Что-то в его облике неуловимо напомнило мне дядю Шарля, за которого я, разумеется, никогда не вышла бы замуж. Но всего более огорчило меня то, что я не увидела ни огня в его глазах, ни величественной осанки, — никаких признаков того, что передо мной сын Великого Гарри, повелителя самого доблестного, воинственного народа на земле. И в этом он также походил на дядю Шарля, который, кстати сказать, приходился дядей и ему. До сих пор я даже не принимала во внимание этого обстоятельства. Теперь оно вызвало у меня сильную озабоченность.

Но ни один из присутствующих не мог бы усомниться в том, что я королева, их королева. Несмотря на плохую погоду к концу последнего этапа нашего путешествия я облачилась в лучшую свою одежду. Хотя мои туфли и оторочка подола платья были запачканы глиной, золотая парча не утратила своего блеска. На мне были все мои драгоценности, а высокая, остроконечная шляпа-хеннин, хотя и слегка отсыревшая, чиркнула по притолоке, когда я входила. Волосы, как и подобает девственнице, я распустила, и они лежали на моих плечах, точно шаль.

Король протянул мне руку, а когда я поцеловала его пальцы, жестом показал, чтобы я выпрямилась.

   — Вы обворожительны, мадам, — заметил он. — Совершенно обворожительны. Клянусь, что вы благородный человек, Суффолк.

Это замечание вызвало смех у вельмож с обеих сторон и некоторое смущение у самого графа, без сомнения, сознававшего, насколько беспечно он вёл себя по отношению к жене своего повелителя.

Всё ещё держа меня за руку, король повернулся к окружавшим его вельможам и дамам.

   — Мадам, — сказал он, — я хотел бы представить вам моих дядей. Кардинал Бофор...

Кардинал — большой, тучный и багроволицый, как многие прелаты, которому шёл уже седьмой десяток, — поцеловал мою свободную руку и одарил меня открытой сияющей улыбкой.

   — Хамфри, герцог Глостерский...

Герцогу, младшему и последнему оставшемуся в живых сыну Великого Гарри, было за шестьдесят. Как и его сводный дядя, он отличался, пожалуй, излишней полнотой, но цвет его лица и тонкие, поджатые губы свидетельствовали о вспыльчивом характере, которого многие побаивались. Он отнюдь не удостоил свою новую племянницу сияющей улыбкой, а, наоборот, пронзил проницательным взглядом, как бы пытаясь скорее распознать во мне недостатки, нежели отыскать достоинства. Однако я любезно ему улыбнулась.

Конечно же, в течение долгих месяцев ожидания момента, когда стану королевой Англии, я изучала политическое положение в Англии, в чём, как я уже рассказывала, мне оказал неоценимую помощь граф Суффолк. Поэтому я не только поняла, что эти двое родственников смертельно ненавидящие друг друга соперники, но и уяснила, чем вызвана эта ненависть.

Причины их взаимной вражды коренились отнюдь не в соперничестве по поводу того, кто будет оказывать влияние на короля, а следовательно, и на внешнюю политику Англии. Джон Гонтский, отец Генриха IV, дед Генриха V, Джона Бедфорда и Хамфри Глостерского и таким образом прадед моего дорогого супруга, отнюдь не был склонен довольствоваться законными лаврами отца семейства, не обрёл он успокоения и в объятиях двух своих законных жён. Однажды его похотливые глаза заметили некую Кэтрин Суинфорд, женщину, по общему мнению, очень красивую. Красота была, видимо, ниспослана ей во искупление её фамилии. Эту женщину мой сводный прадед, будучи далеко уже не молодым человеком, сделал любовницей, а затем и матерью своих детей. Первым родился Джон, вторым Генри, были и ещё дети, но они не имеют никакого отношения к моему повествованию. Почувствовав приближение смерти, Джон Гонтский объявил второго сына своим законным наследником и присвоил ему фамилию Бофор по названию замка, где они жили, а единокровный брат Генрих IV удостоил Джона Бофора титула графа Сомерсетского, а затем и герцога. Генри же Бофор, избрав карьеру священника, взлелеял самые честолюбивые замыслы: одно время он даже претендовал на место Папы Римского. Силы, выступавшие против него, были слишком могущественны, но с помощью ловких дипломатических ходов он всё же добился для себя красной кардинальской шапочки и стал самым приближённым из всех королевских министров.

Если оставить в стороне наглые притязания этого негодяя Йорка, после смерти Бедфорда, учитывая бездетность короля, Хамфри стал его наследником. Причём единственным наследником, ибо, когда Гонт легитимизировал сыновей Суинфорда, он включил в своё завещание условие, что никто из них не может наследовать престол.

Можно, казалось, было предположить, что этот вопрос окончательно решён и не подлежит пересмотру. Но Гонт был мёртв, мертвы также его сын Генрих IV и внук Генрих V, зато кардинал Бофор жив. За минувшие годы он скопил огромное состояние и теперь слыл богатейшим в стране человеком; ходили даже слухи, будто он не однажды своевременными и щедрыми субсидиями спасал короля от банкротства. Я не в полной мере сознавала значение этого, но не приходилось сомневаться, что кардинал является любимым родственником короля, и в тавернах шёпотом поговаривали, будто Генрих VI вполне может одним росчерком пера ликвидировать условие своего прадеда, запрещающее Бофорам наследовать корону.

Разумеется, это не могло касаться кардинала. Тем временем представления продолжались:

— Эдмунд, граф Сомерсетский.

Он доводился племянником епископу Бофору и, следовательно, кузеном королю. Я. была премного наслышана о его отце Джоне, первом герцоге. Сомерсетском, и его старшем брате, втором герцоге, недавно почившем. Как старший, оставшийся в живых сын первенца, Эдмунд возглавлял Дом Бофоров. Его отец по праву считался победоносным воином, и Эдмунд пытался сравниться с ним, правда безуспешно. Эти попытки дорого обходились Англии, пока на посту губернатора Нормандии его не сменил герцог Йоркский.

Но этот человек, если исключить Бофоров как наследников, был следующим претендентом на трон после Хамфри Глостерского. В то время, однако, когда я его встретила, граф всеми силами стремился получить титул королевского герцога, который имели его отец и старший брат. Но он, несомненно, оставался потенциальным претендентом на трон.

Кто-то может поинтересоваться, почему Хамфри Глостерский не предпринимал никаких шагов, чтобы разрядить взрывоопасную ситуацию. Герцог был главным наследником, и, имей он сына, тот также по праву претендовал бы на корону. Однако, ему так и не удалось обзавестись наследником. Как это неудивительно, он выбирал жён не по богатству или плодовитости, а по красоте. Знаю, говорили, будто и я была выбрана по тем же признакам, но ведь я королевская дочь и если не являюсь сейчас, то, во всяком случае, была матерью. Хамфри же сначала предложил руку и сердце графине Жаклин Эно — вдове брата дяди Шарля и, следовательно, тоже моего дяди Джона, домогаясь, помимо её милости, поместий и немалого богатства. Это весьма огорчило её сеньора, моего старого поклонника герцога Бургундского, и послужило началом долгой ожесточённой вражды, которая закончилась расторжением брака, а заодно и союза Бургундии с Англией. Пока происходили все эти события, у герцога, очевидно, не было времени заниматься продолжением рода.

Устав от раздоров, Хамфри оставил свою голландскую возлюбленную и женился на любовнице, женщине незнатного происхождения по имени Элеанор Кобем. Насколько я понимаю, она была очень хороша собой. Мне не довелось увидеть ни одной из жён герцога, поэтому не могу судить об их красоте, но кончила Элеанор очень плохо. Она стала участницей заговора, направленного против моего дорогого Генри. Сообщники вылепили восковую куклу, точное его изображение, а затем расплавили её в огне, надеясь, что столь же плачевная участь постигнет и живого монарха. В этом случае герцог Хамфри взошёл бы на престол, а Элеанор стала бы королевой.

Какой честолюбивый замысел!

И не менее бессмысленный. Да к тому же он был раскрыт: один из этой братии — примечательно, что его, как и деда моего Генриха, звали Болингброком, — под пытками во всём признался. Его вместе с сообщницей по прозвищу Ведьма Дурной Глаз наказали по всей строгости закона: ведьму сожгли на костре, а колдуна, как принято у англичан, повесили, ещё живого вынули из петли, затем кастрировали, выпотрошили, обезглавили, а тело четвертовали. Третий сообщник, священнослужитель Саделл, умер в тюрьме.