— Ваша светлость, — ответил этот хитрец, — я желаю счастья вам и вашему сыну. Принц не сможет управлять страной, по крайней мере, в течение шестнадцати лет. Может быть, если страна этого пожелает, он будет провозглашён королём и гораздо раньше. Тогда я отойду в сторону. Но на протяжении многих лет он будет нуждаться в регентстве, и я позволю себе заявить без ложной скромности, что во всей стране нет человека, более подходящего для выполнения этой обязанности.
Естественно, я не могла не заметить, что он назвал принца моим сыном, а также не обратить внимания на слова «если страна этого пожелает», которыми он обусловил провозглашение Эдуарда королём. Но его тщательно продуманные слова поставили передо мной трудную проблему. Ибо он говорил абсолютную правду. Что же касается того, на ком лучше всего остановить выбор, на самом подходящем мужчине либо на самой подходящей женщине, то это уже другое дело. Во всяком случае, я не могла ничего предпринять. Сомерсет не имел сторонников. Сторонники же Йорка составляли восемьдесят пять процентов палаты лордов да, вероятно, и палаты общин. Букингем может сколько угодно качать головой и кусать губы, но он не станет бороться со своим кузеном Ричардом Йоркским. Тогда как я, готовая противостоять ему всеми своими силами, изнурена вторым по трудности периодом в жизни всякой женщины — периодом кормления ребёнка.
Таким образом я всецело оказалась в руках моего злейшего врага. Не говоря уже о его жене.
Я не хочу, чтобы кто-либо, по воле случая прочитавший эти слова, — впрочем, упаси Бог, чтобы такое произошло, — сколько-нибудь усомнился по поводу моего отношения к Ричарду Йоркскому. И всё же честность принуждает меня сказать: герцог не только был самым подходящим человеком, чтобы править Англией, чему он вскоре дал веские доказательства, но, получив высшую власть, поддерживаемый значительным большинством в обеих палатах парламента, он вскоре обрёл могущество, какого не имел ни один человек после смерти Великого Гарри. И он не злоупотреблял этим могуществом.
У Йорка были несомненные права на престол. Если говорить о его сыновьях (не столько об Эдуарде Марчском, сколько об этом гнусном сопляке Ричарде Глостерском, обожавшем прикидываться этаким несчастным уродом, хотя все знают, что он здоров и силён, как лошадь, и ни перед чем не останавливается, добиваясь своих целей, и, должно быть, будет продолжать делать то же самое от имени своего распутного брата), то можно удивляться, что дорогой Генрих протянул ещё девятнадцать весьма горестных лет, а я всё ещё жива и даже пишу эти строки.
Но в то время Ричард Глостерский ещё играл на коленях Гордячки Сис, и Йорк добросовестно соблюдал обязанности, которые накладывало на него положение. Он посетил короля, чтобы ознакомить его с мерами, предпринимаемыми правительством. Посещение это, разумеется, было бесполезно, ибо Генрих продолжал смотреть отсутствующим взглядом в потолок. Конечно, он тотчас же сместил Сомерсета со всех его постов и заточил в Тауэр, чего и следовало ожидать. Хотя мне и пришлось дать своё позволение на арест дорогого Эдмунда, я добилась того, чтобы его не обвиняли в измене и не угрожали казнью. Заверения Йорка, будто Эдмунд лишён свободы в интересах собственной безопасности, выглядели вполне правдоподобно.
Верно и то, что Йорк выдвинул своего собственного ставленника на пост архиепископа Кентерберийского, но его кандидатуру было трудно оспаривать, ибо этот человек был одним из королевских кузенов. Зовут его Томас Буршье, и он является — так как всё ещё жив и всё ещё архиепископ, хотя ему уже за восемьдесят! — третьим сыном Уильяма Буршье, графа Юэсского, от леди Анны Плантагенет, дочери Томаса Вудстока, младшего сына Эдуарда III, а стало быть, первым кузеном Букингема и близким или дальним родственником всех нас. Этому учёному, глубоко верующему прелату в то время только-только исполнилось пятьдесят, но он уже был епископом Вустерским. Я ничуть не сомневалась, что в стране много более достойных прелатов. Не сомневалась и в том, что Ричард остановил на нём свой выбор, потому что был уверен в его поддержке. Но Ричард, будучи весьма, тонким политиком, выбирая Буршье, заручался и поддержкой Букингема; Букингем же, в свою очередь, оставался одним из главных моих сторонников, поэтому мне и пришлось дать своё согласие.
Устроив все эти важнейшие дела, Ричард энергично взялся за управление страной. Скудость казны не позволяла ему предпринимать какие-либо авантюры во Франции, во всяком случае, я не думаю, чтобы он решился это сделать, ибо тогда ему понадобилось бы покинуть страну и короля — и меня. Но в стране был водворён порядок, и для меня наступили счастливые времена. Никто не решится обвинить меня в том, что я несправедлива к моему врагу, но я нисколько не заблуждалась относительно истинных его намерений. Кузен Ричард старался управлять Англией как можно лучше не ради Генриха, он делал это ради следующего короля в простодушной уверенности, что этим королём будет он сам. Угроза рокового исхода витала над нами денно и нощно, ибо человек, который не в состоянии двигаться и кажется мёртвым, разве что дышит, переваривает пищу и испражняется, может в любой момент прекратить все физиологические отправления.
Никто из окружающих меня людей не давал себе труда задуматься над тем, что произойдёт в таком случае. Йорк отмёл все инсинуации относительно рождения принца Эдуарда, но не оставалось сомнений, что он верит им. Поэтому он и считал себя законным наследником. Объявит ли он себя королём в случае смерти Генриха? Или останется регентом при Эдуарде? Как бы там ни было, в его интересах, чтобы мой сын так и не достиг возраста, когда сможет править сам. Задолго до этого возраста он будет умерщвлён или объявлен незаконнорождённым. И все эти возможности непосредственно, затрагивали мою жизнь.
Нетрудно понять, что настал не очень счастливый для меня период. Сомерсет, готовый сражаться за меня, был в заточении. Букингем, который, как я знала, также готов сражаться за меня, находился на свободе. Но ни один из этих королевских герцогов, ни даже они вместе не могли стать достойными противниками Ричарда Йоркского, поддерживаемого Невиллями. Мне следовало найти равную им силу, но пока ещё я не знала, к кому обратиться. Оставалось только ждать и надеяться, что на мою защиту выступит какой-нибудь юноша — и у Сомерсета, и у Букингема были сыновья, Генри Бофор, красивый и сильный, уже блистал воинскими талантами... но он оставался ещё слишком молод.
Моё очевидное бездействие в преддверие резкого поворота в моей судьбе обусловливалось несколькими причинами. Прежде всего Йорк никак не ограничивал меня, проявлял снисходительность. Все, даже Гордячка Сис, относились ко мне с величайшим уважением, а самое приятное — моё финансовое положение разительно изменилось к лучшему. Йорк проявил большие, способности в сборе налогов, и впервые со дня замужества мне полностью выплатили причитающееся содержание.
Уверяю вас, что нет ничего более радостного, чем быть молодой матерью. Разумеется, я понимаю, что младенцам угрожают многочисленные опасности, что только один из трёх этих дорогих человечеству малышей достигает десятилетнего возраста, тем более совершеннолетия, и матерям часто приходится тосковать да горевать. Но в тот момент я чувствовала себя счастливицей. Эдуард был самым здоровым жизнерадостным ребёнком, какого только можно себе вообразить. Это даже тревожило меня, потому что характером ребёнок явно пошёл в Эдмунда и уже никак не напоминал Генриха. Однако никто не делал никакие намёков, я с восторгом наблюдала, как малыш растёт, и уже воображала себе, как, облачённый в латы и осенённый моим знаменем, он поведёт мои армии в сражение.
Была, однако, в то лето и ещё одна, третья причина, позволявшая мне чувствовать себя удовлетворённой, не знаю только, осмелюсь ли я о ней поведать. Но почему бы и нет, ведь я рассказываю обо всём без утайки.
Я уже писала, что два года назад, на свадьбе Элизабет Вудвилл и Джона Грея, я неосторожно обронила обещание со временем сделать блистательную молодую красавицу одной из своих фрейлин. И сама она, и её мать были в восторге, но через два месяца Белла оказалась в тягости. Да и чего, собственно, можно было ждать от удачного брака столь очаровательного создания с настоящим мужчиной, а не монахом?
