УВКБ организовало и финансирует этот лагерь.

Здесь находится организация Médecins Sans Frontières – «Врачи без границ», – чтобы обеспечить медицинское обслуживание.

Католическая служба помощи (CRS), неправительственная организация (НПО), также находится здесь, чтобы помогать в обеспечении медицинского обслуживания и санитарного оснащения (более 1000 вычищенных выгребных ям). Они также раздают шерстяные и стеганые одеяла и матрасы беженцам.

Существует две основные причины того, что афганцы становятся беженцами:

1. В Северном Афганистане идет война между Талибаном и Северным альянсом.

2. Трехлетняя засуха.

Мы едем через лагерь к тому месту на его территории, где выйдем из автомобиля и, надеюсь, поговорим с людьми.

Мы проезжаем мимо нескольких мальчиков. Они улыбаются и машут нашим грузовикам. Здесь все знают ООН (организация присутствует здесь более двадцати лет).

Многие женщины полностью закутаны. Они могут видеть тебя, но ты не можешь видеть их. Закрыты даже маленькие девочки. Все, кроме глаз. Это заставляет меня тут же обратить внимание на их взгляды. Многие из них кажутся любопытными, но некоторые просто испуганными. Меня пугают эти люди, даже дети. Они – решительно выживающие люди с сильной верой.

Мы проезжаем мимо маленьких глинобитных домов, которым на вид лет десять-пятнадцать.

Вдруг появляется море палаток (от тканевых до брезентовых и пластиковых).

Я думаю о цыганах.

Весь этот район невероятно жаркий и очень пыльный. Почти негде укрыться от солнца. Сюда приходится пригонять автоцистерны с водой. Всемирная организация здравоохранения (ВОЗ) находится здесь, чтобы помогать. 18 июля было много смертей из-за жары (52 градуса по Цельсию) и обезвоживания.

У стоящего в очереди маленького мальчика багровые точки и струпья на лице. Сегодня день вакцинации от полиомиелита. Многие дети ждут в палатках. Вдоль боковой стены большой палатки стоят старые армейские койки, облепленные мухами. В этом районе местные клиники могут сделать немного. У них нет возможности оказывать серьезную медицинскую помощь. Но центр здоровья открыт круглосуточно.

«Водоснабжение улучшилось. Стало меньше случаев диареи и дизентерии. Также есть контроль туберкулеза. Но даже если кажется, что что-то под контролем, постоянно есть вновь прибывшие».

Проблемой было паразитарное заболевание под названием лейшманиоз. Они получили лекарство из Женевы.

Медицинская клиника существует на территории лагеря девять месяцев, но только в прошлом месяце они получили электрогенератор.

Были введены формы контроля рождаемости (планирования семьи). В городских районах контроль рождаемости практически невозможен. Так что замечательно, что они смогли предложить это людям в лагере.

Я познакомилась с ребенком, чья мать сказала мне, что ему четыре года, но по росту он был как младенец. Глядя в его лицо, я могла понять, что это мальчик. Черты лица не были младенческими. Он был таким из-за длительного недоедания. Клиника включила его в программу. Я огляделась и увидела очень много детей, нуждающихся в контроле.

Час спустя я снова была в автомобиле. Те же люди, которые собрались вокруг нас, пока мы ходили по лагерю, теперь смотрят, как мы уезжаем. Очень много больных детей. Мы отъезжаем, и я вижу мальчика лет пяти с гнойниками на лице – четыре из них размером с мяч для гольфа. Врач, который собирался ехать с нами в следующий район, остался здесь, чтобы немедленно оперировать мальчика.

Пакистанское правительство не разрешает строить здесь какие-либо капитальные сооружения. Они сказали, что пресытились совместным выполнением обязательств. Я посещаю школу. Дети выкрикивают алфавит. Все они – мальчики. Девочки сидят на циновках отдельно от мальчиков. Девочки выкрикивают числа.

Многие дети кашляют. Я вижу, что у многих тепловая сыпь. Я знакомлюсь с девочкой в старом розовом выцветшем порванном платье. Мне переводят ее слова. Она говорит с мудростью сорокалетней женщины.

«Они разбомбили мой дом. Они напали на мой дом с ружьями и бомбами. Они отрезали ноги моему дяде и убили двух двоюродных братьев».

Я догадываюсь, что это о талибах, но не спрашиваю. Вместо этого я спрашиваю, что она хочет. Что ей нужно?

«Я хочу мира. Я хочу вернуться в Афганистан. Я хочу домой».

Я спрашиваю, сколько она находится здесь.

«Девять месяцев, живу в пластиковой палатке».

Меня отвели в пункт проверки для получения регистрации. Я увидела множество детей, лежавших на земле и пытавшихся найти тень. Мужчины в беретах с большими винтовками охраняли этот район. Мы находимся в приграничной провинции, прямо на границе Афганистана и Пакистана. Я знакомлюсь с очень приятной ирландкой, юристом, которая занимается беженцами и сотрудничает с УВКБ.

Во время нашего брифинга входит женщина. Она потеряла свою идентификационную карточку. Единственный документ, удостоверяющий ее личность, – продуктовая карточка. У нее нет фамилии. Мне сказали, что УВКБ постарается собрать другую информацию, чтобы помочь ей получить новую идентификационную карточку. К настоящему моменту регистрация идет третью неделю. Это очень хорошо организованная программа. Они смогли проверить более 7000 семей, всего около 42 000 человек. Всех беженцев спрашивают, предпочли бы они вариант репатриации. Если да, то им помогут вернуться в Афганистан, а также предоставят 150 килограммов пшеницы и деньги, эквивалентные примерно 90 американским долларам.

Но я не понимаю варианта репатриации, когда все еще есть страх перед Талибаном, война на севере и земля, покрытая противопехотными минами. Афганистан – одна из двух наиболее заминированных стран в мире.

Сейчас я в комнате, где опрашивают женщину. Она отчаянно хочет вернуться обратно в Афганистан, куда решили вернуться ее родственники. Она знает, что это зона военных действий, но все же говорит: «Что я буду делать здесь одна?»

Она поднимает чадру. Я понимаю, что это нормально, потому что она в обществе женщин.

Из 7000 семей, проверенных за последние три недели, всего шесть семей выбрали возвращение в Афганистан.

Вновь прибывших проверяют ежедневно. Если их признают беженцами, то они будут отправлены в следующий лагерь. Этот лагерь, лагерь беженцев Шамшату, был организован в 1998 году. Данный лагерь начался с 300 семей, а теперь здесь живут 3000 семей.

На обратном пути к сотрудникам подошел ребенок без сопровождающих. Ему было около десяти лет, и он сказал, что у него есть младшие сестра и брат. В Новом Ялозае очень велико количество вдов и сирот.

Здесь очень жарко. Я хочу снять свою одежду. Мне предложили маленькую картонную чашку воды. Я не прошу больше. Мы проезжаем мимо небольшой группы из примерно восьмидесяти человек, которые собрались нас проводить. Их лица красные от жары.

Это та самая НПО, двадцать четыре сотрудника которой были схвачены по обвинению в проповедовании христианства: шестнадцать местных афганцев и восемь международных гуманитарных работников.

SNI организовала здесь кухню.

Я увидела медицинский центр, центр занятости и центр распределения продовольствия. Здесь также есть детские группы, где дети учат детей.

Я познакомилась с Питером, сотрудником этого лагеря для беженцев. Он знакомит меня с мальчиками и девочками.

Я также знакомлюсь с Шайфуллахом, десятилетним мальчиком с красивым лицом. Оно чистое и доброе. Я задаю ему несколько вопросов.

– Ты учишь своих братьев и сестер?

– Да, семья – в первую очередь.

– Ты хочешь сказать что-нибудь миру?

Перед тем как ответить, он хихикает и прячет свою улыбку, он стесняется ответить. Потом он поднял глаза и сказал: «Мир в Афганистане».

Сегодня в лагере находятся сотрудники Всемирной продовольственной программы (WFP), они раздают муку, чечевицу и растительное масло. Беженцы получают это раз в месяц. Я в медицинской комнате – простом медпункте лагеря.