И всё же я позволила убедить себя, отчасти потому, что Генри Сомерсет вызвался сопровождать и защищать меня... и делать ещё многое другое. Дело в том, что, как я уже упоминала, после семи лет полного воздержания я снова, можно сказать, стала девственницей, хотя и находилась всё время в кругу домогавшихся меня мужчин. К тому же на мне лежали — и лежали тяжким бременем — различные соображения и опасения. Прежде всего меня тяготил мой возраст. Тридцать — не слишком приятная цифра для прекрасной женщины.
В довершение всего я чувствовала, что с моим браком покончено. Я не надеялась вновь увидеть Генриха, но если бы такое и случилось, я не намерена была делить с ним свою постель. Но я всё ещё оставалась прекрасной женщиной. В моих жилах всё ещё бурлила алая кровь. И я слишком долго сопротивлялась искушениям, поэтому, когда я приехала в Харлех, моя способность сопротивляться была весьма ослаблена. Когда я лежала в постели, мою душу раздирали мучительные чувства; тогда-то меня и стал посещать Генри Сомерсет. В скором времени он уже гладил волосы, ниспадавшие на мой горячий лоб, а затем стал гладить волосы в другом, не менее горячем месте моего тела. Только Байи знала, что происходит, а она уже давно хотела, чтобы я пригрела под своим одеялом какого-нибудь красивого лорда.
Однако, как ни была слаба, я не могла не задуматься. Оправдывая себя, я привыкла считать своим истинным мужем не короля, а Эдмунда Сомерсета. Но в таком случае Генри Сомерсет доводился мне пасынком. Я знала, что он единокровный брат моего сына: И отнюдь не была уверена, что Церковь не предаст анафеме подобный союз. Но тут я вспомнила, что Генри в действительности не мой пасынок, потому что его отец никогда не был моим мужем. Что до близких отношений с единокровным братом моего сына, то тут я могла оправдаться примером графа Арманьяка, который к тому времени, когда я написала эти строки, стал отцом троих детей, рождённых от него сестрой, и всё же, как и его потомки, вполне благоденствует. Что до Церкви, то чем менее ей известно, тем лучше, ибо я, несомненно, могу быть от неё отлучена. Конечно, затяжелей я от Генри, это могло бы повлечь за собой большое осложнение, ведь мой второй сын стал бы и единокровным братом принца Эдуарда и его племянником, а возможно, и ещё кое-кем. Но я не сомневалась, что он также будет моей второй правой рукой в борьбе с кузеном Ричардом.
Поэтому я приняла ласки Генри, более того, ответила на них своими ласками. Мой восторг возрастал по мере того, как я открывала всё новые и новые стороны отношений между мужчиной и женщиной. Из троих мужчин, с которыми я делила свою постель, я включаю в их число и Суффолка, хотя мы с ним и встречались всего несколько раз, двое были достаточно стары и годились мне в отцы, тогда как третий и по своим физическим способностям, и по складу ума вполне мог быть монахом. И вот впервые я имела дело с молодым человеком, причём Генри был моложе меня. Я испытывала восхитительное наслаждение. Не берусь утверждать, что он оказался искуснейшим любовником. Суффолк и Эдмунд познакомились с искусством любви в том виде, в каком оно практикуется в Европе; Генри не имел такой возможности. Всю свою жизнь он провёл в Англии, где романтическая любовь неизвестна и где женщин не возводят на пьедестал, чтобы боготворить их. Он был из тех, что привыкли кричать: «Улю-лю! Мы едем на охоту!», и когда я совокуплялась с ним, у меня создавалось впечатление, будто я подвергаюсь атаке вооружённого копьём пешего воина.
Но, возможно, после многолетнего воздержания именно это мне и требовалось. Будучи совсем ещё молодым человеком, Генри обладал одним важным преимуществом: после каждого нашего совокупления его силы очень быстро восстанавливались. Когда я говорю, что по прибытии в Харлех целых две недели пролежала в постели, то должна признаться: последние несколько дней я провела в состоянии блаженного, хотя и несколько мучительного изнеможения. После этого (до целого ряда весьма примечательных обстоятельств, о которых я сейчас расскажу) он всегда находился рядом и уж совсем близко с наступлением ночи, когда повсюду гасили огни. Несомненно, что именно роман с Генри заставил меня по-иному смотреть на юного Комба, который, был на десять лет моложе даже Сомерсета, хотя, как женщина скромная и целомудренная, я сразу же отвергла мысль о том, чтобы иметь одновременно двух любовников.
Важно отметить, что именно Генри убедил меня отправиться за помощью в Шотландию. Мы сели на корабль и после довольно неприятного плавания прибыли в западную Шотландию. Была середина декабря, время малоподходящее для того, чтобы посещать эту холодную страну.
Ниже я расскажу о своём пребывании в Шотландии. Пока же сообщу, что я не знала о том, что в моё отсутствие ланкастерские лорды снова перехватили инициативу. Возглавили их молодой Клиффорд и граф Уилтшир. Пожалуй, во всей стране не нашлось бы других двоих столь же непостоянных аристократов. Клиффорд только и делал, что клялся отомстить за смерть отца, тогда как Батлер Уилтшир, пять лет назад бежавший с поля сражения под Сент-Олбансом, отчаянно искал подходящего случая вернуть себе доброе имя.
Покидая Уэльс, я полагала, что из-за отсутствия денег не будет предприниматься никаких военных действий, по крайней мере до следующей весны, а к этому времени я рассчитывала возвратиться с шотландскими деньгами, а может быть, и с шотландскими солдатами. Так бы оно, вероятно, и случилось, если бы не роковая самоуверенность кузена Ричарда. Конечно, трудно осуждать его за то, что он полагал, будто окончательно победил в этой игре. Генрих оказался его пленником, сам он был пожизненно назначен лордом-регентом и к тому же получил известие, что единственный человек на всей земле, которого он в самом деле боялся, сел на корабль и отплыл в неизвестном направлении. Естественно, он решил, что может спокойно оставить Лондон и провести Рождество в своей любимой резиденции — Сэндалском замке в южном Йоркшире. Туда он и отправился, взяв с собой не только Гордячку Сис, но и своего второго сына Эдмунда, графа Рутлендского, а также Солсбери с его герцогиней. Можно только пожалеть, что старший сын Йорка, Эдуард, граф Марчский, и старший сын Солсбери, Уорик, не пожелали отпраздновать Рождеству вместе со своими родителями.
Возможно, Йорк был и прав, полагая, что может оставить Лондон на попечение других. Но он искушал судьбу, путешествуя по дикому северу в сопровождении лишь своих личных телохранителей и телохранителей Солсбери. Они благополучно достигли Сэндала, но весть об их местонахождении быстро распространилась и достигла ушей Клиффорда и Уилтшира, которые отсиживались в Честере. Эта пара тотчас же решила, что представляется подходящий случай повернуть ход событий в нашу пользу. И тут они, пожалуй, не заблуждались. Джентльмены быстро набрали большую армию моих верных сторонников — численность этой армии оценивалась в восемнадцать тысяч человек — и стремительно прошли сто миль, отделяющие Честер от Уэйкфилда. Только тогда Йорк узнал об угрожающей ему опасности, а он и в самом деле оказался в опасном положении. Однако он был опытным полководцем, и его замок Сэндал представлял собой непреступную крепость. Йорк решил, что до прибытия подкрепления сможет отсидеться в осаде, и разослал гонцов во всех направлениях, и прежде всего, как нетрудно заключить, к своему старшему сыну Эдуарду, крепкому восемнадцатилетнему юноше, и Уорику, прося их поспешить к нему на помощь со всеми имеющимися у них силами.
А теперь мы должны перейти из царства реальности в царство фантазии. Если верить йоркистам, произошло следующее. Герцог и его зять, оба, как я уже сказала, опытные солдаты, сидя за крепостными стенами, призывали ланкастерцев показать, на что они способны (а без пушек те вряд ли могли взять хорошо укреплённый замок), и тут вдруг из рядов осаждающих выступила — кто бы вы думали? — её светлость королева Маргарита Анжуйская, которая принялась дразнить герцога Йоркского, говоря, что он боится сразиться с женщиной. Разумеется, я была бы рада это сделать, однако как раз в то время, промокшая насквозь, дрожа от холода и всё ещё не оправившись от морской болезни, я сходила на берег в Дамфрис.
