Однако надо было предпринимать срочные меры, а не вздыхать по поводу того, что могло бы быть. Дядя Хамфри пришёл к выводу, что женитьба короля на француженке подорвала его влияние и престиж. В его ненависти ко мне я ничуть не сомневалась, но, пока была защищена любовью короля, могла не опасаться какого-либо вреда с его стороны.

Кардинал Бофор оставался непримиримым врагом дяди Хамфри, который уже не раз пытался низвергнуть его, но в конце концов эти замыслы с треском провалились. Теперь он сосредоточил свои усилия на более, как ему казалось, лёгкой добыче — Суффолке.

Хотя план возведения ставшего временно непопулярным Суффолка в герцогский сан и был отложен в долгий ящик, дяде Хамфри не удалось, как он ни порывался, обвинить графа в измене. Тут ему помешал акт о гарантиях, принятый парламентом в 1445 году и ещё раз подтверждённый в этом же году. Тем не менее дядя Хамфри пользовался любой возможностью подорвать влияние Суффолка, стараясь раскопать какие-нибудь компрометирующие обстоятельства в его прошлом, а у какого мужчины в прошлом не сыщется нескольких компрометирующих обстоятельств? Он подкапывался под моего дорогого Пола в двух направлениях.

Прежде всего он обвинил Суффолка в том, что тот прекратил осаду Орлеана, не выдержав натиска французских войск, воодушевляемых присутствием Девы. Это был реальный факт, хотя и семнадцатилетней давности. Но графа оправдал сам герцог Бедфордский, да и вообще все считали, что он не мог надеяться на успех, борясь против козней ведьмы. Дядя Хамфри заявлял теперь, что в действиях Суффолка коренилось предательство. Жанна д’Арк якобы вступила в тайные переговоры с английским командиром, виделась с ним по ночам и, пользуясь чарами семнадцатилетней девушки, пыталась соблазнить, а возможно, и соблазнила графа, заставив его нарушить свой долг перед королём и страной.

От этого обвинения Хамфри, естественно, переходил ко второму, ибо предположение, что Суффолк был соблазнён семнадцатилетней девушкой, вело к предположению, что, отведав человеческой крови, он вполне способен был соблазнить и будущую четырнадцатилетнюю королеву.

Я уже упоминала, что до тех пор, пока я была любима королём, Хамфри не мог причинить мне никакого вреда. Но он обвинял меня в государственной измене, коей равносильна неверность королевы. Всякий, кто прочитает эти слова, может сказать: ну и что, он уже прибегал к подобному обвинению. Но дело в том, что сам он не выдвигал этого обвинения, хотя и тайно подстрекал палату общин выдвинуть его против меня. Теперь же он выступал с открытым забралом. Я была в бешенстве.

   — Обвиняя меня в измене, он сам совершает измену, государственную измену, — заявила я Генриху. — Его следует арестовать и предать суду. Он должен или доказать свои обвинения, или понести за клевету суровое наказание.

   — Моя дорогая куколка, — своим обычным примирительным тоном сказал Генрих, — как может кто-нибудь доказать такое обвинение?

   — Но как смеет кто-нибудь выдвигать такое обвинение? — прокричала я.

   — Но вы-то знаете, да и я, и все кругом знают, что вы не совершали ничего плохого.

   — Все кругом этого не знают, Генрих, — стояла я на своём. — И они вскоре поверят в клевету, если не остановить этого вашего подлого дядю.

   — Он также и ваш дядя, — защищаясь, возразил мой муж с явно обеспокоенным видом. Человек недалёкий, сам он никогда не терял спокойствия и, так как до сих пор ни разу не испытывал на себе моего гнева, был сильно встревожен. Посмотрев чуть позже в зеркало на свои раскрасневшиеся щёки, сверкающие глаза и вздымающуюся грудь, я поняла, что мой вид мог бы взволновать любого мужчину, хотя и не обязательно напугать.

Генрих взглянул на кардинала, который был вместе с нами, как бы прося его о поддержке.

   — Ваша светлость, — сказал достойный прелат таким же примирительным тоном, как и король, — нападки герцога направлены прежде всего против Суффолка.

   — Вы хотите сказать, — нетерпеливо подхватил Генрих, — что если мы...

   — Не смейте даже и думать об этом, — отрезала я, поражённая такой низостью. — Суффолк — правая рука вашей светлости. Вы не найдёте ему достойной замены. И я позволю себе не согласиться с его преосвященством. Происки герцога направлены против короля. Или вы уже забыли, что случилось с Ричардом И? Он был обвинён...

   — Моим дедом, — мягко заметил Генрих.

Я не обратила внимания на его слова.

   — Он был обвинён в том, что окружил себя некомпетентными и вероломными министрами. Но обвинение было направлено против трона. Да, это сделал ваш дед, Генрих. Я не виню его, потому что и сам Ричард страдал некомпетентностью. — Бофор предостерегающе кашлянул. Я ступила на очень тонкий лёд, ибо в королевстве хватало людей, которые могли бы обвинить Генриха в ещё большей некомпетентности. Но нас было всего трое, и я не собиралась останавливаться на полпути. — Самое главное, ваша светлость, что если удастся найти основания для отстранения вас от царствования, то Хамфри станет королём.

Я замолчала, чтобы перевести дух, и оба мужчины поглядели на меня. Они знали, что я говорю правду, но это была правда такого рода, какую никто не решался высказывать вслух.

— Если бы только у меня был наследник... — пробормотал Генрих.

— Да, ваша светлость, — сказала я самым решительным, даже, пожалуй, стальным тоном, — если бы только...

— Это весьма серьёзная проблема, ваша светлость, — поддержал меня Бофор. — Я вынужден согласиться с королевой. Мы должны потребовать, чтобы герцог высказал свои обвинения открыто, перед парламентом, и там либо подтвердили их, либо передали на рассмотрение вашей светлости.

Генрих как всегда уклонился от принятия решения, в результате чего дядя Хамфри мог беспрепятственно продолжать своё грязное дело, а его нападки на Суффолка и, следовательно, на меня стали ещё более резкими. С окончанием осени подлые наветы герцога стали волновать всё большее число людей; даже те, кто поддерживал меня, начинали подумывать, что нет дыма без огня, поэтому необходимость действовать стала ещё более настоятельной. И только тогда Генрих начал действовать; 14 декабря он издал рескрипт о созыве в феврале парламента.

Святая простота, Генрих собирался созвать парламент в Вестминстере, но я решительно выступила против подобного намерения, и к этому времени кардинал был всецело на моей стороне. Я даже в мыслях своих не допускаю, чтобы им руководила любовь ко мне, истинное уважение как к своей королеве или глубокая вера в мою невиновность. Он беспокоился прежде всего за свою семью. Теперь уже не оставалось сомнений, что дядя Хамфри стремится создать такую ситуацию, при которой Генрих был бы объявлен некомпетентным, а сам герцог — провозглашён по меньшей мере Лордом-протектором, как уже случалось в царствование покойного, никем не оплаканного Эдуарда II. Кардинал Бофор мог ясно предвидеть, в какое положение это поставит его самого и всю семью: он наверняка окажется в нескольких шагах от эшафота. Поэтому-то он и поддержал мои просьбы.

— Известно, ваша светлость, — сказал он, — что лондонцы зовут герцога Хамфри добрым герцогом Хамфри. Даже если бы он сознался в предательских замыслах, я сомневаюсь, чтобы они позволили, вам арестовать его, тем более в такой близости от города.

Генриху пришлось признать разумность этих доводов, и сессия парламента была перенесена в Бери Сент-Эдмундс, на безопасное расстояние от беснующихся толп.

В начале февраля, после очень мрачного Рождества, мы отправились в Бери. Кое-кому показалась необычным, что королева сопровождает своего супруга на парламентскую сессию, но я не собиралась ни на шаг отпускать от себя Генриха, опасаясь, как бы он не пошёл на попятную.

Это был самый холодный месяц в году, и к северу от Темзы мы попали в метель, которая мгновенно скрыла окрестности по обе стороны дороги. В Бери были закрыты все ставни, но когда в город въехали многочисленные вооружённые люди, ставни тут же отворились, и из окон выглянули любопытствующие горожане: по нашему с кардиналом общему совету нас сопровождал большой эскорт королевских гвардейцев. Кардинал также написал всем лордам, которым мог доверять; прежде всего кузенам короля Букингему и Сомерсету, прося их принять вместе со всеми своими вассалами. Герцог Йоркский, к счастью, находился на своём посту во Франции; разумеется, присутствовал и Суффолк с большим отрядом.