Известия об этих набегах на неприятельскую территорию продолжали радовать Францию, которая не могла не удивляться тому, как это она завоевывает, когда еще несколько дней назад боялась, что завоюют ее самое. Испуганные пруссаки перекинули через Рейн висячий мост, чтобы подняться вверх по правому берегу и встретить французов. К счастью для Ктостина, они потратили на эту переправу двенадцать дней. Уныние, болезни, разлука с австрийцами сократили эту армию до 50 тысяч человек. Клерфэ со своими 18 тысячами следовал за движением французских войск к Фландрии и шел на помощь герцогу Альберту. Эмигрантский отряд распустили, и эта блестящая милиция присоединилась к корпусу Конде или поступила на иностранную службу.
Пока эти события происходили на северной и рейнской границах, французское оружие с успехом действовало и на границе с Альпами. Монтескью, командовавший Южной армией, вторгся в Савойю, и один из его наместников по его приказу занял графство Ницца. От Монтескью, этого генерала, выказавшего себя в Учредительном собрании истинно просвещенным государственным человеком, но не имевшего времени выказать военные качества, которыми он, как уверяют, был одарен, потребовали в Законодательном собрании отчета в своих действиях по обвинению в излишней медлительности. Ему удалось убедить своих обвинителей, что эта медлительность была следствием недостатка средств, а не рвения, и он возвратился в Альпы. Но Монтескью принадлежал к первому поколению революционеров и потому никак не уживался с новым. Потребованный вторично, он непременно лишился бы места, когда наконец узнали бы о его вступлении в Савойю. Тогда отставку на время отложили и дозволили ему продолжать начатое завоевание.
По плану, задуманному Дюмурье, когда он, будучи министром иностранных дел, в то же время заведовал и военными делами, Франция должна была двинуть армии до своих естественных границ, Рейна и Альп.
Для этого требовалось завоевать Бельгию, Савойю и Ниццу. Это предоставляло Франции возможность, не выходя из естественных принципов своей политики, обобрать единственных врагов, воевавших с нею, – австрийцев и туринский двор. Монтескью начинал исполнять свою часть этого плана, неудавшегося в апреле в Бельгии и до сих пор отсроченного. Он дал дивизию генералу Ансельму с приказанием перейти речку Вар и по сигналу идти к Ницце, а сам с большей частью своей армии направился из Гренобля на Шамбери. Поручив держать в страхе сардинские войска, сам он прошел из форта Барро в Монмельян, благополучно разделил сардинцев и отбросил их в долины. Пока его соратники преследовали их, он двинулся к Шамбери и 28 сентября торжественно вступил в город, к великой радости его жителей, которые любили свободу как истые дети гор, а французов – как люди, говорившие на том же языке, имевшие те же нравы и живущие в том же регионе. Монтескью тотчас же созвал савойцев для обсуждения вопроса о присоединении к Франции.
В то же время генерал Ансельм, получив требуемое подкрепление из шести тысяч марсельцев, приблизился к Вару, неровному, как все горные потоки, – то чрезвычайно обильному, то совсем высохшему, так что нельзя было построить через него даже постоянного моста. Ансельм смело перешел Вар и занял Ниццу, оставленную графом Сент-Андре по просьбе самого городского начальства, которое торопило приход французов, чтобы остановить расходившуюся чернь. Сардинские войска отступили к долинам; Ансельм погнался за ними, но был остановлен грозной крепостью Саорж.
Тем временем эскадра адмирала Трюге, соотнеся свои движения с движениями генерала Ансельма, заставила сдаться Виллафранку и пошла на маленькое княжество Онейль. В порту Онейля обыкновенно гнездились множество корсаров, и по этой причине взять его было небесполезно. Но пока французская шлюпка подходила для переговоров, несколько человек на ней убили общим залпом. Это было явное нарушение международного права, и тогда адмирал выстроил свои корабли перед портом и закидал его ядрами, а затем высадил часть войск, которые разграбили город и перебили множество находившихся в нем монахов. Одним словом, с несчастным Онейлем поступили по всей строгости военных законов.
После этой экспедиции эскадра вернулась в Ниццу, где Ансельм, отделенный от остальной армии водами Вара, находился в весьма большой опасности. Однако если тщательно обороняться от крепости Саорж и щадить жителей – чего он не делал, – еще можно было удержаться в завоеванном городе.
В это самое время генерал Монтескью шел из Шамбери в Женеву, собираясь напасть на Швейцарию, весьма недружелюбно расположенную к Франции и усматривавшую в нашествии на Савойю опасность для своего нейтралитета. Впрочем, чувства кантонов к Франции были различны. Все аристократические республики порицали революцию. В особенности Берн и его президент глубоко ее ненавидели, тем более что угнетенный кантон Во благоговел перед нею. Швейцарская аристократия, подстрекаемая президентом кантона и английским посланником, требовала войны, ссылаясь на избиение швейцарской гвардии 10 августа, разоружение швейцарского полка в Э, наконец, на занятие ущелий Поррантрюи, зависевших от Базельского епископства и занятых Бироном с целью замкнуть Юру. Однако умеренная партия одержала верх, и было решено оставаться в состоянии вооруженного нейтралитета. Бернский кантон, наиболее раздраженный и недоверчивый, послал в Ньон полк и под предлогом того, что этого потребовало женевское начальство, поставил в Женеве гарнизон. Согласно договорам, Женева в случае войны между Францией и Савойей не должна была принимать гарнизон ни от той, ни от другой державы.
Французский посланник тотчас выехал из города, и исполнительный совет, понуждаемый Клавьером, который когда-то был изгнан из Женевы и потому усердно желал впустить туда революцию, приказал Монтескью оружием заставить Швейцарию соблюдать трактаты и, сверх того, самому поставить туда гарнизон, то есть сделать именно то, в чем упрекали бернцев. Монтескью чувствовал, что, во-первых, не имеет средств взять Женеву, а во-вторых, что, нарушая нейтралитет и вступая в войну со Швейцарией, он откроет восток Франции и правый фланг ее оборонительной линии. Он решился, с одной стороны, напугать Женеву, а с другой – постараться уговорить исполнительный совет. В крайнем случае он намеревался бомбардировать Женеву и смелым походом идти на Во, чтобы поднять там революцию.
Женева согласилась выслать бернские войска с тем, чтобы Монтескью отошел от города на десять лье, – что он немедленно и исполнил. Но эта уступка не понравилась в Париже, и Монтескью застрял в Каруже, где его окружали женевские изгнанники, желавшие возвратиться в родной город, – застрял между страхом поссорить Францию со Швейцарией и ослушаться исполнительного совета, который не сдавался на разумнейшие военные и политические соображения. Переговоры об этом к концу пока не близились, хотя стоял уже конец октября.
Вот в каком положении в октябре 1792 года находилось французское оружие от Дюнкерка до Базеля и от Базеля до Ниццы.
Пока война собиралась перейти из Шампани в Бельгию, Дюмурье просил разрешения приехать в Париж на два или три дня, чтобы сговориться с министрами насчет вторжения в Нидерланды и общего плана военных действий. Его враги распустили слух, будто он едет пожинать лавры и бросает свою армию лишь ради мелочного удовлетворения тщеславия. Это было преувеличением, потому что простые передвижения войск могли совершаться и без него. Его присутствие в совете, напротив, должно было быть очень полезно; да к тому же можно было простить ему нетерпение насладиться славой, столь естественное в каждом человеке и столь извинительное, когда оно идет не в ущерб обязанностям.
Дюмурье приехал в Париж 11 октября. Его положение стало затруднительным, потому что усложнились отношения со всеми партиями. Неистовство якобинцев ему претило, а с жирондистами он порвал, выживая их из правительства несколько месяцев назад. Однако Дюмурье был отлично принят в Шампани и еще лучше в Париже, особенно министрами и самим Роланом, который личное неудовольствие не ставил ни во что, когда речь шла об общем деле. Двенадцатого числа Дюмурье явился в Конвент. Как только о нем доложили, со всех сторон раздались рукоплескания и радостные возгласы. Он сказал простую, энергичную речь, в которой коротко изложил всю Аргонскую кампанию и с величайшей похвалой отозвался о своих войсках и даже о Келлермане. Тотчас после этого депутаты поспешили обступить Дюмурье, и заседание было прекращено. В особенности многочисленные депутаты Равнины, не находя для генерала упреков ни в холодности к революции, ни в разрыве с ними, объявили о своем самом искреннем и горячем радушии. Жирондисты от них не отстали, но – по их ли вине, или по вине Дюмурье – примирение оказалось неполным, и между ними можно было заметить остаток холодности. Депутаты Горы, упрекавшие Дюмурье в минутной привязанности к Людовику XVI и находившие его по манерам, достоинствам и высокому положению слишком похожим на жирондистов, остались недовольны любезностями, которые те ему оказывали, и придали этим любезностям несоразмерное значение.
