Она перевернула руку ладонью вверх, и Райлан крепко сжал ее пальцы.

— Но едва успев кончить, он слез с кровати, завязал вокруг талии полотенце и, бросив меня там одну, ушел в коридор. — Она через силу сглотнула, и ее голос стал сиплым от слез. — Дверь осталась полуоткрыта, и я услышала, как он крикнул: «Готово! Сучки, платите!», а потом раздались голоса, поздравления, смех, шлепки по плечу. Они... они говорили ему: «Я не стану платить, пока не пойму, что ты точно трахнул ее! Где доказательства, бро?»

Райлан мог только в ужасе слушать.

— Видимо, он распахнул полотенце, чтобы показать кровь на себе — ту же кровь, которой были испачканы мои бедра. Я помню, как смотрела на эти темные пятна на своей белой коже, на простынях. В комнату то и дело заглядывали — злые, глумливые лица. А потом я услышала, как он пересчитывает, что получил.

Райлан ахнул, и Хизер кивнула.

— Он выиграл сотню баксов за то, что сорвал вишенку Хизер Эшворт, самой стойкой, самой повернутой на Христе девственницы нашего города. Я не скрывала, что приняла обет целомудрия. Я рассказывала о нем, гордилась им и всем, кто бы ни попросил, показывала жетоны отца. Очевидно, солдаты из части решили, что будет забавно устроить пари. Поспорить на то, что ради смазливого парня даже добрая христианочка станет шлюхой.

— Они все это спланировали. — Райлан услышал в своем голосе мучительный гнев. — Они подослали его к тебе, и все, что он говорил и что делал, было спланировано.

Хизер кивнула.

— Именно так. Он дурачил меня с первой встречи. Знал, что невинную, юную девушку, которая не разбирается ни в мужчинах, ни в том, как устроена жизнь, легко подцепить на крючок. Особенно подлецу с его внешностью. По условиям спора я должна была прийти к нему без принуждения, по собственной воле. И он заставил меня влюбиться в себя, а чтобы его дружки убедились в том, что все добровольно, разрешил им подслушивать наши с ним разговоры по телефону.

Райлан сжал ее пальцы.

— О боже.

— Слушай дальше. Вернувшись из коридора, он включил свет, бросил деньги на тумбочку и сказал: «Цыпа, давай-ка вставай. Тебе нельзя здесь оставаться. Через час придет моя девушка». Он поднял меня на ноги и сунул мне мои вещи, а увидев на простыне кровь, разозлился, потому что теперь ему было нужно перестилать ее.

— К тому времени я будто бы онемела. Не чувствовала вообще ничего. Пока он меня подгонял, я оделась. Он извинился за то, что не может меня отвезти — ведь ему было надо поменять простыню, — вытолкнул меня в коридор и запер дверь на замок.

По ее щекам потекли слезы.

— Мне пришлось идти через всю казарму одной, пока ублюдки вокруг смеялись, отпускали грязные шутки, спрашивали, понравилось ли мне быть распечатанной таким жеребцом, и предлагали добавить еще — мол, лишь попроси.

— О Хизер. — Райлан непроизвольно обнял ее, и она, прильнув к нему, задрожала.

— Кое-как добравшись до дома, я села в душ и оттерла с себя его запах, смыла все липкое между ног. Всю ночь я проплакала. Потом несколько дней не могла подняться с кровати. Мама жутко перепугалась, стала умолять меня рассказать, что со мною стряслось.

Райлан мягко баюкал ее, пока она всхлипывала.

— Но когда я наконец-то сломалась и призналась во всем, она не стала меня утешать. Нет. Она накричала на меня и назвала шлюхой, а потом сорвала с моей шеи жетоны и сказала, что я опозорила память отца, что он сейчас плачет на небесах, что его сердце разбито. Она сказала, что я грязная грешница, что отныне мне запрещено появляться перед приличными, богобоязненными людьми. Больше никакого церковного хора, никаких молодежных групп, ведь я могу развратить невинных детей.

Райлан прижал ее к своему плечу, и она, уткнувшись в его футболку лицом, сдавленно прошептала:

— Конечно же, я забеременела, и мама не разрешила мне сделать аборт. Она и ее подруги показали мне ужасные фотографии абортированных младенцев, сказали, что это убийство, что Господь, поместив в мое чрево ребенка любовника, наказывает меня за мой грех.

— А потом, после того, как они «спасли жизнь моего малыша», и он появился на свет, меня выставили за порог. Мама сказала, что будет молиться за спасение моей души, но видеть меня больше не хочет.

Райлан закрыл глаза.

— Что же ты сделала?

Хизер с искаженным лицом отодвинулась от него.

— Взяла ребенка и пошла жить к подруге. Танины мать и отец сидели в тюрьме, и она жила с двумя старшими братьями. Как-то ночью один из них пришел в мою комнату и сказал, что мне можно остаться у них при условии, что я буду с ним спать. «Жить за бесплатно здесь ты не будешь». Что еще мне оставалось? Я дала ему. И его брату. Они растрепали об этом, и за мной окончательно закрепилась репутация шлюхи. Чем я могла оправдаться, если у меня на руках был ублюдок?

Райлан присел рядом с ней на ступеньку. Она казалась хрупкой, будто стекло, будто любое крошечное движение могло разбить ее вдребезги.

— Я ненавижу отца Скотта всем своим существом. Он разрушил мою жизнь — ради пари. Надеюсь, он сдох. Умер мучительной смертью и теперь поджаривается в аду. — От ярости ее голос дрожал. — А если и нет, и я когда-нибудь увижу его, то прикончу своими собственными руками.

Она повернулась к Райлану.

— Когда я смотрю на сына, то вижу одно: мужчину, которого ненавижу так сильно, что готова убить. Скотт его точная копия. И я ненавижу его.

— Хизер, но это несправедливо…

— И без тебя знаю, что нет. Но он тоже разрушил мою жизнь, не меньше отца. Если б не он, мама со временем могла бы простить меня или хотя бы не выгоняла до окончания школы. Из-за него мне пришлось стать шлюхой по-настоящему и продавать себя до тех пор, пока я не забыла, как быть другой.

Райлан хотел возразить, сказать, что Скотт в ее горе не виноват, что он не может изменить свою внешность, и что, цепляясь за прошлое, она ничего не изменит... но, посмотрев ей в глаза, он увидел, что они горят каким-то безумным, неестественным блеском. Омут всепоглощающей ненависти затянул ее так глубоко, что она больше не могла прислушиваться к логическим доводам.

Хизер поднесла бутылку к губам и, успокаивая себя единственным известным ей способом, сделала долгий глоток. Райлан закрыл глаза. Скотт должен как можно скорее уехать отсюда и никогда не возвращаться назад.

Он встал и, услышав из-за спины какой-то сдавленный звук, оглянулся. И в ужасе отступил, увидев, что у крыльца с побелевшим лицом стоит Скотт. Господи, сколько он успел услышать?

— Это неправда, — с хриплой мукой вымолвил Скотт. — Это не может быть правдой.

Хизер, выглянув из-за Райлана, оскалилась на него.

— Не веришь, что твой драгоценный папочка был подлой скотиной? Но это чистая правда. До последнего слова.

— Нет! — крикнул Скотт и взбежал по ступенькам.

Райлан заслонил собой Хизер, но Скотт оттолкнул его в сторону, и он отлетел к перилам крыльца. Они хрустнули под его весом, но выдержали.

— Лживая сука, — процедил Скотт. Он склонился над креслом-качалкой, схватился за ручки, и Хизер оказалась словно в плену. — Ты оболгала его, чтобы не признавать, что в ту ночь повела себя, как неразборчивая шалава! Скажи правду! — В его взбешенном приказе прозвучала нотка отчаяния. Он словно умолял ее забрать все сказанное назад.

Она ударила его по лицу. Ударила сильно.

— А ты гребаный молокосос, который верит только в то, во что хочет верить. О да, это правда. Твой отец трахнул меня ради пари. Он обманул меня только ради того, чтобы потом давать своим дружкам «пять» и пересчитывать выигрыш, пока я, вся в крови, лежала у него на кровати.

Скотт отшатнулся назад — и от удара, и от ее звенящих горечью слов.

— Нет, — прошептал он, тряся головой. — Нет.

Райлан мог только стоять и беспомощно наблюдать за тем, как мечты и фантазии Скотта, за которые он цеплялся всю свою недолгую жизнь, превращаются в пыль, как разбивается его сердце. Смертельно раненый, он съежился и будто стал меньше ростом, но Хизер еще не закончила.