Потому что он не довольствуется малым — он берет и сметает все на своем пути, и перекраивает так, как ему удобно, перелопачивает и изменяет в ту сторону, куда ему выгодно. Удивительно, как эта его бывшая девушка…Инга, кажется, вообще ухитрилась крутить роман параллельно с его другом.

Если бы она, Юля, оказалась в такой ситуации, она бы, без всякого сомнения, выбрала бы одного человека — и им бы стал Роман. Безусловно красивый, удивительно понимающий, всесторонне привлекательный.

В рот полетела очередная конфета. Рецепторы на языке обожгла апельсиновая начинка, и конфета полетела в стену, прилипнув на обоях, возле еще пяти — шести таких же неудачниц.

Белохвостикова всхлипнула — вспомнилось, как она приехала за вещами в хостел, и сразу увидела (как будто не замечала прежде до этого) фотографию на красной стене, прямо у рецепшена, на самом видном месте.

На фото счастливо улыбались Катя и Роман. Это фото, она помнила по рассказам подруги, было сделано в тот самый день, когда Яковенко закончил ремонт, прямо накануне его отъезда. Их лица были так близко друг от друга, будто разделенные одним дыханием, и так светились от эмоций, что можно было сразу понять: она увлечена, а он влюблен. Ну или почти влюблён. Увлечен, это точно.

И, несмотря на то, что пытался, видимо, ее забыть, все-таки приехал в Турцию на семинар, чтобы вернуть, чтобы сказать, чтобы присвоить ее себе.

Юля разрыдалась.

Горячие слезы полились по щекам, затекая по подбородку на шею.

Катя побила ее по всем фронтам. Оказалась лучшей версией их обеих. Причем для обоих мужчин, которые в разное время нужны были ей, Юле.

И теперь Белохвостикова хорошо поняла, что желание следовать за Севой в Турцию было продиктовано обычным эгоизмом собаки на сене, которая только лает и никому не дает забрать то, что самой ей не нужно.

— Гав-гав! — сказала Юля в пустоту комнаты, проиллюстрировав собственную личность в сложившейся ситуации.

Мрачные тени депрессии расположились на стене, чтобы обрушиться на девушку после последнего килограмма конфет с разными начинками.

Белохвостикова вдруг почувствовала жгучее желание высказаться — два дня в изоляции заставили бы разговориться даже самого глухого интроверта. А им она не была. Характер все-таки пытался прорваться сквозь неудачно сложившиеся обстоятельства и развернуться, как меха баяна.

— Ну вот что я хотела? — вопросила она у очередной конфеты, завернутой в фантик.

— Севу? Ничего подобного. Если бы хотела, поговорила бы с ним в тот же день, когда проснулась утром, а не побежала смывать позор с себя в чужой номер. Конечно, это его обидело. А тебя бы не обидело?

Конфета промолчала, за что была лишена обертки.

— Тебя бы в первую очередь обидело! А он и не нашелся, что тебе сказать, когда ты утром накинулась на него с этой дурацкой историей со Степаном! Это же надо, вместо того, чтобы как человеку поговорить с парнем, взяла, да и обвинила его в ревности. И к кому? К врагу, получается, Романа, понимаешь, Игоревича! Где была моя голова?

Юля откусила конфету, и прожевала половинку, не чувствуя вкуса.

— Он и обиделся, и два месяца не выходил на связь. А с чего бы? Я бы тоже держалась подальше от такой идиотки, которая сначала соблазняет по пьяной лавочке, а потом бежит со всех ног, только пятки сверкают.

Место съеденной конфеты занял леденец, в форме тех, что едят на Новый год — красная, в белую полоску, изогнутая палка.

— Но это еще не все! — продолжила Юля изливать душу новому собеседнику. — Вместо того, чтобы отпустить и забыть, что делает Белохвостикова? Правильно! Несется в Турцию, чтобы разрушить воображаемый союз двух совершенно незнакомых между собой людей!

Она помолчала, прицеливаясь к леденцу.

— На самом деле, конечно, интуиция не подвела. И сошлись они друг с другом сами собой, потому что оказались втянутыми в общую историю, которую нужно было с кем-то обсудить…Да и похожи, честно говоря, один на другого, как горошины из стручка, такие же правильные да супер-умные. Не в пример кое-кому-у-у-у!!!

Юля изогнула рот, будто собираясь заплакать, напряглась, но слезы из глаз уже не лились.

«Видимо, лимит слез на сегодня иссяк», — подумала или Белохвостикова, или леденец.

Она снова вернула рот в прежнее положение и глянула в потолок, а потом все-таки стянула обертку с леденца и засунула его в рот, хрустнув закругленным концом, как гильотиной обезглавив голову.

Роман

Первое сентября Роман всегда чувствовал еще на подходе: с вечера наблюдал, как заполошные мамы выбирают букеты в магазинах, отмечал, что увеличивается количество ребятни на детской площадке, и что до позднего вечера не прекращается работа лифта. В общем, стандартная предпраздничная суматоха, которая всегда отзывалась в нем щемящим чувством нежности и небольшой досады на то, что время неумолимо проходит.

Крупный отельер, управляющий огромной резиденцией «Самара-Сити», в которой были и клуб, и лобби-бары, и гостиница, и кафе, и бутики, и даже одно совершенно не используемое здание бывшего ресторана, первого сентября немного грустил по дням, которые не вернутся — по прошедшему лету, беззаботному детству, безоблачному счастью.

Но сегодня Роман Игоревич Яковенко совершенно точно испытывал сплин не по этой причине. Целую неделю некто Юлия Белохвостикова не выходила на связь. И, как назло, всю неделю он совершенно не мог вырваться даже на один час с работы, не говоря уже о том, чтобы взять и сорваться в Жигулевск, чтобы схватить девчонку за плечи и как следует потрясти, вытащив, таким образом, признание наружу.

Хотя это признание Роману Игоревичу слышать не хотелось — кому хочется услышать из уст понравившейся девушки слова симпатии к другому мужчине? Вот и Яковенко не хотел, а потому прибывал в некотором раздрае.

По его мнению, она должна была с ним как минимум попрощаться, как максимум, поговорить, а между этими двумя полюсами магнита признаться, что не испытывает никаких чувств к этому твердолобому, прямому как рельса, Всеволоду Кузнецову.

Он уже отправил несколько букетов на адрес хостела в Жигулевске, и даже получил на одно сообщение ответ — в самый первый день: мол, так и так, уважаемый Роман Игоревич, не стоит беспокойства, эта ночь была прекрасной, но не нужно оправдываться. Говорила с ним Юля спокойно, вежливо и прохладно. Поговорила и трубку повесила. А Роману тут же захотелось трубку эту самую как следует расколошматить. Ну кому понравится, когда тебя так явно и просто отшивают?

Он был на пике — пылал всеми своими нервными окончаниями, а она, эта миленькая во всех отношениях молодая женщина, легко оборвала его полет.

Следующие его цветочные попытки поговорить не имели никакого воздействия, а телефон госпожи Белохвостиковой был отключен. Или, может быть, она занесла его в черный список, после десятка его текстовых сообщений.

И потому утром, выезжая на дорогу, господин Яковенко рассматривал гаишников, занятых регулировкой дорожного движения, облаченных в яркую по случаю праздника форму, с некоторой долей брезгливости и раздражения. Это чувство ореолом скрывало владельца автомобиля представительского класса от всевидящих и чувствительных радаров падких до денежных знаков работников Госавтоинспекции. Хотя обычно в те дни, когда он так беззастенчиво и зло смотрел на автоинспекторов, был караем и морально оплеван.

Не везет в любви — везет во всем остальном, — такая формула жизни вполне вписывалась в мировосприятие нынешнего Яковенко.

Добравшись до кабинета, Роман тут же сел за компьютер, проверяя накопившиеся дела, и только через два часа отъехал в кресле от монитора, потирая затекшую шею.

Не успев сообразить, что делает, не отдавая себе в этом отчета, он тут же схватил сотовый телефон, чтобы набрать номер, который стоял целых семь дней на автодозвоне. Абонент ожидаемо оказался обижен, зол, или чем еще себя там накручивают миленькие абоненты с ангельской улыбкой и буйным характером.