жена сказывала, что он у вас в героях ходит.

— Героев у нас много, вся конница геройская. Назови фамилию.

— Чью?

— Да что ты крутишь? — набросился на казака Сашко. — Фамилию зятя назови, только, чур, не бреши, а то…

— Дундич…

— Дундич? — повторил Сороковой.

— В буденновской коннице служишь, а Дундича не знаешь, — уже не оправдывался, а наступал Самарин. — О нем по всем хуторам и станицам слух идет.

Выговорившись, Самарин пристально посмотрел на Сорокового, как бы проверяя, какое впечатление на него произвело только что им сказанное.

— Выходит, вы — тесть Дундича? — сказал Сашко, теряя свою неприступность и переходя с «ты» на «вы». — Что ж сразу не сказали? А то я вас чуток не тово… На войне как на войне, всякое бывает. Могли сгоряча и кокнуть. Как же это так получилось: сын, дочка и зять за революцию, а отец — против?

— Больше так не получится. Хочешь — верь, хочешь — нет, а с собакой Мамонтовым знаться не буду.

Самарина отпустили домой. Однако в Колдаиров он не вернулся. Остался в армии, в которой воевал его сын, где находилась его дочь.

В буденновской коннице были теперь все Самарины.

Дул осенний ветер, прозванный в народе листобоем: он раздевал деревья, гнал по дорогам покрасневшую и пожелтевшую листву. Сброшенный на землю лесной наряд шуршал под конскими копытами.

Пятеро всадников, ехавших по шоссе, остановились у полосатого верстового столба.

— Красные нашивки снять! — приказал офицер, одетый в новенькую шинель английского покроя. — Погоны надеть! Шпитальному нацепить георгия, Сороковому — двух.

— Ваше сиятельство, благодарим за награду! — Сороковой лукаво подмигнул Дундичу.

В разных условиях бойцы по-разному величали своего командира: на территории, захваченной врагом, — «ваше сиятельство», «ваше благородие», в своей среде — «товарищ командир».

У Буденного Дундич был командиром для особых поручений. Через него и через других офицеров связи командир корпуса передавал боевые распоряжения — куда следовать частям, в каком направлении вести бой, сколько времени удерживать тот или другой населенный пункт. Эти поручения Дундич выполнял добросовестно. Но его больше интересовали действия за линией фронта. Он охотно брался за трудные, казалось, невыполнимые дела, связанные с большим риском, с опасностью.

Для этих дел у Дундича был свой гардероб. Им заведовал Яков Паршин: он собирал и хранил мундиры, погоны разных званий и родов войск. Паршин возмущался, когда бойцы, захватив однажды ящик с погонами, стали привязывать их к конским хвостам.

— Не хозяйственно, — говорил он. — Погоны хоть царские, но в нашем деле им цены нет.

Дундич умел вести светский разговор. Он выдавал себя то за латвийского барона, то за грузинского князя. С этим титулом он в середине октября 1919 года появился в расположении казачьей дивизии, входившей в корпус Шкуро. По шестам, по кольям с заостренными концами, на которых держались телеграфные провода, Дундич набрел на дивизионный узел связи.

«Хорошо бы со Шкуро по прямому проводу поговорить, из первых рук получить нужные сведения», — мелькнула в голове смелая мысль.

Дундич направил коня к особняку, к которому сходились провода.

Из окна часовой увидел подъехавшего к зданию гусарского полковника, небрежно отдававшего повод молодцеватому вахмистру.

«Большое начальство приехало», — подумал часовой, поеживаясь от страха. Он хотел вызвать капитана, дежурившего на узле связи, но не успел. Полковник уже входил в дверь. Робея перед «высоким начальством», часовой не решился остановить высокопоставленного гостя, и тот прошел на узел.

— Князь Дундадзе, командир седьмого гусарского полка группы генерала Савельева, — представился гость капитану.

— Ваше сиятельство, — почтительно произнес вскочивший навстречу капитан. — Мы рады вас видеть в наших краях. Но, простите, как должностное лицо, я обязан соблюдать необходимые формальности. Прошу предъявить ваши документы.

— О чем речь, дружище капитан, — ответил, похлопывая его по плечу, «князь». — Раз нужны верительные грамоты — покажу. — «Князь» небрежно открыл полевую сумку.

— Чем могу быть полезен, ваше сиятельство? — спросил капитан, возвращая полковнику удостоверение.

— Мой полк прибыл в распоряжение командующего казачьим корпусом. Мне необходимо срочно связаться по телефону с его превосходительством.

— По телефону не удастся: аппарат вторые сутки не работает.

— Тогда разрешите по телеграфу.

— С удовольствием. — Улыбка расплылась на лице капитана. — Я вам это устрою, только надо узнать, закончил ли телеграфист передавать большую депешу. Подождите, ваше сиятельство, в моем кабинете, я скоро вернусь.

Капитан вышел, оставив Дундича одного. Из соседней комнаты через тонкую стенку Дундич услышал отрывистые фразы. По тону обращения нетрудно было догадаться, что капитан разговаривает по телефону с начальником штаба дивизии.

— Да, проверил, — говорил он в трубку. — Документы в порядке. Можно допустить… Слушаюсь…

В дверях появился капитан.

— Ваше сиятельство, — сообщил он, — через четверть часа в ваше распоряжение будет предоставлен провод.

Для Дундича, привыкшего к стремительным действиям, обычно минуты ожидания казались часами. Он понимал всю сложность своего положения: за это время на узел мог явиться начальник казачьей дивизии или начальник штаба. Начнутся расспросы, уточнения. А на них надо отвечать, и отвечать с толком, со знанием дела. Но пока, находясь в одной комнате с капитаном, Дундич продолжал разыгрывать роль грузинского князя, лично знакомого с генералом Шкуро. Он небрежно заметил, что ведет это знакомство с пятнадцатого года — с Персии, где Андрей Григорьевич еще служил сотником в 3-м Хоперском полку. Виделся с ним он и позже, в Кисловодске. Даже чуть было не породнились. Полковник Шкуро привез из Москвы грузинскую княжну. В день встречи выпили много вина, съели целого барашка. Весь вечер танцевали лезгинку. Лучше его превосходительства никто не танцевал.

Потом Дундич поинтересовался, читал ли капитан телеграмму, которую Шкуро послал после взятия Харькова. Ее не в пятнадцать минут, а в одну секунду передали. Вся депеша Шкуро в ставку состояла из одного слова — «крошу».

Эти сведения из биографии Шкуро Дундич вычитал в журнале «Донская волна». Номер журнала приберегла для него Марийка. На первой странице был напечатан большой портрет. Под ним подпись: полковник Андрей Шкура.

— Не помните, ваше сиятельство, как звучала фамилия его превосходительства в Персии? — спросил вдруг капитан.

«Ловит меня на крючок», — подумал Дундич.

— Причем тут Персия, дорогой капитан? Вас, должно быть, интересуют метрики его превосходительства? По ним у него неблагозвучная фамилия: букву «а» пришлось обрубить и на ее место поставить букву «о». Операция несложная, но зато Шкуро — это уже не Шкура!

— Да, одна буква все меняет. — Капитан посмотрел на часы: пятнадцать минут прошло.

Пожилой унтер-офицер, сидевший у аппарата, сообщил в штаб корпуса, кто находится на проводе, и попросил к аппарату генерала Шкуро. Воронеж ответил, что командир корпуса подойти сейчас не может и разговор по его поручению будет вести начальник штаба.

— Передайте, — диктовал Дундич телеграфисту, — что седьмой гусарский полк группы генерала Савельева прибыл в распоряжение генерала Шкуро и ждет приказаний его превосходительства.

— Раскройте полевую карту, — последовал ответ. — Найдите железнодорожную станцию Графская. На нее не идите. Наши части уходят из Графской. Держитесь на одиннадцать верст ниже и следуйте форсированным маршем до станции Отрожка. Ясно?