Мгновенно бесстрастное лицо убийцы оказалось прямо напротив её лица, искаженного от муқи, страдающего, мокрого от слез, и их глаза встретились — озлобленной, пойманной жертвы и хладнокровного, целеустремленного палача.

Корчась на алом луче, Дарт София вцепилась пальцами в плечо Фреса, стискивая ткань его одежды, и, упрямо сжав зубы, лишь рычала от боли, сверля его ненавидящим взглядом, и он, наклоняясь все ближе к её лицу, дыша одним с нею дыханием, прислушивался к тому, что говорила ему Сила.

А Сила говорила, пела, кричала, настаивая — вот же он, трон! И по левую руку от него стоит Дарт София, улыбаясь.

А по правую руку выступает из тьмы сам Дарт Фрес, так же неторопливо и осторожно, как шагал он сюда по пескам Коррибана, и тоже кладет руку на спинку кресла.

Триумвират был предписан не Императору, не Косу Палпатину.

Поняв это, Фрес тотчас дезактивировал лучи своего сайбера, и Дарт София, обмякнув, рухнула на колени, ухватившись рукой за пробитое место.

— Я передам владыке, — произнёс Дарт Фрес, цепляя сайбер к поясу. Он сделал свой выбор, и теперь Дарт Вейдер должен был решить судьбу Триумвирата. — Тебе лучше скрыться, если хочешь жить; никто не должен знать, что я оставил тебя в живых. Я не знаю, осмелишься ли ты сама прийти к Владыке…

Фрес не стал заканчивать свою мысль. Натянув на бритую голову капюшон, он запахнул свой плащ и исчез во тьме, а Дарт София со стоном поднялась на ноги, прикусывая от боли губы.

Милосердная Сила давно подсказывала ей верное решение, и в её видениях Дарт Фрес давно выступал и становился с нею рядом, а трон занимал Вейдер, устало опускаясь на удобное сидение.

И от него нестерпимо пахло гарью и кровью, и Император, как и прежде, был просто воином, вернувшимся с поля боя…

Дарт София еле доползла до своего убежища — до комнаты, выдолбленной в окаменевшем, слежавшемся песке; но и там ей не удалось найти покоя.

Ева, сжимая в руках какое-то старинное оружие, которое, вероятно, даже не стреляло, наставила его на Дарт Софию, и на её лице читалась решимость.

— Ни шагу! — произнесла она очень храбрым голосом, и Дарт София заколыхалась и закашлялась, сгибаясь от боли, прижимая ожог рукой.

— Ба-а! — произнесла она, рассматривая располневшую фигуру Евы. — Кто это у нас тут?

Одним небрежным движением руки Силой она выбила из рук женщины её ржавое ружье, и Еву словно пригвоздило к стене, словно притянуло магнитом, и она, отчаянно трепыхаясь, с ужасом поняла, что и пальцем двинуть не может.

Израненная Дарт София не потеряла своей крепкой хватки.

Все так же придерживая висящую плетью руку, София, крадучись прошла к Еве, пригвождённой к стене, и припала к её животу, слушая толчки внутри тела.

— М-м-м, — протянула она, устало прикрывая глаза и поглаживая пальцами толстую ткань. — Дитя Вейдера, да? От него даже пахнем великим ситхом, м-м-м…

— Оставь меня! — рычала Ева, стараясь освободить руки, прижатые Силой.

Наваждение схлынуло, и она со стыдом осознавала, что вновь попалась на старую уловку: Дарт София просто Силой приманила её, завлекла в ловушку.

Ситх Леди молчала, прижавшись ухом к округлому животу. Она словно прислушивалась к тому, что говорит ей невидимый собеседник.

— Я бы посоветовала тебе быть осторожнее, — Дарт София встала во весь рост, и Ева, скосив глаза, встретилась с нею взглядом. — Не иди на поводу у своих желаний. Ты слишком слаба, чтобы исполнить их сама.

Её рука нащупала сопротивляющуюся ладонь Евы, и вложив в неё некий предмет, сжала пальцы, заставляя удерживать его.

— Прощай, — сухо произнесла София, всматриваясь потемневшими глазами в отчаянные глаза Евы. — Точнее, до встречи.

…Когда Ева пришла в себя, ветер вынес всё тепло из крохотной песчаной тёмной комнаты, и в прорубленную в стене дыру хорошо было видно созвездие, что привело её сюда.

А в порядком замёрзшей ладони был крепко зажат императорский сайбер.

Дарт София вернула ей то, что кода-то украла.

* * *

Дарт Акс с перебитым позвоночником не смог бы даже ползти, но на его счастье, Дарт Фрес не удосужился даже поинтересоваться тем, что его тело скреплял искусственный позвоночник с кибернетическими нервами. Силой Дарт Акс заставил действовать свои импланты, и этот металлический столб, лишь чудом не перерубленный Дартом Фресом, поднял ничего не чувствующее тело из песка, и ситх, словно зомби, переставляя мёртвые ноги, дошел до оставленного в пустыне истребителя.

Управлять им Акс уже не мог; Сила испарялась, истончалась, и приходила боль, а вместе с ней подступала и смерть. Мужчина кулем свалился в кресло пилота и кое-как включил автопилот.

К боли так легко привыкаешь: тело терпит ущерб, и кажется, что операционный стол со вспыхнувшими над лицом лампами — это самое желанное место в мире, а руки, тормошащие, раздергивающие по клочкам сковывающую воедино его разбитое тело броню — это ласковые волны, несущие его лодочку по мягким волнам, и наливающее его поясницу тепло — это не рвущая нервы боль, а всего лишь солнечный луч, оставивший на коже красное пятно ожога.

Так же Вейдер когда-то опускался на стол перед суетящимися врачами, и кто знает, какая прекрасная картина рождалась перед его умирающими глазами?

— Я не слышу! Громче!

Сквозь качку, сквозь морящее солнечное тепло и духоту, сквозь опьяняющую усталость прорывается голос Императора, и тогда приходит боль, и Вайенс понимает, что из его растрескавшихся губ вместе с пузырями крови и горячим дыханием выползает каша из бессвязных бредовых слов. Он пытался воедино связать красное и горячее, одолевающее его мозг, но от усилий снова проваливался в небытие, наполненное жаром и морскими звуками, надоедливыми криками птиц, и Палпатин склонялся к самому его рту, стараясь разобрать бред раненого ученика.

— Я не слышу тебя! Что ты говоришь? Что с Дарт Софией?

Качка прошла; и солнечный ожог тоже исчез, оставив ломящую боль в районе поясницы. Врачи продлили металлического червя, жуткую хромированную многоножку, до самого копчика, и заменили пару выжженных сайбером Фреса позвонков.

Не раскрывая глаз, Вайенс сел, привыкая к новым ощущениям в теле. Теперь он чувствовал себя совершенно мертвым: то, что он мог дышать, и что сердце его билось, ничего не значило. Его ноги повиновались ему, но совершенно не чувствовали боли — как и всё ниже пояса…

Фрес уничтожил Вайенса.

— Что с Дарт Софией?! — кричал Палпатин, но Вайенс наблюдал за его истерикой словно сквозь толстое стекло, как в замедленной съемке.

— Полагаю, она мертва, — медленно произнес Вайенс. — За ней пришел Дарт Фрес.

Сила говорила Палпатину то же самое; но он не мог поверить и боялся лишний раз взглянуть в наплывающие на него видения.

Спокойные, механические слова искалеченного ученика повергли Императора в ярость. Он завизжал и заорал грязные гнусные ругательства, брызжа слюной, и тут уж досталось всем; и Вейдеру, вырвавшему из его рук устойчивое преимущество, и Дарту Фресу, исполнившему этот приказ Дарта Вейдера, и Дарт Софии, не сумевшей отбиться от убийц, посланных по её душу, и Дарту Аксу, который оказался слабее Фреса.

Слушая непрекращающуюся истерику Императора, Вайенс молчал, ощущая, как металлические импланты холодят его живые ткани, и думал о том, что он никогда больше не сможет любить женщину.

Механически это было осуществимо, но чувствительность была потеряна навсегда.

— Я хочу, — произнес, наконец, император, тяжело дыша, — чтобы ты убил её.

— Кого? — не понял Вайенс, выныривая из своих тяжёлых мыслей.

— Эту брюхатую корову! Эту Еву, ситх её разорви, ранкор её разжуй! Я хочу, — впечатывая каждое слово в разум Вайенса, произнес Палпатин, глядя прямо в глаза своего ученика, — чтобы ты нанес ему удар прямо в сердце! Достаточно кружить рядом с ним. Достаточно кусать его за ноги мелкими шавками. Я хочу уничтожить, разбить его! Я хочу, чтобы ему больно было даже дышать!

— Но, мой император, — напомнил Вайенс, — она носит великого ситха…