Покончив таким образом с Диконом, мы с принцем направились в Шотландию. Сказать это легко, сделать, в абстрактном смысле, достаточно нетрудно, всего-то и дел, что пройти какие-нибудь пятьдесят миль то под снегом, то под дождём. Так как после случившегося мы не смели никому показаться на глаза, то, чтобы не умереть с голоду, всё это время питались лишь ворованными фруктами. Поэтому я обойду молчанием ужасные лишения, которым мы подвергались в течение недели, и только скажу, что мы достигли своей цели.
Кто-нибудь может спросить, почему я не постаралась найти мужа. Для этого мне пришлось бы скитаться по разным аббатствам, где, конечно, мы были бы обеспечены едой и кровом, однако в любую минуту нас могли выдать йоркистам. Что до Генриха, наш брак уже давно исчерпал себя; возможно, мне было и грешно считать, что чем скорее он присоединится к своим знаменитым предкам, тем лучше, но тем не менее именно так я и считала, ибо рядом со мной на моём попечении находился тот, кто куда более заслуживал английской короны. Во всяком случае, я никогда больше так и не увидела мужа. Сомневаюсь, чтобы он когда-нибудь в последующие годы скучал обо мне. Но я по нему точно не скучала.
Разумеется, я не знала, какой приём ожидает меня в Шотландии, но наконец-то фортуна улыбнулась мне: почти первыми, кого я встретила, оказались люди Ангуса. Они изумились, увидев меня живой, ибо упорно распространялись слухи о моей смерти, и как только я высказала свои желания, они тут же постарались их удовлетворить. Нам с принцем взамен наших лохмотьев принесли новые одежды, мы выкупались, поели, а вечером улеглись на мягкие постели; тотчас же был отряжён эскорт, чтобы сопровождать меня в Эдинбург. Там, как я узнала, находилась тяжелобольная Мария в окружении своих лордов, а также был Пьер де Брезэ. Марию я больше никогда не увидела, потому что к тому времени, когда достигла Эдинбурга, она была уже погребена. Для меня её смерть оказалась тяжёлой потерей, причём не только с политической и финансовой точки зрения. Я уже не могла рассматривать Шотландию как свою союзницу, к тому же меня очень скоро уведомили, что чем быстрее я покину пределы страны, тем лучше. Но сама мысль о том, что женщина, столь полная жизненной энергии, желанием насладиться каждым мгновением, умерла в таком молодом возрасте — Мария была больше чем на год моложе меня, — заставляла со страхом сознавать, какие непрочные нити привязывают нас к этому миру.
Казалось, можно было предположить, что испытываемое мною горе смягчала радость воссоединения с Пьером. Но и в наших с ним отношениях наступило охлаждение, хотя ни один пока не хотел в этом признаться.
Дело в том, что Пьер не привык терпеть такие сокрушительные неудачи, как постигшая его на севере Англии, к тому же он чувствовал себя виноватым в том, что в решительный момент оставил меня на произвол судьбы и я едва не погибла. Разумеется, он так и не узнал, какой урон потерпела моя женская, честь. Как свойственно мужчинам, всю вину за случившееся он постарался переложить на меня и теперь негодовал. Ко всему прочему, Пьер был по характеру непостоянен, и наша связь, видимо, стала ему приедаться. Как я уже говорила, моя готовность идти на любые жертвы ради того, чтобы вернуть себе королевство, внушала ему опасение; в своих честолюбивых помыслах он видел себя едущим по правую руку от королевы Англии, однако, убедившись, что этим помыслам не суждено сбыться, стал обдумывать другие возможности.
То же самое происходило и со мной. Я хорошо понимала, что мне надо уехать. Вот только куда? Тут Пьер высказывался совершенно определённо: мне надо ехать во Францию. К кузену Луи? Он советовал искать убежище в Бургундии. Я пришла в ужас, Пьер приводил убедительные аргументы. Как я позднее узнала, отнюдь не все они были подсказаны заботой обо мне. Тайком от меня он написал Людовику, сообщив ему о моих злоключениях и высказав мнение, что с точки зрения англичан я заслуживаю лишь плахи. Ему удалось убедить меня, что Людовик, который, конечно же, знал, что я обещала отдать Кале, ибо в этом деле он был заинтересованной стороной, в интересах мира вполне может передать меня йоркистам.
Пьер так же знал, как знала и я, только я не придавала этому большого значения, что Людовик окружил себя своими ставленниками и при дворе отныне нет места для сенешаля Нормандии. Он опасался, что его враги (а как у всякого великого человека, у него было их множество) могут воспользоваться его возвращением после на редкость неудачной военной кампании, чтобы обвинить его в измене и таким образом помешать когда-либо добиться королевской милости.
С того времени как Людовик взошёл на престол, отношения между ним и герцогом Филиппом значительно ухудшились, поэтому Пьер рассчитывал на радушный приём в Брюгге. Когда я заметила, что герцог Филипп должен вскоре породниться с Эдуардом Марчским, он заверил меня, что герцог Бургундский, который состоял со мной в близком родстве, ибо приходился мне, как и Людовику, дядей, не только любит хорошеньких женщин, но и является самым галантным рыцарем во всём христианском мире и, конечно, не вышлет меня из своего герцогства.
Итак, мы поехали в Бургундию.
В августе, после сравнительно спокойного плавания — совершать морские путешествия следует лишь летом, — мы высадились в Слейсе, не имея никаких средств к существованию. Со мной был принц Эдуард, Джон Комб и сэр Джон Фортескью. После поражения под Саутгемптоном сэру Джону пришлось довольно трудно, но, отказавшись служить Эдуарду Марчскому, он приехал в Шотландию и даже вызвался стать наставником принца, хотя я объяснила ему, что в настоящее время у меня нет денег на оплату его услуг. В моей свите было ещё семь фрейлин, и ни одна из нас не имела даже смены одежды. Нас сопровождал Брезэ, который на свой скудный денежный запас покупал лишь самое необходимое. Мы не имели ни малейшего понятия, чего нам ждать от будущего, и я должна сказать, что мои дела никогда не были в столь плачевном состоянии.
Однако комендант порта уведомил, что в Брюгге меня ожидает граф Шароле. В этот самый момент, когда я как никогда нуждалась в поддержке, Пьер объявил, что вынужден покинуть службу у меня. Смущённый своим решением, он, стоя передо мной в неловкой позе, теребил шляпу в руках.
— Дело в том, ваша светлость, — произнёс он, — что меня призывает к себе король Людовик.
В какой-то степени это была правда, так как Людовик, видя, что его политика ведёт к столкновению с собственными братьями и знатными вельможами, осознал необходимость привлечь на свою сторону всех талантливых лояльных солдат, каких он сможет найти, а Пьер Брезэ безусловно занимал одно из первых мест в этом списке. Было объявлено, что сенешаль найдёт тёплый приём при дворе. К тому же Пьер не хотел оказаться во власти Карла Шароле или его отца, которые использовали бы его как пешку в будущей игре против французской империи. В то время, однако, я не видела в его поступке ничего иного, как одну из тех низких измен, которые всю жизнь были для меня сущим бедствием; и на этот раз меня предал человек, уговоривший поехать в Бургундию. Своё негодование я высказала ему в самых резких словах. На этом мы и расстались, как оказалось, навсегда.
В ту ночь, когда я лежала без сна на своей узкой кровати в такой же узкой, плохо обставленной спальне, ко мне пришёл Джон Комб. Юноше исполнилось семнадцать лет; за три года, миновавшие со времени нашего бегства из Нортгемптона, он сильно развился, превратившись в великолепного молодого мужчину. Все замечали, что он воспылал любовью ко мне. Теперь, оказавшись одинокой, я могла вознаградить его и одновременно найти хоть какое-то утешение среди осаждавших меня бед.
Затем я отправилась в утомительный путь до Брюгге; не зная, что готовит мне будущее, я оставила принца Эдуарда с Фортескью в Слейсе, взяв с собой в путешествие лишь двух фрейлин и, конечно, Джона Комба. Сказать, что я была удручена и немного испугана, значит, почти ничего не сказать. Подумайте сами: принца, к которому я направлялась как нищая просительница, некогда сватали за меня, но моя семья не дала согласия; теперь он был помолвлен с сестрой моего худшего врага. Отец его некогда был близким другом и союзником семьи моего отца, а впоследствии они разошлись в разные стороны, можно сказать в противоположные. А я всецело отдавала себя на его милость.
