И весь сон был такой приятный, спокойный, размеренный, что он в который раз убедился: это точно она, она предназначена ему.

Ну с кем еще он становился таким? Таким легким, таким воздушным, таким правильным? Ничего не делая, ни прилагая никаких усилий, она заставляла его смеяться, радоваться каждому дню, и ценить все то, что он имел. А имел-то он немало!

Роман продолжал улыбаться смеющейся во сне Юле и уже там, во сне, говорил с ней:

— Белохвостикова, как так получилось, что ты всю мою жизнь перевернула? Я тебя еще не знал, а ты меня уже перекроила: заставила почувствовать себя сильным и способным на все, когда я твою гостиницу переоборудовал. Я когда вернулся домой, по-новому на свою жизнь посмотрел. И то, что раньше казалось мне само собой разумеющимся, я стал больше ценить. И за ошибки твои в руководстве «Самара-сити» спасибо!

Тут призрачная госпожа Белохвостикова сморщила свой маленький носик и Роман снова рассмеялся.

— Да нет же, я благодарен тебе! Я с таким удовольствием снова ввязался в работу! Взялся за дело! А сейчас? Я чувствую себя самым счастливым мужчиной на земле!

Тут Роман отложил весла и потянулся к Юле за поцелуем. Но девушка почему-то улыбаться в ответ не хотела. Она начала легонько бить его по щекам и приговаривать:

— Мужчина! Держите себя в руках! Мужчина! А ведь обещал вести себя прилично! Как не стыдно!

Роман с трудом открыл глаза и перед его лицом явилась размытая со сна грудь, затянутая в цветастую ткань. Белохвостикова Юля не могла похвастаться таким объемом тела, и это означало одно: он проснулся в самолете на своем месте, прикорнув каким-то образом на необъятной груди соседки.

Он остановил руку тетки, которая пыталась его добудиться, и скомкано извинился.

А тут подали чай, и он окончательно проснулся, чтобы больше не засыпать, а потом и тетка с мужем поменялись местами, чтобы держаться подальше от улыбчивого «извращенца».

Юля проснулась от стука в дверь. Она замоталась простыней и приоткрыла дверь. В проеме обнаружился маленький щуплый паренек.

— Май нейм из Ник, ай… - начал бодро рапортовать он с жутким акцентом.

— Спокойно, мальчик, давай по-русски тоже самое, с начала, — остановила начавшийся литься поток красноречия от студента заспанная Белохвостикова.

— Вам цветы. Вот, — он протянул красивый нежный букетик из розовых садовых роз, перевязанный зеленой шелковой ленточкой.

— Это от кого? — недоверчиво покосилась на цветы Юля, не торопясь принять букет.

— Там записка. Мужчина заказал утром, вернее, еще ночью.

— Мужчина? — Белохвостикова повернулась, чтобы оглядеть номер. Действительно, Романа в нем не было. Кровь от отчаяния бросилась ей в лицо.

— Ну да, записку прочитайте.

Белохвостикова приняла букет, который тут же охладил руки (видимо, цветы только что достали из вазы с водой), вдохнула их приятный сладковатый аромат и достала кусочек картона. На нем красиво, каллиграфическим почерком было выведено: «Спасибо за роман».

Ну вот вам и ответ, почему она проснулась сегодня одна, в гордом одиночестве брошенной женщины…

Юля вдохнула, и упала лицом в подушку.

Ей оставалось страдать в одиночестве два дня: Роман ее бросил, даже не дождавшись рассвета, сбежал домой, в Россию, а Катя и Всеволод должны уже находиться в небе — их самолет был зафрахтован примерно на это время.

Юля бросила букетик на пол, к использованному ночью полотенцу, от чего она сразу же покраснела, и перевернулась на другой бок — решила спать до упора. До самого вылета из страны.

Юля

Белохвостикова открыла одну шоколадную конфету, пошуршав фантиком, надкусила ее, поморщилась и бросила на пол, к остальным товаркам.

Она сморщилась от резкого привкуса лимона, который резко окислил все рецепторы языка и языком вытолкнула половину конфеты изо рта.

— Фуууу, — сказала девушка, и это были первые ее слова за три дня.

Если бы сейчас кто-то зашел в комнату, в которой находилась Белохвостикова, то он бы не узнал девушку: свалявшиеся в колтун волосы, синяки под глазами, несвежая рубашка. Вся она представляла собой памятник брошенной девушки — такая же несчастная, замученная, грустная и потерянная.

Рядом с ней, где-то между мешком конфет и использованными носовыми платочками лежал выключенный сотовый телефон, на который она периодически поглядывала.

Включить его хотелось неимоверно. Но пока это был единственный шаг, на который хватало ее силы воли. Или чего-то другого, пока было не разобрать — в Юлиной душе царил кавардак, который очень подходил к комнате, в которой она находилась.

Вернувшись через два дня после Кати в город, она сразу же зашла в хостел, оформила документы, согласно которым подруга становилась управляющей гостиницей в Жигулевске, собрала вещи и переехала из хостела в комнату на другом конце города.

Это решение далось ей не просто, но именно оно казалось единственно верным в такой ситуации, когда весь мир под ногами рушится.

Ну, знаете, когда везде, куда ни глянь — огонь, и догорает все, в первую очередь — вера в себя.

Она сразу решила держаться подальше ото всех — как захотелось, так и поступила.

Старушка, выдавшая ключи, подозрительно осмотрела девчонку с ног до головы, даже слишком внимательно ознакомилась с информацией, напечатанной в паспорте, и сказала:

— Если приедет полиция за тобой, имей в виду, все вещи сразу выброшу.

Белохвостикова не поняла данного обращения, и только вечером, возвращаясь из магазина, услышала шепотки на лавочке от таких же женщин неопределенного возраста, к которым принадлежала и хозяйка сдаваемого жилья:

— Наркоманка, небось. Глянь, какие синяки под глазами.

Юля даже не стала ухмыляться в ответ. Пусть думают, что хотят.

Она тут же отключила сотовый, вывалила все покупки — конфеты, чипсы и леденцы на кровать, и, не раздеваясь, брякнулась в подушку лицом. Эта поза стала ей родной за последние часы. Так она пролежала все два дня в Турции, даже не наведываясь больше ни к бассейну, ни к морю.

Полежав так несколько часов, перевернулась, и то только для того, чтобы стянуть юбку — замок колол бок неимоверно.

После того, как конфеты перестали радовать небо, в ход пошли пастилки и халва, и после халвы — жвачки. Когда вкус одной заканчивался, Юля брала следующую, и так по нарастающей.

Это времяпрепровождение мало чем отличалось от того, что чем она занималась в номере отеля после того, как все уехали. Катя не знала, где остановилась Белохвостикова, да и времени на то, чтобы спокойно поговорить бы не нашлось — последний день семинара, вручение дипломов, торжественный вечер с различными подарками от организаторов, а ночью — самолет.

Самое странное, что Юля, прокручивая в голове сотни миллионов раз последний вечер, когда они все сидели за столом, вчетвером, все чаще и чаще вспоминала не влюбленный взгляд Севы, направленный не на нее, а лицо Романа — сконцентрированный взгляд, поджатые губы, напряженная, как для прыжка, спина. Что уж говорить о проведенной совестной ночи. Она была фантастической, волшебной, и казалось, именно там, в Юлином номере, они оба раскрылись, и говорили на каком-то одним им понятном языке, которые понимали с первой секунды. И будто бы вся нежность, которая копилась всю их жизнь, наконец, нашла выход, и не оставила ни одного шанса стеснительности.

И все события той ночи вставали перед глазами усталой Юлей все чаще и чаще.

Ей даже казалось, что не было никакого Всеволода, а был только он один — Роман Игоревич Яковенко. Умный, красивый, смешной, добрый и очень — очень заботливый.

И он, этот удивительный человек, харизматичный мужчина, совокупность всех положительных черт в одном, тоже был заинтересован не в ней.

Юля в который раз прошла по самому краю возможной любви, и оказалась за бортом.

Это была такая ужасная ошибка — пустить его в свою жизнь, потому что такой человек, как он, сразу занимает ее всю — полностью и без остатка. Растекается, как жидкость в бокале, занимая всю предоставленную площадь.