— А мы на Итшуана дополнительный договор подпишем, — вновь замурлыкал Баджэен, пододвигая к Эрстену наполненный бокал с вином. — Чтобы вы все, что только пожелаете, с ним делать могли, но только не убивали!

Баджэен понадеялся, что ему не придется объяснять, почему убивать мальчишку нельзя. У каждого из них были на это свои причины.

Ему самому был нужен шпион, доносящий обо всем, а не только о том, что посчитает нужным. Тайны аусваингов дорого стоят, за них готовы платить большие деньги…

А для Эрстена и его сестры смерть второго опекаемого демона почти подряд окажется слишком сильным ударом по репутации.

Старый инкуб, пристально следящий за своим гостем, незаметно протер вспотевшие ладони и едва слышно выдохнул. Кажется, ему удалось или уговорить, или соблазнить аусваинга.

Эрстен сначала задумался, почесал затылок, провел пальцами по лбу, словно отгоняя прочь сомнения, и наконец решился:

— Что ж, давай подпишем. Красивый парень. Будет жаль, если его угроблю не я, а кто-то другой.

Итшуан, довольно быстро выполнивший все, что приказал дед, сидел на его троне, откинувшись на спинку, и наблюдал, как суккубы и молоденькие инкубы суетятся, накрывая столы для праздничного ужина.

Конечно, юноша волновался, догадываясь, что за дверью, скрытой от чужих глаз ширмой, решается его судьба. Но гордость не позволяла ему показать свое волнение кому-либо. Он вообще был приучен воспитывающими его людьми скрывать собственные эмоции.

Вот и сейчас то, что он действительно сильно нервничает, выдавали лишь пальцы, чуть крепче сжавшие темно-красный бархат подлокотника.

Суетящиеся внизу взрослые суккубы поглядывали на занявшего дедовский трон «подкидыша» с осуждением, но помалкивали. Положение в роду конкретно этого инкуба менялось за последние дни уже несколько раз, так что пусть Баджэен сам разбирается со своим самоуверенным внуком.

А Итшуан уселся в кресло просто, чтобы не мешаться. Ему даже в голову не пришло, что его поведение можно расценить как-то иначе.

Среди вырастивших его людей никакого преклонения перед вещами не было, а свод правил и законов был довольно коротким. Воин при храме должен был присутствовать на утренней и вечерней молитве, постоянно тренироваться и быть готовым убить все живое, угрожающее храму или жрецам храма.

Жрецов конкретно того храма, при котором вырос юный инкуб, называли тихса-кан, а воинов, к которым относился и Итшуан — рахса-кан.

Приставка «кан» означала «человек», но не каждый «рахса» ей соответствовал. Среди воинов встречались представители множества рас, так что юный демон абсолютно не выделялся первые сто девяносто лет, пока у него не начали прорезаться рога. Вот тогда-то главный тихса-кан запаниковал…

Никто не хочет связываться с высшими демонами, даже верховный жрец храма Тевавора Мохеса, мужа богини Майры Бойнейры, Матери Всего Сущего, покровительницы аусваингов.

С появлением рогов мирная и спокойная жизнь Итшуана закончилась. Поэтому, даже подсознательно подозревая, что рога — гордость демонов, парень с радостью избавился бы от этого бедствия на голове, чтобы вернуться обратно в свой храм. Там все было просто и ясно, жизнь текла спокойно и размеренно…

Но чертовы костяные наросты не ломались и не спиливались. Их удалось срубить только боевым топором одного из рахса-канов. И самое обидное, что дикая боль, которую юный инкуб испытал после удаления демонической гордости, оказалась напрасной — рога выросли снова, еще мощнее и длиннее предыдущих.

Второй раз пойти на такое Итшуан не решился. Не из-за боли, а из-за страха, что рога увеличатся еще больше. Поэтому, смирившись с неизбежным, послушно спустился вместе с пришедшей за ним матерью в подземный мир низших демонов.

Юный инкуб прекрасно осознавал, что внезапно появившиеся родственники никаких родственных чувств к нему не испытывают, а дед вообще предпочел бы его убить или продать.

Сексуальное возбуждение при храме витало в воздухе, практически выплескиваясь наружу, распирая почти каждого половозрелого рахса или тихса, независимо от того, «кан» он или не «кан». Ведь это был полностью мужской храм, причем отношения между мужчинами в нем категорически запрещались.

Это не означало, что их совсем не было, просто их тщательно скрывали. И именно поэтому во время тренировок между двумя тайными любовниками Итшуан умудрялся впитать в себя столько энергетики, что можно было икать от обжорства.

Но вместе с чужим возбуждением он получал и другие чужие эмоции, тщательно спрятанные, как и учили жрецы храма: «Ваши чувства — одна из ваших слабостей. Защищайте ее, скрывая от остальных!».

Почти за двести лет жизни среди тех, кто постоянно прятал свои переживания как можно глубже, Итшуан научился угадывать их не только по мимике и изменению голоса. По изменению теплоты воздуха, по привкусу излучаемой энергетики, по таким мелочам, на которые нормальные инкубы начинают обращать внимание не в столь юном возрасте.

Так что теперь он мог практически читать мысли, впитывая эмоциональные выбросы от новоявленной родни. И родня ему была не рада… из-за рогов.

Но что поделать, если он может их скидывать, как олень, лишь на время, да и то только с помощью топора? Оставался вариант с отрубанием вместе с головой, но такой предпочел бы свежеприобретенный дед, а не сам Итшуан.

Меланхолично наблюдая за тем, как на столах появляются все новые и новые блюда, и стараясь не вдыхать ароматные запахи, юноша размышлял о том, почему этот дед так оживился, услышав его единственное желание, для исполнения которого не было никаких препятствий. Ну, кроме воли самого деда.

Да, Итшуан вырос без матери, но она пришла за ним по первому зову, едва верховный жрец храма разбил об пол маленький стеклянный черный шарик. И первый вопрос, который она задала, был: «Не обижали ли тебя эти глупцы?».

А потом она спокойным голосом рассказывала ему, что нечего опасаться плескающейся кругом огненной лавы — огонь не сможет навредить демонам. Хотя Итшуан старательно прятал свои опасения, но она все равно или почувствовала их, или просто догадалась, что они могут у него возникнуть.

Затем она провела его по длинным коридорам, больше похожим на туннели, и представляла каждому встречающемуся на пути как своего сына.

А потом зачем-то настояла, чтобы он остался в комнате, когда красный от гнева старый демон влетел к ним и потребовал объяснений. И не дала защитить ее, сразившись со стариком…

Итшуан даже не сомневался, что победит. Он был готов сразиться со всеми в этом замке. Сын высшего демона-воина, выращенный как воин при храме…

У юноши не было даже тени сомнений, что он пробьется обратно по этим длинным темным туннелям и найдет, как выбраться из плескающегося вокруг огненного моря, вернется обратно в мир, где провел всю свою сознательную жизнь, и вытащит за собой свою мать. Правда, он плохо представлял, как действовать потом, но мать могла придумать, а он готов был выполнить все, что она скажет…

Но мать запретила сражаться, и тут сработало другое, тоже заложенное с детства правило: принимать решения должен кто-то один.

Рахса-кан подчиняется своему десятнику, десятник — сотнику. Сотник — главному жрецу. И сейчас в голове Итшуана со скрипом строилась новая иерархическая лестница. В которой его мать была на ступень выше, чем он. А значит, ее приказы следовало выполнять беспрекословно.

И когда мать, одетая в слишком… слишком… слишком вызывающую одежду для того, кто в своей жизни видел женщин в основном на картинках, открыла перед ним дверь и велела соблазнить молодого аусваинга, Итшуан выполнил ее желание. Пересилил внушаемое жрецами отвращение к этой расе и ударил по мужчине почти всей имеющейся у него силой очарования.

Вышло, прямо скажем, так себе…

Проще и правильнее было бы огреть аусваинга чем-то тяжелым, оглушить и… или просто напасть и устроить бой… Но мать приказала соблазнить, подчеркнув, что это очень важно. А потом быстро убежала, велев забыть, что он ее видел.