– Ты и вправду очень изменилась.

– К лучшему.

– Может быть. За исключением кольца в носу.

– Тебе оно не нравится?

– Ты с ним похожа на корову.

– Но сексуальную.

Моя сестра – парикмахер-стилист, с кольцом в носу!

– Ты сможешь постричь меня?

– Конечно. Я сделаю тебе прелестную прическу. Она будет намного симпатичнее твоей прежней.

Безусловно, не будет. Но я была слишком уставшей, чтобы спорить.

– Помнишь, как в летнем лагере я постригла ту девчонку и она расплакалась? – спросила Китти.

– На самом деле, получилось очень мило.

– Но я укоротила ее волосы почти на десять дюймов.

– Она попросила родителей приехать и забрать ее из лагеря, – вспомнила я.

– Мне нужно послать ей подарочный сертификат. Сейчас я могу кого угодно сделать привлекательным. – Она слегка толкнула меня локтем в бок. – Даже тебя.

Я знала, что она шутит. Но все равно закатила глаза.

– Я пошутила, – сказала она, увидев, что я затихла.

– Мама даже не может смотреть на меня, – пожаловалась я.

– Это не твои проблемы. Это ее проблемы.

– Но мое лицо обожжено.

Китти только фыркнула.

– Это скорее похоже на солнечный ожог. За исключением волдырей. Это ерунда. Я покажу тебе завтра.

Наш разговор казался мне очень странным. Словно я его подслушивала, а не участвовала в нем. С одной стороны, мы разговаривали в привычной для нас манере – с подшучиваниями и подколками. Мы никогда не общались с ней по-другому. Это не подходило к текущей ситуации, но это было единственным способом общения, который мы знали. И вели себя соответственно. Хотя и в несколько приглушенном варианте. Как будто все краски исчезли и остался лишь серый цвет.

Но именно таким все и казалось мне – все, что я говорила, или думала, или чувствовала. Все было безрадостным, бесцветным и непохожим на мою прежнюю жизнь.

– Китти? – спросила я после некоторой паузы.

– Что?

– Побудь здесь всю ночь, хорошо? Я не хочу оставаться одна.

– Я и так здесь.

– Нет, я имела в виду в моей кровати.

– О’кей.

– Я не хочу больше видеть кошмары, – сказала я.

– Я присмотрю за тобой.

– Спасибо.

Мы затихли и удобнее устроились в постели. Но я не смогла не сказать кое-что еще:

– Кстати, здесь ты пить не сможешь. Я ставлю такое условие.

– Пить? – переспросила она.

– Потому что, когда ты выпьешь, ты становишься неуправляемой, а дополнительных волнений я уже не вынесу.

– Я не брала в рот ни капли спиртного за последние три года, – сказала Кит. – После того как папа отправил меня в реабилитационный центр.

Это должно было бы очень обрадовать меня, но я не была в состоянии чувствовать что-либо.

– Это здорово. Я не знала.

– Да, папа подумал, что ему лучше не говорить об этом.

– Так ты поэтому уехала?

– Отчасти.

– И не хотела общаться с нами, потому что чувствовала себя слишком ранимой?

– И поэтому тоже. Я когда-нибудь все тебе расскажу. Но не сегодня ночью. А то тебе опять приснится кошмар.

Ну что ж, это было разумно.

– Так ты… совсем отказалась от спиртного?

– Совсем. Я справилась, хотя мне пришлось нелегко.

– Мне очень жаль.

– Все в порядке. Всем приходится с чем-то бороться. И на самом деле, мне стало легче жить.

– А мама знает?

– Не имею представления.

– Тебе нужно бы сказать ей.

– Нет.

– Это может помочь вам помириться.

– Ну, все дело как раз в этом, – сказала Кит. – Я не уверена, что хочу помириться с ней.

Я чувствовала, что она готова ответить на вопросы, которые мучили меня долгое время, но почему-то мне казалось, что ее ответы повлекут за собой еще больше вопросов. Что случилось в ту ночь, когда она столкнула маму в бассейн? Из-за чего они поругались? Кто на кого разозлился? Что могло заставить Кит, которая так жаждала внимания, вычеркнуть нас из своей жизни так надолго? Я хотела знать это и в то же время не хотела. Наверное, у них с мамой были серьезные проблемы, а в тот момент я не была в состоянии справиться даже с самой маленькой их них.

Хотя, когда я думала обо всем этом, это немного отвлекало меня от собственных трудностей, а в той жизни, которую я теперь вела, даже небольшое отвлечение было для меня отрадой.

– Сказать тебе, что утешительного есть в твоем положении? – спустя минуту внезапно спросила Кит.

– Не надо.

Но это ее не остановило. Тот вопрос был просто вступлением.

– Правда? Ты не хочешь, чтобы я тебя подбодрила?

– Нет.

Она не поверила мне:

– Все нуждаются в утешении.

Как я могла объяснить ей, что никакие ее слова не могли бы успокоить меня? Даже если она только попытается, это лишь все ухудшит. В моем положении не было ничего утешительного. Никакого просвета.

Но я была уверена, что она не сможет понять этого.

– Не утешай меня. Не говори ни слова. Просто спи, не то я прогоню тебя.

– Ладно.

Так мы и провели всю ночь, в одной постели. Присутствие Кит на самом деле должно было дать мне некоторое утешение, но я упорно противилась этому.

И до тех пор, пока она просто спала – легонько посапывая, как обычно, – все было хорошо. Я больше не верила в хорошее, и я точно знала, что я никогда, никогда не стану чувствовать себя лучше. Но то, что она была рядом, что я не была больше одна, по крайней мере, не заставляло меня чувствовать себя хуже. А это уже было кое-что.

Когда на следующее утро я проснулась, Китти уже исчезла. Она так аккуратно сложила свою кровать, что казалось, ее вовсе здесь и не было. Я даже подумала, что она больше не вернется, но потом заметила ее вещи, сложенные в углу комнаты. И я решила, что она ушла пораньше для того, чтобы случайно не столкнуться с мамой.

И так начался очередной день. Я снова была совсем одна, и все было как обычно почти до самого вечера, когда Ян проводил меня в палату после еще одного неловкого, молчаливого занятия и мы обнаружили в моей комнате ожидавшую нас медсестру, которую я прежде не видела.

Она с сияющей улыбкой посмотрела на меня:

– Хотите услышать хорошие новости?

Я взглянула на Яна, который слегка пожал плечами, и заколебалась:

– А они… еще бывают?

Медсестра улыбнулась еще шире:

– Да, у меня для вас есть такие.

Я ждала, не уверенная в том, что смогу ответить ей с должным воодушевлением, какого она явно ожидала.

– Давайте, – сказала я, наконец. – Что это за новости?

Она указала пальцем на мои трусы:

– Мы собираемся вынуть у вас катетер.

Но не было никакой гарантии, что мне его снова не поставят. Хирург, специалист по позвоночнику, сказал мне, что в области крестца нервные окончания не были повреждены. И он был настроен весьма оптимистически. Он надеялся, что у меня сохранилась чувствительность в этой области и я смогу не только чувствовать, когда мне захочется писать, но и управлять своими мышцами, чтобы сделать это. Хотя никто не мог дать мне стопроцентной гарантии, что у меня это получится.

И выяснить это можно было лишь на практике.

Сестра положила на кровать впитывающую пеленку, прежде чем помочь мне перебраться на нее, а потом выдернула катетер без излишних церемоний. Затем она помогла мне надеть ночную сорочку с разрезом на спине «для удобства».

– Когда вы почувствуете, что хотите писать, – сказала она, – не теряйте времени. Нажмите кнопку вызова сестры. Не пытайтесь перелезть в кресло самостоятельно.

– Хорошо.

– И не ждите, пока уже не сможете больше терпеть.

– Не буду.

Она пообещала скоро вернуться, чтобы проверить, как у меня обстоят дела. Мне предстояло выяснить, почувствую ли я что-нибудь. А если почувствую и смогу добраться до туалета, не описавшись, смогу ли управлять своими мышцами?

Я никогда прежде не задумывалась над тем, насколько сложно и вместе с тем гениально устроена мочевыделительная система. А теперь она стала играть огромную роль в моей жизни. Многие пациенты с такими же повреждениями, как у меня, вынуждены были проводить весь остаток жизни с катетерами, мирясь с унизительным положением и дискомфортом, не говоря уже о частых инфекциях. И теперь мне предстояло выяснить, окажусь ли я в их числе.