Меня ожидало самое приятное удивление. В дополнение ко всем моим страхам я побаивалась вспыльчивого темперамента Карла, не случайно прозванного Безрассудным, но решила сделать всё от меня зависящее, чтобы наладить с ним отношения. Переодевшись в новое платье, которое приобрела в Слейсе, я предстала перед графом, сомневаясь, смогу ли удержатся от того, чтобы не выцарапать глаза Маргарите Йоркской, окажись она рядом со своим женихом.
К счастью, её там не оказалось. Трудно было себе представить человека приветливее, чем Карл. Встав с кресла, он поцеловал мне руку, именуя меня «ваша светлость» и воздавая все почести, полагающиеся королеве, а также и всякой красивой женщине. Уже не в первый раз я прокляла судьбу, воспрепятствовавшую нашему соединению ещё до того, как я увидела этого красивого мужчину, но, увы, была слишком мала тогда, чтобы разобраться в происходящем.
В этот момент его наречённой рядом с ним не было, ибо хитрые йоркисты, с великим тщанием составлявшие брачный контракт, даже не привезли её в Бургундию. К этому следует добавить, что она была ещё моложе, чем я в пору женитьбы на мне Генриха, и так как Карл и его отец оставались последней моей надеждой в этом мире, я сочла разумным сделать вид, будто двадцати пяти лет, прошедших со времени несостоявшейся помолвки, вообще не существовало.
Меня порадовало, что мой расчёт частично оправдался, ибо, как я уже сказала, Карл был красивым, а также весьма энергичным мужчиной. Ещё год назад я бы, возможно, сочла его чересчур энергичным, но после страстных объятий разбойника Дикона все другие мужчины казались мне просто мальчиками, и я тешу себя надеждой, что проведённая со мною ночь утомила Карла больше, чем меня. Моё поведение несколько расстроило Джона Комба, но я объяснила ему, что подобные встречи составляют неотъемлемую часть международной дипломатии. Я не собиралась сносить упрёков молодого пажа, хотя и отлично знала, что семнадцатилетние юноши более подвержены необоснованной ревности, чем взрослые мужчины.
К сожалению, хотя мы с Карлом и очень приятно провели время, почти никаких ощутимых результатов это не принесло. Карл находился в ту пору в полном подчинении у отца, и несмотря на то, что он всё-таки убедил дядю Филиппа принять меня, сколько-нибудь удовлетворительных результатов это не принесло. Дядю Филиппа, видимо, справедливо считали величайшим рыцарем и богатейшим принцем христианского мира. Но будем честными: рыцарские манеры, равно как и бросающаяся в глаза роскошь, зачастую оказываются лишь показными. Но они ничего не говорят о самом человеке, внешне сверкающим великолепием, а тем более о тех средствах, с помощью которых он поддерживает ослепительную пышность своего существования. Герцог Филипп изъявил желание принять меня, возможно, даже хотел мне помочь, но дни его величия остались позади. Теперь это был нервный человек, постоянно потирающий руки, который всячески стремился не дай Бог не восстановить против себя двух своих могущественных соседей и родственников — Эдуарда Марчского и французского короля Людовика. Поэтому мне пришлось ехать из Брюгге в Сен-Поль на заднем сиденье экипажа какого-то ремесленника, в чужом платье, чтобы никто не знал, что герцог Бургундский принимает королеву Англии.
Когда мы наконец встретились, он был само обаяние и, невзирая на свои годы, ему исполнилось шестьдесят семь, оказался явно неравнодушен и к моему обаянию. Но, увы, мужчины с годами проявляют всё больший интерес к делам государственным и всё меньший — к делам любовным; сев рядом со мной, он проанализировал моё положение, и я вынуждена была мысленно согласиться, хотя так и не призналась в этом вслух, что наше с мужем дело безнадёжно и мне не остаётся ничего иного, как искать прибежища в частной жизни.
Легко себе представить, как огорчил меня подобный исход событий. Вот тогда-то я излила своё сердце сестре Филиппа, рассказав ей о злоключениях, которые преследовали меня последние десять лет. Но у меня сохранилось достаточно здравого смысла, чтобы скрыть от неё правду о происхождении принца Эдуарда (я поведала ей, что через восемь лет после женитьбы Генрих проявил неожиданную пылкость!), о моих истинных отношениях с, их племянницей Марией Гельдернской (по моим словам, мы были только самыми близкими подругами) и, естественно, о том, что произошло между мной и разбойником Диконом. Но я не сочла нужным умалчивать о моём романе с Брезэ, ибо вряд ли кто поверил бы, будто женщина в моём положении, с моими взглядами и воспитанием, никогда не имела любовника.
Герцогиня пришла в ужас от того, что мне пришлось перенести. Не могу себе даже представить, как бы она восприняла полную правду.
Итак, все мои надежды рассыпались в прах и я снова стала нищей изгнанницей. Дядя Филипп решил оказать мне помощь и подарил две тысячи крон, дав тем самым понять, что чем скорее я покину территорию Бургундии, тем счастливее он будет.
Мне не оставалось ничего иного, как отправиться обратно в Брюгге, где я в последний раз переспала с Карлом и рассталась с ним, заливаясь слезами. Я мечтала о том, чтобы его отец вдруг испустил дух, а он унаследовал герцогство; я чувствовала, что смогу убедить его одолжить мне свою сильную правую руку, как он одалживал другие, не менее важные части своего тела. Возможно, я была чересчур большой оптимисткой, потому что Карл знал, что, как только его отец выпустит из рук поводья, произойдёт неминуемое столкновение с Людовиком, и уже обдумывал свои действия в этом случае.
Из Брюгге, в сопровождении своей заметно поредевшей свиты, я отправилась в Сен-Мишель-ан-Барруа, где папа отвёл мне жилище, пообещав выплачивать ежегодно по шесть тысяч крон. Это было всё, что он мог выкроить из своих ограниченных средств. Денег едва хватало на моё содержание, и я уже не могла оплачивать услуги лазутчиков и соглядатаев, а уж тем более вербовать армию. Я вновь и вновь обращалась к кузену Луи, но каждый раз получала холодный отказ в помощи. Пробовала я воззвать и к своему брату, но герцог Жан был в лагере решительных сторонников кузена Луи и рассматривал мои притязания на корону как маловажные по сравнению с необходимостью укрепления французской монархии.
Представьте себе, как тяжело переживала я своё изгнание всю ту зиму и часть следующего года; единственным моим утешением в это время оставался Джон Комб. Переживания мои усугублялись тем, что вокруг происходили великие события, а я не могла принять в них участия. Едва ли не самым важным было известие о том, что мой муж каким-то образом сумел бежать в Шотландию и даже получил там помощь. Дела в этом королевстве наконец наладились, и новоизбранные регенты юного короля Якова III вновь возвратились к вековой вражде с Англией. В случае своего восстановления в правах Генрих обещал предоставить им торговые привилегии, и они решили поддержать его, отправив вместе с армией в Англию. Там, хотите верьте, хотите нет, к нему присоединился Генри Сомерсет.
Когда эти новости достигли Сен-Мишеля, естественно, преисполнившись воинского пыла, я собралась было пересечь пролив и присоединиться к дорогим мне людям. К моему возмущению, мне не позволили это сделать, причём запрет исходил не только от французского короля, но и от папа. Я энергично протестовала, давая понять, что их власть никак не распространяется на меня, ибо как королева я. обладаю равными с ними правами. Они не оспаривали этого факта, но в свой черёд указывали, что у каждого из них есть в руках оружие, с помощью которого они могут принудить меня согласиться с их желаниями: королю я обязана подчиняться, поскольку живу на французской земле, папа же держит завязки моего кошелька. Как я в скором времени узнала, как раз в это время Людовик вёл переговоры с Уориком, который и был фактически королём Англии, о женитьбе Эдуарда Марчского на французской принцессе, надеясь таким образом создать широкий западноевропейский союз. Конечно, не в его силах было помешать королю Генриху и Генри Сомерсету затевать смуту в Англии, но он мог и был твёрдо намерен не допустить моего в ней участия.
