Вспыльчивый, не терпящий поучений, Дундич искоса посмотрел на парня. Это был юноша лет двадцати, с загорелым лицом, с маленькими черными усиками. Его большие глаза излучали доброту.

— Лучше под колеса, чем гнить в Дарнице, — тяжело дыша, ответил Дундич.

— За какие грехи?

— Я ослушался самого короля Сербии…

— В наше время это уж не так страшно. Да и сербского короля, как мне известно, в России нет.

— Здесь его ставленники. Они хотели меня отправить во Францию, но я остался в России.

— И правильно поступили. Теперь в России решаются большие дела. Они касаются не только русских, но и сербов, всех честных людей. Над Россией уже больше не парит двуглавый хищник. От орла, о могуществе которого было создано столько легенд и песен, осталась мокрая курица.

— А на сербском гербе двуглавый еще сохранился, — заметил Дундич. — Ненадолго! Вот разобьем немца, кончится война, люди вернутся домой и начнут новые порядки устанавливать. Русские прогнали Романовых, а мы, сербы, прогоним Карагеоргиевичей… Королевская династия, — пояснил Дундич. — До нее Сербией правили Обреновичи.

— Про одного сербского короля я недавно читал, — подхватил юноша. — Его вывел на чистую воду наш дядя Гиляй. Это так русского писателя Владимира Гиляровского в народе называют. Мастер он на все руки: сочиняет стихи, пишет фельетоны, играет на сцене, а в свое время отлично воевал с турками. Дядя Гиляй первый среди русских был награжден орденом Душана Сильного.

— Это — высший сербский орден.

— Он-то и открыл дяде Гиляю доступ в королевский дворец. В Белград писатель приехал в тот день, когда король Милан, этот кумир парижских шансонеток и герой игорных притонов, устроил покушение… на самого себя. Хитрюга! Хотел таким путем избавиться от тех, кто требовал демократических свобод. И все было бы шито-крыто, если бы дядя Гиляй не опубликовал статью в московской газете, разоблачающую козни Милана, и если бы эту статью потом не перепечатали многие европейские газеты. Сербский король приказал отправить разоблачителя на виселицу, но дядя Гиляй избежал ее. Его спасло то, что он был подданным другого государства. Я представляю себе, как при королях живется вашим соотечественникам.

— Не сладко, — ответил Дундич. — Карагеоргиевичи враждовали с Обреновичами из-за власти, но обе королевские династии одинаково плохо относятся к народу.

— Все короли и цари — на один манер. Русский царь и сербский король — два сапога пара.

…Проехали станцию с небольшим базаром и скучающими молочницами. Дундич вспомнил, что с утра ничего не ел, и ему захотелось выпить кружку молока, но поезд, не задерживаясь, прошел мимо привокзального базара.

— Вы голодны? — спросил юноша. — У меня есть булка, правда, черствая. Хотите? Я с вами поделюсь. — И юноша протянул Дундичу полбулки.

— Спасибо, вкусная…

— Отцова работа. Булки выпечки Кангуна на всю Одессу славятся.

— И вы тоже пекарь?

— Нет, пекарь отец, а я металлист. Учился в ремесленном училище, много читал, потом работал на местном заводе Гена.

— А теперь у кого служите?

— У революции. По ее делам ездил в Кишинев. А вы военный, кавалерист?

— Угадали. Пятый год не слезаю с коня. Можно сказать, природный конник. Кавалерия — это моя стихия.

— Быстрота и внезапность! — подхватил Кангун. — Мы хотим пролетария посадить на коня. Пойдете к нам инструктором по кавалерии?

— Нельзя ли поточнее — к кому это «к нам»?

— К нам, к большевикам.

— К большевикам? — насторожился Дундич.

Кангун, не торопясь, рассказал Дундичу, что история знала много разных революций, но все они были однобокими: одни угнетатели сменялись другими, а эксплуатация человека человеком оставалась. Русские же пролетарии совершили такую революцию, после которой не будет ни угнетателей, ни угнетенных.

— В Одессе существует Красная гвардия, — продолжал Кангун, — и мы горды тем, что в нашем городе она родилась на несколько месяцев раньше, чем в Петрограде. Мы принимаем в ее ряды всех честных тружеников, без различия пола, национальности, вероисповедания. И вас, как военного специалиста, примем. Пойдете к нам? Вы нам нужны, очень нужны.

Наступила пауза. Дундич еще не успел произнести «да», как Кангун вынул из бокового кармана пиджака блокнот и на листке размашисто написал: «Одесса, Торговая улица, дом 4».

— Вот адрес штаба Красной гвардии. Разыскать на Торговой бывший особняк князя Урусова проще простого. Большой старинный дом с колоннами. Приходите завтра же с утра, буду ждать.

Не доезжая Одессы, Кангун сошел с поезда.

— Приходите, — повторил он еще раз и скрылся в темноте.

— Хорошо, приду! — крикнул вслед Дундич. Он твердо решил, что утром непременно встретится с этим открытым и сердечным парнем, влюбленным в революцию и связавшим с ней свою жизнь.

Найти на Торговой дом с колоннами было действительно нетрудно. В центре двора старинного здания шумела пестрая, по-разному одетая толпа.

«Неужели это гвардия?» — недоумевал Дундич.

Не такой представлялась ему Красная гвардия. Но Дундич все же решил дождаться Кангуна, поговорить с ним. Несколько поодаль от того места, где стоял Дундич, пожилой мужчина с нарукавной красной повязкой «отбивался» от парней, требовавших, чтобы им выдали оружие.

— Где, хлопцы, я вам его возьму? Подождите, получим…

— Ждать не будем. Маслины дают урожай через четыре года, а я хочу кушать сегодня, — возразил рябой парень в тельняшке, видно матрос с торгового судна.

— Нам победу надо завоевать, а чем? — Матрос зло плюнул и, заметив Дундича, повернулся всем корпусом к нему.

— Вы кого ждете? — строго спросил он.

— Господина… товарища Кангуна, — поправился Дундич.

— Ясно. Не из наших? Золотопогонник?

Дундич промолчал.

— Из офицеров? — допытывался матрос.

— Подпоручик. Хотел вступить в Красную гвардию, но вижу…

— Не знаю, что вы видите, — оборвал матрос, — а я вижу, что вы попали не по адресу. Здесь, господин хороший, красногвардейцы, а не юнкера.

Дундич молча направился к выходу. И хотя от всего виденного и слышанного у него остался неприятный осадок, но Олеко все же хотелось повидать того, кто дал ему этот адрес. Он рассчитывал встретиться с Кангуном у калитки или у парадного подъезда, но и там его не оказалось.

Шагая по Торговой, Дундич думал: вот из переулка выйдет Кангун, остановит его, начнет уговаривать, попросит вернуться, повторит то, что говорил вчера в поезде: «Вы нам нужны, очень нужны…»

Но ни в тот тяжелый для. Дундича день, ни через неделю, ни через месяц ему так и не пришлось встретиться с человеком, который так убедительно рассказал о том, что несет пролетарская революция народу.

В октябрьские дни, когда вооруженное восстание восторжествовало в Петрограде, когда во многих местах пролетарская революция побеждала без выстрела и кровопролития, шагая по стране «победным триумфальным шествием», Одесса, объявленная «вольным городом», была полна противоречивых слухов.

Местные газеты по-разному освещали петроградские события. «Голос пролетария» сообщал, что Керенский бежал, но его правительство арестовано, в Петрограде создан Совет Народных Комиссаров, издавший первые декреты о мире и земле; «Одесский листок» утверждал обратное: скрылся Ленин, а не Керенский. Керенский призвал на помощь «дикую дивизию» и теперь насаждает в столице свои порядки. Поговаривали, что, возможно, один из династии Романовых вернется на престол.

«Вольный город» не был вольным. По его улицам маршировали польские легионеры, гарцевала греческая кавалерия, в пригороде расположились гайдамаки. С Румынского фронта к городу подтягивались пехотные и кавалерийские части. Среди них был и Ахтырский гусарский полк, участвовавший вместе с сербскими добровольцами в боях за Добруджу.

С Торговой улицы Дундич направился к ахтырцам.

Когда командиру гусарского полка доложили, что его хочет видеть сербский офицер, полковник велел пропустить его.