Красные конники преследовали противника до станции Отрожка. Здесь отступающих шкуровцев прикрывал бронепоезд. Его огонь мешал пехоте двигаться вдоль железной дороги.

— Товарищ Буденный! — сказал Дундич, подъезжая к командиру корпуса. — Надо бронепоезду глотку заткнуть.

Буденный ласково посмотрел на Дундича: Иван что-то уже придумал.

— А что, если со станции пустить на него паровоз? — предложил Дундич.

— Но ведь станция еще у белых.

— Возьмем, — уверенно произнес Дундич.

Командир корпуса поднял резервный кавалерийский дивизион и, взяв с собой Дундича, сам повел конников в атаку.

Овладев станцией, Буденный приказал Дундичу привести к нему самого смелого паровозного машиниста.

— А как его узнаешь?

— Чутьем, сынок, чутьем. Ты ведь для своих «прогулок» отбираешь только храбрых и честных. Вот и найди такого среди машинистов…

Машинист, согласившийся пустить свой паровоз на бронепоезд, оказался выходцем из Харьковской слободы, Бирючинского уезда. Об этой слободе Дундичу как-то рассказывал Буденный.

Много лет тому назад, гонимый нуждой, ушел оттуда за Дон-реку крестьянин Иван Буденный с тремя малыми ребятишками. Был среди них и Михаил, давший Красной Армии четырех сыновей — Семена, Емельяна, Дениса и Леонида.

— Не подведешь, земляк? Не опозоришь нашей слободы, наших дедов и отцов? — спросил в упор Семен Михайлович.

— Слово мое — железное, — ответил машинист. — Все аккуратно сделаю.

— А выскочить на ходу из будки успеешь?

— Успею.

— Ну тогда желаю тебе удачи.

…И вот паровоз тронулся. Затаив дыхание, конники смотрели, как машинист, дав полный ход паровозу, выпрыгнул из будки.

Через минуту раздался сильный грохот: паровозы столкнулись и свалились с рельсов.

Огненная преграда на пути красных конников была снята, и они понеслись к переправе, где сосредоточивались ударные силы кавалерийского корпуса.

От реки тянуло холодком. Бойцы грелись у костров, с минуты на минуту ожидая приказа о наступлении на Воронеж. Им не терпелось. Ржали, били копытами оседланные кони. Волновался и Мишка.

— Не тревожься, дружок, — говорил Дундич, гладя коня по шее. — Завтра в Воронеже обедать будем.

Совсем рядом кто-то звонко запел:

И действительно, до самой зари буденновцы «парили» белых. На рассвете 24 октября (точно, как было обещано Буденным) 4-я и 6-я кавалерийские и 12-я стрелковая дивизии одновременно с разных сторон ворвались в Воронеж.

Утро, принесшее победу, выдалось хмурым. Рассвет как бы не хотел прощаться с сумерками, задерживал их, оттягивая восход солнца.

К полудню оно взошло над освобожденным Воронежем. Солнечные лучи осветили усталые, небритые лица бойцов, обогрели отсыревшую, пропитанную потом одежду.

Весь день Дундич был занят поисками Шкуро: заглянул в «Бристоль», потом в особняк, где помещался оперативный отдел казачьего корпуса. Кто-то из местных жителей видел «большого волка» на вокзале в своем вагоне. Дундич бросился туда. Вагон-салон был пуст. На столе стояли бутыль вина и несколько нетронутых блюд с языками.

— Не мешало бы и нам заправиться, — предложил Паршин. Он, как и Дундич, вторые сутки ничего не ел.

Олеко брезгливо поморщился. В эту минуту генеральскому завтраку он предпочел бы ломоть ржаного хлеба.

С вокзала они направились в центр города. Вот и Михайловские часы, кинотеатр «Ампир», здание гостиницы, в окна которой он несколько дней назад бросил гранаты. Памятные места…

Свободно и легко дышалось Дундичу в этот осенний день. Ему не надо было выдавать себя ни за прибалтийского барона, ни за грузинского князя, не надо было улыбаться, когда сердце кипело гневом, не надо было прикидываться другом в разговоре с врагом.

Конармейцы ехали по проспекту Революции. По обе стороны его толпились люди. Среди них Сашко заметил веснушчатого мальчишку в большом картузе. Увидев Сорокового, он широко раскрыл свои большие черные глаза и замер от удивления.

— Примазались, проклятые! — в сердцах произнес мальчик. Он решил, что надо немедля сообщить о беляках старшему командиру, едущему впереди колонны.

— Дяденька, а дяденька! — произнес он полушепотом. — К вам беляки затесались!

— Какие беляки? Покажь.

Мальчик показал. Командир рассмеялся:

— Это — Сашко Сороковой, отважный конник, а рядом с ним — Красный Дундич.

— Какой «красный»? Я его третьего дня среди белых в Воронеже видел. Честное слово, не вру!

— А кто тебя в брехне винит? Ты правду говоришь, мальчик. Оба они в Воронеже были, белыми представлялись, а на самом деле — красные.

Когда конники спешились, мальчик подошел к Дундичу.

Дундич сразу его узнал.

— А, старый знакомый, здраво! Как звать?

— Шуркой.

— Хорошее имя. У меня в Колдаирове племянник, его Шуриком зовут. Говоришь, в конницу хочешь. А не боишься, что голову тебе в бою снимут?

— Не боюсь. Я ее спрячу. У меня седло есть…

— А конь?

— Пока нету, но достану. Достал седло — добуду и коня.

— Люблю таких! — воскликнул Дундич. — Дай, парень, руку и прыгай ко мне в седло.

Городской театр был переполнен. Воронеж чествовал своих освободителей — героев красной конницы. О каждом из них, о его боевых заслугах коротко говорил Буденный.

— Герой из героев, — сказал комкор, представляя собравшимся Дундича. — Помните, как на прошлой неделе паниковали в Воронеже шкуровцы? Им казалось, что на них напал целый кавалерийский полк. А в городе вместе с Дундичем было всего лишь пятеро сорвиголов.

Дундич поднялся на сцену. Зал встретил его дружными аплодисментами. Многие из тех, кто присутствовали на этой встрече, впервые увидели человека из далекой Сербии, совершившего в их городе беспримерный подвиг.

В перерыве, когда Дундич вышел в фойе, люди окружили его тесным кольцом, жали руки. Дундич пожалел, что нет с ним в театре Марийки. Ему хотелось, чтобы в эти минуты она находилась рядом с ним, разделяла его радость и радость тех, кто так горячо приветствует его друзей конников.

Он собирался вместе с Марийкой пойти на торжественное заседание, она вынула из чемодана новое платье — подарок Олеко в день их свадьбы, но вдруг у нее закружилась голова. Марийка почувствовала себя плохо. Дундич решил остаться дома, но перед началом заседания пришел адъютант комкора и передал, что Буденный ждет его в театре.

На концерте, устроенном в честь бойцов и командиров конного корпуса, Олеко не остался. Из театра он помчался к Марийке.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, подкручивая фитиль керосиновой лампы.

— Ваня, ты опять дрался? — с тревогой в голосе спросила Марийка. — Тебя ранило?

— Что ты? Я был в театре, на собрании.

— Откуда же кровь на лице?

Дундич подошел к зеркалу, взглянул на себя и расхохотался: на лице были следы губной помады.

Больше ни о чем Марийка не спрашивала.

— Ревнуешь? Думаешь…

— Ничего не думаю. Если любят и клянутся в верности, то так не поступают!

Все объяснила вернувшаяся с концерта Надежда Ивановна Буденная. Буденные жили в одном доме с Дундичами и дружили семьями.

Надежда Ивановна рассказала о собрании в театре, о том, как после выступления Буденного, тепло говорившего о Дундиче, мужчины, женщины жали герою руки, обнимали, целовали.

— Оттого и след остался на лице, — сказала Буденная. — Тут, Марийка, не ревновать — радоваться надо. Твоего мужа все любят, а он тебя — больше всех на свете.

В тот день, когда в семью советских городов был возвращен Воронеж, Ленин, пристально следивший за битвой на Южном фронте, выступил в Москве перед слушателями Свердловского коммунистического университета, уходившими на фронт.