Тем временем министры, собравшиеся у Лебрена, не имея в своем распоряжении военной силы, не знали, какое придумать средство, чтобы защитить Конвент и самих себя, так как и им грозила опасность. Собрание с трепетом ждало страшной развязки и при каждом шуме, каждом крике думало, что врываются убийцы. На правой стороне осталось всего только сорок депутатов, которые в ожидании нападения сидели с готовым оружием. Они сговорились между собой кинуться на Гору при первом движении и перебить как можно больше противников. Гора и трибуны, со своей стороны, находились в точно таком же положении, и обе стороны ждали кровавой и ужасной сцены.
Но на повторение 10 августа против Конвента еще не хватало смелости; это была только проба наподобие 20 июня. Коммуна не посмела потворствовать движению, к которому умы еще не были достаточно подготовлены, и даже пришла в искреннее негодование. Мэр не принял депутаций от секции Четырех Наций и кордельеров. Он угождал якобинцам и уж конечно не любил жирондистов, может быть, даже желал их падения, но такое движение показалось ему опасным; к тому же его, как Петиона 20 июня и 20 августа, останавливала нелегальность дела, а ему хотелось уступить как будто бы силе. Итак, мэр не принял депутаций. Эбер и Шометт, прокуроры коммуны, поддержали его; были посланы приказания не запирать застав; потом были составлены адреса – один секциям, другой якобинцам, – призывавшие их к порядку. Сантерр сказал энергичную речь против тех, кто желал нового восстания. Он заявил, что так как тиран свергнут, то это новое восстание может быть направлено только против самого народа, который один царствует в настоящее время; что если есть дурные депутаты, то их следует терпеть, как терпели Мори и Казалеса; что Париж – еще не вся Франция и должен принимать депутатов департаментов; что если военный министр и сменил некоторых лиц, то имел на это право, потому что ответствен за своих подчиненных; что в Париже горсть заблуждающихся и неспособных людей воображает, будто может управлять, и только всё расстраивает; что, наконец, нужно прибегнуть к силе и призвать злоумышленников к порядку.
Бернонвиль, дом которого был оцеплен, перелез через стену сада, собрал сколько мог людей, стал во главе Брестского батальона и отчасти смирил агитаторов.
Секция Четырех Наций, кордельеры и якобинцы разошлись. Таким образом, сопротивление коммуны, твердость Сантерра, присутствие духа Бернонвиля и брестцев помешали восстанию. К тому же недостаточно еще развилась ненависть к благороднейшему, чистейшему элементу новорожденной республики. Петион, Кондорсе, Верньо еще некоторое время могли выказывать в Конвенте свое мужество, таланты и увлекательное красноречие.
Всё утихло. Мэр, приглашенный в Конвент, успокоил его, и этой ночью был мирно принят декрет об учреждении революционного суда. Суд этот должен был состоять из присяжных, пяти судей, прокурора и двух товарищей прокурора – всех по назначению Конвента. Присяжные должны были быть выбраны до мая, а до тех пор временно браться из парижского и четырех прилегавших к нему департаментов. Они должны были вслух объявлять каждый свое мнение.
Происшествие 10 марта еще сильнее возбудило негодование членов правой стороны и поставило в затруднительное положение членов левой стороны, которых эти преждевременные демонстрации сильно компрометировали. Они изо всех сил отрекались от этого движения как от нелегального, составлявшего покушение на национальное представительство. Даже те, кто был не прочь провести новое восстание, порицали это движение за неумелость и советовали беречься возмутителей, нанимаемых Англией и эмигрантами. Обе стороны Конвента точно сговорились утвердить это мнение. Обе полагали, что дело было затеяно вследствие какого-то тайного влияния, в котором каждая сторона, конечно, отчасти винила другую.
Странная сцена еще больше укрепила это общее мнение. Секция Пуасоньер, поставив от себя добровольцев, в то же время потребовала обвинительного акта против Дюмурье, единственного полководца, на котором в ту минуту сосредоточились все надежды французской армии. Когда президент секции стал читать петицию, поднялся общий крик негодования: «Это аристократ, наемник англичан!» В то же мгновение взгляды случайно обратились на знамя секции – и оказалось, что на нем белый бант с лилиями. Вся зала разражается яростными криками, лилии и белый бант мигом срываются и заменяются трехцветным бантом, брошенным с трибун какой-то женщиной. Тогда Инар требует обвинительного акта против президента этой секции. Более ста голосов тотчас же поддерживают его, и наибольшее внимание обращает на себя голос Марата. «Эта петиция, – говорит он, – западня. Ее надо прочесть всю. Вы увидите, что в ней требуют головы Верньо, Гюаде, Жансонне и других. Представьте себе, каким торжеством для наших врагов была бы подобная бойня! Это стало бы отчаянием Конвента!..» Всеобщие аплодисменты прерывают Марата, но он продолжает, сам указывает на одного из главных агитаторов по имени Фурнье и предлагает его арестовать. Тотчас же о том составляется приказ, дело отсылается в наблюдательный комитет, и Конвент постановляет послать Дюмурье копию с протокола, чтобы доказать, что депутаты не верят клевете на него.
Юный Варле, друг и товарищ Фурнье, прибегает к якобинцам, требует мщения за его арест и предлагает идти освобождать его. «Не одному Фурнье грозит опасность, – говорит он, – она грозит и Лазовскому, и Дефье, наконец, мне самому. Новоучрежденный революционный суд обратится против патриотов, подобно суду 10 августа, и слышащие меня братья более не якобинцы, если не пойдут за мною!» Затем он хочет обвинить Дюмурье, но в обществе водворяется необычайное смятение. Президент надевает шляпу и говорит, что якобинцев хотят погубить. Сам Бийо-Варенн выходит на кафедру, сетует на эти подстрекательные предложения, оправдывает Дюмурье, хоть и сознается, что не любит его, но говорит, что в настоящее время генерал делает свое дело и доказал, что намерен драться как следует. Варенн бранит план, направленный на насилие против Национального конвента, объявляет подозрительными Варле, Фурнье и Дефье и одобряет проведение очистительного голосования для избавления общества от тайных врагов. Голос Бийо-Варенна имеет вес; полученные вслед за тем удовлетворительные известия о том, что Дюмурье собрал вокруг себя армию и о признании Республики Портой, окончательно водворяют спокойствие.
Итак, Марат, Бийо-Варенн и Робеспьер, который говорил в том же духе, высказались против агитаторов и, по-видимому, одинаково были убеждены, что они наняты врагами. Это неоспоримое доказательство того, что тайного заговора, предполагаемого жирондистами, не было. К тому же они, хоть и желали падения жирондистов, но искренне боялись иностранных интриг и внутренних беспорядков в виду неприятеля-победителя, побаивались мнения департаментов, были поставлены в затруднительное положение обвинениями и, вероятно, помышляли пока только о том, чтобы прибрать к рукам все министерства и комитеты и выжить жирондистов из правительства, не исключая их, однако, насильственно из законодательного процесса.
Один только человек, Дантон, мог бы вызывать подозрения, хотя был наименее ожесточенным врагом жирондистов. Он имел безусловное влияние на кордельеров. Он не желал зла членам правой стороны, но был врагом их системы умеренности, потому что она, по его мнению, тормозила действия правительства; он во что бы то ни стало требовал чрезвычайного суда и верховного комитета, облеченного неограниченной диктаторской властью, потому что хотел, прежде всего, успеха Революции. И весьма возможно, что Дантон тайно руководил агитаторами 10 марта, чтобы запугать жирондистов и сломить их сопротивление. Во всяком случае, достоверно известно, что он не поспешил отречься от виновников беспорядков, а напротив, с усиленной настойчивостью требовал, чтобы правительство преобразовали быстро и жестко.
Как бы то ни было, решили только, что тайными двигателями тут были аристократы. Все этому поверили или сделали вид, что верят. Вернье в блистательной речи, в которой обличал весь заговор, предположил это; его, правда, не одобрил Луве, который желал бы более прямых нападок на якобинцев, но Верньо достиг свой речью того, что новому суду первым долгом было поставлено преследование виновников 10 марта.
