Утром, во время завтрака, мы все встретились на шведском столе. Китти, мои родители, Ян и я. И мы нашли свободный столик, за которым все разместились. Никто из нас не казался слишком бодрым, но Китти выглядела хуже всех нас.

– Думаю, нам нужно будет показать тебя доктору, – сказала мама, потрогав рукой лоб Кит. – Ты похожа на восковую фигуру из музея мадам Тюссо.

Китти отбросила ее руку:

– Я в порядке.

– Неправда, – объявила моя мама. – Ты бледна и покрыта потом. – Потом внимательно посмотрела на нее. – Я совершено уверена, что в Бельгии тоже есть врачи.

– Мне не нужен врач.

Мама обратилась ко мне за помощью:

– Урезонь ее.

– Ты выглядишь – как бы это сказать помягче? – сама не своя. Почему бы тебе просто не…

Но Китти перебила меня:

– Я в порядке! Я в порядке! Мне не нужен врач.

Но я упорно продолжала:

– …повидаться с каким-нибудь врачом? На всякий случай?

А папа добавил:

– Нам предстоит так долго лететь домой, и последнее, что тебе нужно…

И тут вмешалась мама:

– Это может быть эбола, это может быть острый приступ аппендицита, это может быть кишечная палочка…

Мы говорили все разом, перебивая друг друга, и являли собой самую нелепую группу иностранцев в этом уютном кафе нашего отеля, пока, наконец, Китти, возможно, желая положить конец этому безумию, не закричала:

– Я не больна! Я просто беременна!

Мы все притихли.

– Я сделала тест сегодня утром. На самом деле, целых три теста.

– Кто он? – после долгой паузы произнесла я сценическим шепотом. – Толстяк Бенджамен? Или Усы?

– Лично я за Толстяка Бенджамена, – сказа мама совершенно спокойно.

– Я тоже, – поддержал ее папа, поднимая руку. И мы с Яном тоже подняли руки.

– Единогласно! – объявила я.

Китти посмотрела на нас так, словно мы были ее наихудшими врагами.

Потом сказала:

– Бенджамен, о’кей? А сейчас меня стошнит.

Вот такова наша история. За десять лет, прошедших после катастрофы, у нас в жизни, как это обычно бывает, произошли разные изменения.

Мои родители снова сошлись. Мой папа не был человеком, способным затаить обиду или долго злиться. Как он однажды объяснил мне, отвечая на мой вопрос:

– Твоя мама никогда не была идеальной. И все равно я всегда любил ее.

Я не знаю, что стала бы делать, окажись я на его месте. Но думаю, что его устраивало вернуться в семью и уладить эту ситуацию. Оставить жену было не в его характере. Он был человеком, который придерживался принципа «в горе и в радости».

Папа вышел на пенсию через два года, а через месяц после этого узнал, что у него рак легких. Вот так. А он ведь даже не курил.

– Слишком много древесной пыли, – пожал он плечами, когда сообщил нам об этом.

Он героически боролся с болезнью еще два года, и моя мама ходила с ним к врачам и находилась рядом при всех процедурах. Она вязала ему крючком шерстяные носки и читала ему статьи из Ридерз Дайаджест. Она по очереди готовила ему стейки, спагетти и мясной хлеб.

Чтобы чем-то занять себя в перерывах между процедурами, когда он себя хорошо чувствовал, папа вызвался начитывать на магнитофон книги для слепых. И очень скоро обнаружил, что у него есть к этому явные способности. И он придумал для себя новую работу – чтеца вечерних историй в лагере. Каждую пятницу, расположившись у костра, он читал книжки восхищенным детишкам, меняя голоса и изображая звуковые эффекты. Ему так нравилось заниматься этим, что, даже когда он стал слишком болен, чтобы продолжать читать, он все равно появлялся там, слушал тех, кто заменил его, и давал им советы. Мама привозила его туда в тележке для гольфа и приносила складные стулья.

Как-то вечером, уже ближе к концу, когда я навещала его в хосписе, он сказал мне, что эти последние годы, которые он прожил с мамой, были самыми лучшими.

– Почему? – спросила я.

Он лукаво улыбнулся:

– Она стала больше ценить меня.

Я с интересом посмотрела на него.

– И я стал больше ценить ее, – добавил он. – И знаешь, что еще?

– Что?

Он слегка улыбнулся:

– Я не стал бы ничего менять в нашей жизни. – Потом он крепко сжал мою руку. – Пожалуйста, скажи это своей сестре.

Мой папа не хотел, чтобы его похоронили, он хотел, чтобы его посадили. Так что мы вырыли ямку для его праха на холме, где мы всегда разводили костер, и посадили над его прахом дуб. Моя мама хотела, чтобы, когда придет ее время, мы посадили еще одно дерево над ее прахом рядом с этим дубом, так чтобы они росли вместе, переплетаясь ветвями.

Она очень часто говорила об этом.

Прошло уже три года после смерти папы, но моя мама все еще казалась потерянной. Хотя она все время была занята. Год, прожитый в разлуке с папой, изменил ее, смирил ее и во многих отношениях сделал более терпимой. Она теперь относится ко всем снисходительнее, включая, как я подозреваю, и саму себя.

Она ведет наши бухгалтерские книги в лагере, помогает с детьми и вскоре после смерти папы предложила занять его место рассказчика у костра. Она также вступила в феминистскую группу «Шей решительнее!», занимающуюся шитьем лоскутных одеял. Они встречаются каждую неделю, чтобы шить и разговаривать о политике. Она все еще слишком беспокоится обо всем и все разговоры начинает со смертей. Но мы с Яном при помощи Опры[15] уговорили ее вести «дневник благодарности», куда она записывала все, за что могла благодарить судьбу.

По крайней мере, она старается. А старание дорогого стоит.

Вас интересует, смогла ли я снова ходить?

Нет, не смогла.

Мы перепробовали все – ходунки, подтяжки, электростимуляцию мускулов… даже сделали еще одну операцию через два года после катастрофы. А потом решили закончить с этим. Новые технологии появлялись почти каждый день, и, может быть, наука дойдет и до того, чтобы помочь мне. Но я не слишком жду этого. Я больше не роюсь в Интернете в надежде найти чудодейственное средство. Я научилась искать надежду в другом.

Я счастлива сообщить, что мои шрамы под ключицами в тех местах, откуда брали кожу для пересадки, окончательно рассосались. И после десяти лет применения витамина Е их почти уже не видно. Но трансплантаты – это совсем другое дело. Некоторые их части гладкие и однородные, но другие узловатые и пятнистые. И никакие витамины не сделают их менее ужасными.

Поэтому на пятую годовщину катастрофы я позволила Китти закрыть все это безобразие татуировкой. Она очень долго умоляла меня согласиться, и у нее уже был готов дизайн: цветочный сад в стиле модерн, «растущий» из-за плеча по направлению к моим шрамам. Она за один вечер сделала контуры рисунка, и с тех пор постепенно добавляет к нему краски. Теперь, если смотреть на меня с одной стороны, я такая же, какой была прежде. Но если посмотреть с другой, я украшена изящными цветами.

В тот вечер мама сказала, что тоже хочет сделать татуировку – но она до сих пор никак не может решиться. Все еще обдумывает ее дизайн.

Я не стану лгать. То, что мои ноги не работают, было самым большим бедствием в моей жизни. Не хочу притворяться, что мне было легко. Мне было очень трудно.

Но в моей жизни были и приятные моменты.

Ян не шутил, когда говорил, что любит меня. Мне так и не удалось разубедить его.

И угадайте, что мы сделали? Мы поженились.

Мы какое-то время просто общались, сначала на расстоянии, а потом Ян вернулся в Техас. Теперь мы вместе управляем нашим лагерем. Ян отвечает за тренировки, а я за поиски финансирования и разные веселые придумки: рисование пальцами, вязание слизняков, оригами, украшение тортов и распевание песен из «Звуков музыки».

Все с нашим «Лагерем Надежды» обернулось гораздо лучше, чем я ожидала. Мы собрали почти вдвое больше денег, чем рассчитывали. Отчасти благодаря подписчикам Кит, а отчасти – моей трудной, напряженной, фанатичной работе.