Шишкин вздернул подбородок, прокашлялся.
— Пока еще нет, Илья Спиридонович. Обещали в прошлый раз. Хорошо бы имени какого-нибудь классика. Толстого там, Чехова…
— Ишь ты, аппетиты у него! Своих классиков пруд пруди. Присваиваю тебе имя нашего известного писателя Пышкина. Есть здесь Пышкин? — В ответ закричали: есть, есть!
Все засмеялись: оба прозаика терпеть друг друга не могли, соперничали. Шишкин был тяжел, медлителен. Ухватится за какую-нибудь свежую идею и обсасывает ее, как леденец. Глядь, а Пышкин уже выдал на-гора новое произведение и на ту же тему, обскакал. Шишкин замешивал литературное тесто круто, выдерживал в горячей печи, чтобы пропеклось, чтобы вкусно, и наконец вот он, каравай! А за это время у Пышкина целая обойма. Романы вылетали у него, как оладьи со сковородки. Оставалось только зубами скрипеть от злости.
— Ну и ладушки! Шишкин имени Пышкина! — подвел итог Толстопятое посмеиваясь, в то время как остальные авторы покраснели от натуги, сдерживая хохот.
Покончив с этим, Илья Спиридонович обратился опять к Цискунову.
— Ас набросками твоими, Мишка, то бишь Михаил Андреевич, ты уж извини меня, старика, я ознакомился. Человек ты способный, но писать еще не умеешь. У Шишкина учись. Где эти бумажки-то, что из редакции доставили? — Кто-то услужливо сунул аккуратно переплетенные листки, Илья Спиридонович отмахнулся. — Э, да ладно, и так помню. Героя у тебя там зовут как? Этого диверсанта? Герт? Не поймешь, имя это или фамилия, или кличка такая. Поясни. Или эта у тебя — молодая колхозница — Уилла. У нас имени такого никто сроду не слыхивал. Варвара там хотя бы или Светлана, Марья, на худой конец. То, что надаивает по пять тыщ литров от каждой коровы, — это хорошо, это положительный пример. И то похвально, что материал берешь прямо из жизни. Случаи диверсии против граждан действительно имели место. Органы с этим разбираются. Только почему химическое вещество? Наши люди не тараканы какие-нибудь. Унизительно. Лучше микробы, например, или вирусы. Как сам думаешь?
— Илья Спиридонович, у меня сначала не так было, по-другому, — вздернулся Пискунов, подвывал каким-то противным овечьим голосом, оправдываясь. — У меня так было: превращение совершается с помощью специального теста. Это уже они потом…
— Какого еще теста? — удивился секретарь. — При чем тут тесто? Пироги что ли собираешься печь или ватрушки? Пекарь-токарь!
Нарастал, как лавина, гомерический хохот. По-пионерски повизгивал и вытирал слезы Сковорода. Поэты смеялись голосисто, звонко, прозаики на пол-октавы ниже, кто во что горазд. И всех перекрывал Индюков, ухал, как филин в ночном лесу. Колыхался в ванне Илья Спиридонович, вода выплескивалась через бортики на пол.
— Да нет же, нет! — волновался Пискунов и в отчаянии молитвенно прижимал руки к груди, боялся, что не поймут. — Я сейчас объясню. Это тест словесный. Эффект достигается в совокупности с физическим действием. Надо только одновременно. И тогда открывается специальный канал…
— Какой такой канал? — не понял Толстопятов. — Что-то уж больно мудрено, ну-ка еще раз повтори!
— Да я лучше покажу, если разрешите.
Илья Спиридонович кивнул, и тогда Пискунов он, видно, со страху (что ли, совсем соскочил с крючка, перестал соображать, что делает) взял лежащего в ванне за нос. Все ахнули и замерли при виде такой фамильярности, а он, как и полагалось, проделал всю процедуру в точности: нос туда-сюда повернул и произнес соответствующие слова.
Нужно ли говорить, сколь плачевны были последствия. Вода забурлила, Илья Спиридонович охнул, взвизгнул и стал быстро уменьшаться в размерах, крича на все более высоких тонах:
— Это что же ты со мной сделал, подлец! Схватить! В кандалы его! В Сибирь, на каторгу!
То были отголоски представлений устаревших, но никто этого не заметил, все были в шоке. В следующий момент писатели бросились на Пискунова, навалились, подмяли, толкаясь и мешая друг другу. Шишкин придавил коленом и бил по лицу костяным кулаком, старался по носу, чтобы больнее, но все время натыкался на чьи-то руки, злился и ругался матерно.
Тут откуда ни возьмись появился в куче поэт Жигловский, любитель писать на всех эпиграммы, тотчас на него переключились, сводили счеты. Илья Спиридонович, совсем уж крошечный, несолидный, лихо плавал в ванне саженками, вопил на всю баню, но выбраться не мог, пока Иван шерстяной своей лапой не выловил его; почтительно держа на ладошке, обтирал кончиком махрового полотенца. Пискунова спасло то, что прибежавшая на крик охрана не поняла сразу, кто есть кто, и схватила Жигловско-го, а других писателей стала отшвыривать, чтобы не мешали; в это время Михаилу удалось выскользнуть из-под груды тел. И еще то помогло, что не к дверям бросился, а к окну в предбаннике, выпрыгнул — и прямо в кусты, в темноту, бежал, ломая сучья, как молодой олень. Сзади кричали, тяжело топали ноги бегущих… Вот бывает такое состояние у человека, когда могучий удар адреналина в момент опасности удесятеряет силы; сходу взлетел на трехметровый забор, как кошка, способная запрыгнуть Бог знает на какую высоту. И очутился по другую сторону, в канаве. Подвернул ногу, вскочил, хромая, выбежал на дорогу. Вдалеке сверкнули фары, приближалась машина. Он знал: здесь ездят только по пропускам.
На размышления было всего несколько секунд. Он заставил себя умерить дыхание, отряхнулся, привел в порядок лицо, наклеив на него выражение беспечно-самоуверенное, разухабистое, рваную рубашку побыстрее заткнул за пояс и поднял руку, став посреди дороги не в позе просителя, а как свой среди своих. Машина остановилась, это была черная «Волга». Сидевший впереди открыл дверцу. Пискунов в двух словах четко изложил суть — что он писатель и был вызван к Илье Спиридоновичу вместе попариться в баньке. Ну немножко подвыпили, не без того. Не захотел беспокоить насчет транспорта. Ему показали на заднее сиденье. Машина унеслась в темноту. Несколько уточняющих вопросов, пока ехали, и всякие подозрения рассеялись. Пискунов отвечал бойко, со знанием дела, с живописными подробностями, о чем могли знать только свои. В нужном месте его высадили.
Первое, что почувствовал Михаил, добравшись до дому, — аппетитно пахло жареной картошкой: Валентина священнодействовала возле плиты, была в своем репертуаре. Сквозь приоткрытую дверь вместе с запахом подгорелого масла доносился ее голосок. Пела она недурно, и Пискунов любил ее слушать, но сейчас на фоне ужасного несчастья, которое на него обрушилось, почудилось в этом что-то даже неуместно-кощунственное. Ишь, заливается, соловей-пташечка!
Он подошел к столу и в изнеможении опустился на стул. Слова не шли на язык. Наконец выдавил с трудом, скривив рот:
— Чего это ты сегодня такая радостно-возбужденная? Губную помаду в лотерею выиграла?
— Мишук, а знаешь, кто у нас был? Угадай! Ни за что не угадаешь! — Валентина страстно его обняла и поцеловала в губы чувственным поцелуем: соскучилась. Залезла носиком в ухо, щекотала дыханьем — знакомая прелюдия! — Мишук, а давай сначала… Я картошку на медленный огонь поставила…
— А если не успеет поджариться? — Он вяло пошутил, отодвигаясь. Вот же умеет выбрать момент! Только этого ему и не хватало.
Валентина надула было губы, но не очень, похоже, огорчилась.
— Ладно, иди мой руки, будем ужинать. Сейчас такое узнаешь!.. — Он нехотя поплелся в ванную. Заметил, что следы катастрофы в основном ликвидированы. — А что у нас тут случилось, пожар? — доносилось из кухни. — Плиту еле отчистила. Ты сжег свой роман, как Гоголь? (Очень лестное сравнение, Михаил невесело усмехнулся.) — Так вот, сегодня заявляется знаешь кто? — Валентина поставила на стол картошку. — Эта твоя грымза, тетя Мура.
— И где же она, ушла? — Бросил полотенце куда попало, спросил без интереса, ни во что не вникая. Сел за стол. И вдруг вскочил. Замер, прислушиваясь. — Там кто-то в дверь стучит?
— Да нет, соседи. Как всегда гвозди заколачивают. Ушла и больше не придет! — Валентина мстительно поджала губы. — Никогда! — Но тут же снова оживилась. — А ты лучше спроси, что у нас сегодня на работе было! Полный обвал! Приходит какой-то крючконосый на прием, борода веником, рыжая, глазищи — прямо до печенок достает! Кубышкин, старший следователь, ну тот мерзкий тип, что ко мне все время пристает, вызвал на допрос обвиняемого по делу о диверсии, он уже во всем признался, Семечкин какой-то там… Где он, думаешь, замаскировался? На автобазе. Да, говорит, имел секретное задание посеять панику в городе накануне юбилейной даты, особое химическое вещество распылял. Человек вдыхает и превращается в малюточку, вот такую, — Валентина показала палец. — Мишук, помнишь, ты рассказывал? Откуда же ты все узнал? Ну точно!
