Эта сцена длилась три часа. Наконец Сантерр явился снова – благодарить собрание от имени народа – и поднес ему знамя в знак признательности и преданности.

Толпа между тем хотела войти в сад Тюильри, но ворота были заперты. Многочисленные отряды гвардии окружали дворец и, протянувшись от Террасы фельянов до реки, представляли грозный фронт. По приказанию короля ворота отворили. Народ тотчас же хлынул в сад и прошел под окнами дворца и перед рядами Национальной гвардии без всякой враждебной демонстрации, но с криками «Долой вето!» и «Да здравствуют санкюлоты!». Однако несколько человек присовокупляли, говоря о короле: «Отчего он не показывается?.. Мы его не тронем». Прежние слова «его обманывают» еще раздавались, но редко. Народ, быстро перенимавший мнения своих вождей, переставал думать, будто короля обманывают.

Толпа вышла в ворота сада на Пон-Рояль, прошла вверх по набережной через дворы Лувра и заняла площадь Карусель. Эта площадь, ныне столь обширная, тогда состояла из множества улиц. Вместо громадного двора, простирающегося между дворцом и решеткой, от одного флигеля к другому, тут располагались маленькие дворики, разделенные стенами и жилыми помещениями, выходившими на Карусель, и старинные ворота. Народ наводнил всю окрестность и явился перед королевскими воротами. Людей не впустили; несколько муниципальных чиновников поговорили с толпой, и она, по-видимому, уже решила удалиться. Уверяют, будто в эту минуту Сантерр, выходя из собрания, где он оставался последним, снова разжег уже охладившийся порыв народа и велел поставить пушку перед воротами.

Было около четырех часов; два муниципальных чиновника вдруг отворили ворота; это движение парализовало скопившиеся на месте значительные силы, состоявшие из нескольких батальонов гвардии и нескольких жандармских отрядов. Народ в беспорядке ринулся во двор, а оттуда в передние залы дворца. Сантерр, которому, говорят, два свидетеля грозили после обвинением и взысканием за это нарушение святости королевского жилища, обратился к нападавшим: «Будьте свидетелями, что я отказываюсь входить в покои короля». Эти слова не остановили толпу, устремившуюся вперед: она рассеялась по всему дворцу, по всем лестницам и на руках внесла пушку на первый этаж. В ту же минуту нападавшие бросились с топорами и саблями на двери, затворившиеся перед ними.

Людовик XVI между тем удалил множество своих опасных друзей, уже столько раз компрометировавших его, не будучи, однако, в состоянии его спасти. Они и теперь прибежали, но он приказал им уйти из дворца, где их присутствие могло только раздражить народ, отнюдь не сдерживая его. Он удержал при себе только старого маршала Муши, нескольких слуг и преданных офицеров гвардии. В это время раздаются крики народа и стук топоров. Офицеры Национальной гвардии окружают короля, умоляют его показаться и обещаются умереть возле него. Он не задумываясь велит отворить двери. В то же мгновение одна из панелей двери валится к его ногам под сильным ударом. Наконец дверь отворяется и показывается лес штыков и пик.

– Я здесь, – говорит Людовик XVI, являясь перед разъяренной толпой.

Окружающие теснятся около него и заслоняют его собой.

– Окажите почтение вашему государю! – восклицают они, и толпа, конечно не имевшая определенной цели и подговоренная только напугать двор своим вторжением, приостанавливается. Несколько голосов объявляют, что приготовлена петиция, и требуют, чтобы король ее выслушал. Окружающие короля советуют ему перейти в более просторную залу и там выслушать чтение. Народ, довольный тем, что его желание исполняется, идет вслед за королем. Его удается поместить в углубление окна, там для него ставят скамейку, несколько других скамеек расставляют перед ним, к ним прибавляют еще стол, и все размещаются вокруг него. Число защитников увеличивается с приходом гренадеров и нескольких придворных, так что образуется живая стена, за которой король может с меньшей опасностью слушать страшный плебисцит. Среди шума и крика часто повторяются слова «Не нужно вето!», «Не нужно священников!», «Не нужно аристократов!», «Лагерь под Парижем!». Мясник Лежандр подходит и простым языком требует утверждения декрета.

– Здесь не место и не время, – с твердостью отвечает король. – Я сделаю всё, чего потребует конституция.

Эта твердость не остается без ответа.

– Да здравствует нация! – вопит толпа.

– Да, – подхватывает Людовик XVI, – да здравствует нация! Я ее лучший друг.

– Так докажите! – раздается из толпы голос, и королю подают на пике красный колпак. Отказ был бы опасен, и уж конечно достоинство заключалось не в том, чтобы дать себя убить на месте, отталкивая пустой знак, а в том, чтобы с твердостью выдержать напор толпы, что король и сделал. Он к общему восторгу надевает себе на голову колпак. Так как при этом он задыхается от удушливой жары, один из горожан, полупьяный, держа в руке бутылку и стакан, предлагает ему пить. Король давно уже боится отравы, однако пьет не колеблясь, и толпа снова приходит в восторг.

В это время принцесса Елизавета, которая нежно любила брата и одна из всей семьи успела пробраться к нему, ходит от окна к окну, чтобы уберечь королеву от опасности. Народ принимает ее за королеву. Слышатся грозные крики «Вот Австриячка!». Гренадеры, окружившие принцессу, хотят объяснить народу его ошибку, но преданная сестра им не позволяет. «Оставьте, – говорит она, – пусть так думают, а вы спасите королеву».

Королева с детьми никак не могла добраться до мужа. Она бежала из внутренних покоев, поспешила в Залу совета и всё не могла пройти к королю из-за толпы, запрудившей весь дворец. Мария-Антуанетта настоятельно требовала, чтобы ее провели к мужу. Окружающим наконец удалось отговорить ее и она, стоя за столом совета с несколькими гренадерами, смотрела, как мимо нее проходил народ, – с тяжким сердцем, с глазами, влажными от сдерживаемых слез. Подле нее плакала дочь, а малютка сын, сначала испугавшийся, скоро успокоился и улыбался с блаженной детской беспечностью. Ему подали красный колпак, и мать надела его ему на голову. Сантерр, стоявший тут же, наказывал народу не забывать уважения и старался успокоить королеву, он повторял ей обычную и, к несчастью, бесполезную фразу: «Государыня, вас обманывают, вас обманывают». Заметив, что маленький принц совсем придушен колпаком, он воскликнул: «Ребенок задыхается» – и избавил его от нелепого убора.

Узнав об опасностях, грозивших дворцу, множество депутатов поспешили к королю и обратились к народу, стараясь внушить ему уважение. Другие отправились в собрание уведомить его о происходившем. Там волнение увеличилось вследствие негодования правой стороны и стараний левой извинить вторжение во дворец государя. Единогласно было постановлено отправить к королю депутацию из двадцати четырех членов. Депутация должна была через каждые полчаса сменяться, чтобы собрание постоянно получало свежие новости. Присланные депутаты говорили по очереди, поднимаемые на плечах гренадеров. Наконец появился Петион и получил упреки за то, что долго медлил. Он уверял, что только в половине пятого узнал о вторжении, происшедшем в четыре часа, что ему потребовалось полчаса на приезд во дворец, а потом встретилось столько преград, что он не мог добраться до короля ранее. Петион подошел к королю.

– Ничего не бойтесь, – сказал он ему, – вы среди народа.

Людовик XVI взял руку одного из гренадеров, положил ее себе на сердце и сказал:

– Посмотрите, бьется ли оно скорее обыкновенного.

Этот ответ очень понравился. Петион стал на кресло и, обращаясь к толпе, сказал, что теперь, сделав королю свои представления, ей остается только без шума удалиться, так, чтобы ничем не осквернить этого дня. Несколько очевидцев утверждали, будто Петион сказал «свои справедливые представления». Но и это слово объяснялось бы необходимостью не оскорбить толпы. Сантерр поддержал Петиона своим влиянием, и дворец скоро опустел. Толпа удалилась спокойно и по порядку. Было около семи часов вечера.