К моему великому облегчению, Мария также покинула монастырь, в конце концов, она должна править страной, и, как она намекнула, весьма большая часть её знати отнюдь не так обворожена мной, как она. И во всяком случае, хотя я и согласилась уступить Берик, завладеть им должна была она сама. При всём великодушии Марии я никогда не сомневалась, что наипервейшая её забота — о Шотландии и о себе самой, а уж потом о других, включая меня. Её волнующие объятия научили меня многому, и всё же я считаю, что руки женщины никогда не могут заменить руки мужчины, таково, по крайней мере, моё личное мнение. И последнее. В её обществе, как бы щедра и обаятельна она ни была, я всегда сознавала, что Мария никогда не забывала: она королева Шотландии, а я беглянка. Подобные мысли отнюдь не способствуют подлинной близости.
Здесь, вероятно, уместно спросить, какая пара мужских рук утешала меня после того, как я отослала Сомерсета за море, а королева Шотландии уехала. Добровольцев нашлось предостаточно, но мои мысли занимали более важные проблемы.
Мне нужна была армия, и Мария дала своё позволение вербовать её. Я встретилась со многими шотландскими аристократами и наконец остановила свой выбор на Джордже Дугласе, четвёртом графе Ангусском. В то время ему исполнился пятьдесят один год — как раз подходящий возраст, чтобы увлечься прекрасной тридцатилетней королевой! Это, однако, была не единственная причина, почему он стремился служить мне, а я приняла его услуги. Он принадлежал к тому ответвлению знаменитого рода, которое называли Красными Дугласами. Это ответвление всегда считалось младшим, старшее же возглавлял Чёрный Дуглас. Дугласы всегда были повелителями и грозой пограничных районов, и так как они обладали большим могуществом, кто бы ни правил в Шотландии, всегда стремился сделать их своими союзниками. Второй Дуглас, принадлежавший к ответвлению Чёрных Дугласов, был близким другом бессмертного Роберта Брюса, сражался рядом с ним под Баннокбёрном; в соответствии с волей своего короля он отвёз его набальзамированное сердце в Святую землю, где, сражаясь с сарацинами, бросил священную реликвию в их гущу, а затем повёл своих рыцарей вперёд, дабы отвоевать её. Могу добавить, что повёл не слишком успешно.
Однако, пока он и его потомки поддерживали трон, у Красных Дугласов оставалось мало надежды на возвышение. Но времена меняются, как меняются и люди. Чёрные Дугласы стали чересчур надменными и неуживчивыми, Красные же Дугласы снискали милость двора, и когда теперешний Чёрный Дуглас восстал против мужа Марии Якова II, во главе королевской армии на подавление восстания был отправлен Джордж Дуглас, граф Ангусский. После того как восстание удалось подавить, Чёрному Дугласу пришлось бежать из страны; укрылся он у Эдуарда Марчского, ныне именующего себя английским королём, поместья же его были конфискованы и переданы кузену.
Джордж Ангус, разумеется, не мог чувствовать себя в безопасности, пока жил и процветал его кузен, как и я не могла чувствовать себя в безопасности, пока жил узурпировавший трон мой кузен, поэтому наш общий интерес заключался в ниспровержении Дома Йорка. Ангус начал собирать армию, и я приободрилась. Главным, в чём я нуждалась, как всегда оставались деньги, и тут я рассчитывала на помощь дяди Шарли. Поэтому я с большим нетерпением ожидала вестей от Сомерсета. Когда вести наконец пришли, оказалось, что они худшие их всех возможных. Дядя Шарли был мёртв!
Дядя Шарли исполнилось пятьдесят восемь, возраст, когда, как я полагаю, умереть вполне естественно. Но образ жизни, который он вёл последние пятнадцать лет, несомненно, ускорил его кончину, ибо занятия любовью с женщинами и утром, и днём, и ночью пагубно отразились бы на здоровье самого молодого и крепкого мужчины.
Излишне говорить, что умер он в самое неподходящее для меня время, ибо был моей последней надеждой собрать необходимые деньги для организации кампании. И того худшей представлялась перспектива видеть на французском троне Людовика, одиннадцатого монарха этого имени. Даже если бы мы были друзьями, а мы никогда не были друзьями, меня настораживал бы уже тот факт, что, постоянно враждуя с отцом, кузен провёл много лет, укрываясь в Бургундии... А Бургундия, очевидно, стала верной союзницей Дома Йорка. Как тут было не отчаиваться!
Однако я всегда страдала от чрезмерно упрощённых взглядов на политические дела. Я знала, чего хочу, и относилась с излишней прямотой к тем, кто становился на моём пути. Кузен же Луи был моей полной противоположностью. За последние десять лет он снискал себе прозвище Паук, ибо свои интриги плёл, словно паутину. К моему крайнему удивлению, а также к большому облегчению, из Парижа спешно прибыл шотландский епископ Кеннеди, который передал королеве шотландцев послание от нового короля Франции, где говорилось, что он был бы весьма признателен, если бы она продолжала поддерживать Ланкастерский Дом.
Это загадочное обстоятельство требует объяснения. Должна предупредить, что разгадать ход мыслей кузена Луи — дело очень и очень нелёгкое, но всё же попытаюсь изложить свои соображения. Прежде всего должна сказать, что кузен укрывался у своего дяди Филиппа скорее по необходимости, чем по доброй воле, а Филипп пригрел его на своей груди больше из желания насолить дяде Шарли, чем по любви. Длительное пребывание Людовика в Брюгге изобиловало ссорами между ним, Филиппом и кузеном Карлом Шаролезским. У него хватало возможностей наблюдать за силой и величием Бургундии и её двора, а я должна отметить, что в то время во всей Европе не нашлось бы более блистательного герцогства.
Кузен Луи всё это тщательно обдумал. Тут следует вспомнить, что во времена Генриха V, который едва не превратил Францию в придаток Англии и, безусловно, причинил много бед королевству, успехи англичан в значительной мере объяснялись союзом с Бургундией. Со смертью Генриха этот союз распался, ибо Филипп с трудом находил общий язык с Бедфордом, а тем более с Хамфри Глостерским, но теперь образовался новый союз, вдохновлённый Йоркским Домом. Мой кузен хотел мира для своей страны и горел решимостью как можно скорее разрушить это опасное партнёрство, а для этого требовалось незамедлительно сместить с трона Эдуарда Марчского или, по крайней мере, постоянной угрозой низложения отвлечь его мысли от континентальных авантюр.
Существовал и ещё один фактор, который влиял на ход мыслей кузена Луи. Став королём Франции по праву первородства, он оказался в окружении братьев, упорно стремившиеся причинять ему неприятности. Эти молодые люди всё время оставались во Франции, или рядом с отцом, или в своих поместьях и, пока кузен Луи находился в изгнании, успели обзавестись многочисленными приверженцами. Поэтому кузен стремился привлечь на свою сторону как можно больше людей, и главным своим союзником в случае гражданской войны считал моего старшего брата Жана Калабрийского.
Должна откровенно сказать, что Жан почти так же мало преуспел в своих попытках завоевать неапольскую корону, как я в своих удержать корону английскую, и на какое-то время отрешился от мысли усадить нашего папа на этот слишком горячий трон. После этого он вернулся в семейные поместья во Франции, возможно, с преувеличенной репутацией талантливого полководца. Кузен Луи хотел привлечь герцога Жана, как титуловали моего брата, на свою сторону, а вернейшим для этого способом, как он чувствовал, стало бы оказание поддержки, пусть даже тайной, его беглой сестре.
Всё это вселяло надежду, но ведь на поверхности плещущегося в кружке эля собирается преимущественно пена. Кузен Луи поощрял стремление Марии помочь мне, но делал это тайно, ибо в то же время не только Бургундия, но и её собственная знать требовала моей высылки. Как ни замечательна была новость, что брат Жан возвратился во Францию и сблизился с королём, но он страдал от хронической болезни всех Анжу... полного безденежья. Той же болезнью, очевидно, страдал и кузен Луи. А я крайне нуждалась в деньгах.
Год, проведённый в Шотландии, стал одним из самых несчастных в моей жизни. Мария регулярно навещала меня, но постепенно эти постоянные вторжения в моё уединение стали угнетать меня, и не только из-за её неуёмного любострастия, но ещё и потому, что она изводила меня рассказами об успехах, якобы одерживаемых её армиями. Стремясь овладеть обещанными им крепостями, они и в самом деле вели необъявленную войну против Англии, хотя и без особых результатов. Неприятно действовали на меня и известия о том, что Эдуард Марчский прибирает к рукам, помимо королевства моего мужа, ещё и всех живущих в нём женщин. И самое худшее, невозможно было предугадать, что произойдёт далее. Ангус собрал довольно большое войско, готовое следовать за мной. Лазутчики доносили, что весь север Англии готов восстать на мою защиту. Но без денег никто не хотел не только поднять меч, но даже и шевельнуть пальцем.
