Вперед выступил старшой:

— В нашей жизни всегда есть место подвигу! Это они, не щадя жизни, бросились в самое пекло, спасая людей и народное имущество. И среди них лучший из лучших — Захаркин! Он погиб, сгорел на работе! Мы потеряли нашего дорогого товарища и друга. Вот до чего, ребята, доводит нас водка! Объявим же все вместе войну зеленому змию!

Теплая, доверительная интонация зацепила за живое, вышибала слезу.

Хлопцы снова припали к усилителям: надо было успех закрепить.

— Мельничные колеса истории сотрут в порошок поджигателей всех мастей! На происки наших врагов империалистов ответим поголовным искоренением пьянства и самогоноварения!

Старшой опять выступил вперед, снова заговорил солируя:

— А здесь, на старом пепелище, мы выстроим новое здание вытрезвителя. С бассейном и фонтанами! С буфетом и ресторанами! Рядом вырастет Дворец бракосочетаний и родильный дом, чтобы, глядя на эти сооружения из окон, мы с вами всегда помнили: вот кто больше всего страдает от пьянства — семья и дети!

Алкоголики рыдали навзрыд, хлюпали носами.

Да, будь Захаркин жив, он мог бы извлечь немалую пользу из короткого, но энергичного выступления трибунариев. И наверно, ему было бы приятно услышать лестные слова в свой адрес, пусть даже и по ошибке сказанные. Но Захаркин ничего этого услышать уже не мог. В тот момент, когда он очнулся, чувствуя, что стало жарко, молчавшая до того память сыграла с ним злую шутку. Вспомнил вдруг с ослепительной ясностью: он же сам спрятал ботинки под матрас, чтобы ни у кого не вызвать соблазнов. По дымящейся лестнице быстро взбежал вверх. Вокруг трещало и шумело. Из глубины коридора ударило в лицо экваториальным зноем. Дымное облако окутало с головы до ног, куда же дальше? Наугад открыл дверь, и пламя выплеснулось наружу, лизнуло шершавым языком золотые кудри. Захаркин дико закричал. Прикрывая руками голову, бросился в другой конец коридора, плечом выбил какую-то дверь и провалился прямо в огонь, в черную дыру невидимых ступеней, неровно ведущих вниз, вниз, его перевернуло, больно ударило о кирпичные ребра. Сознание отлетело и погасло.

Расставшись с минигопсом и предоставив ему самому выпутываться из беды, волшебник покинул парк и двинулся по улице, держась подальше от шумных скоплений публики. Его несходство с окружающими слишком бросалось в глаза, на пришельца с любопытством косились, и, чтобы не привлекать внимания, он поглубже надвинул на лоб шляпу, а воротник пиджака поднял так, что лицо было в тени, и только нос торчал наружу — знак принадлежности к иной цивилизации. Но по одной этой, хотя и броской детали трудно было, конечно, опознать пришельца. Простодушные бреховцы и ведать не ведали, кто он, этот пожилой гражданин, бредущий неспешной походкой любителя вечерних прогулок, и каковы его намерения. А между тем именно этот таинственный незнакомец уже держал в своих руках тысячи человеческих судеб.

После сцены с минигопсом философ, чье самолюбие было задето хамским обращением с ним кадровика, сильно досадовал на себя, что сразу не одернул этого проходимца, не заткнул фонтан его красноречия. Но что было, то было. Главное другое: несмотря на мощный стресс и объяснение причин, его вызвавших, его подопытный не почувствовал ни малейших угрызений совести, не сделал даже попытки посмотреть на себя критически. Каким был, таким и остался. С точки зрения нравственности, абсолютный нуль. Но именно это-то и служило доказательством чистоты эксперимента, а его результаты говорили сами за себя. Да, были все основания праздновать победу. Если бы не Уилла. Она никогда его не понимала. Никогда.

С тяжким вздохом Герт в рассеянности сел в полупустой трамвай и не заметил, как очутился на окраине с маленькими приземистыми домишками и огородами и сочным сырым запахом окутанной туманом земли. Редкие фонари казались островками жизни среди безлюдной пустыни. Нехотя лаяли собаки из подворотен, демонстрировали бдительность.

Итак, что дальше? Развитие событий предугадать нетрудно. Люди типа Булкина обладают неистребимой потребностью делать гадости. И этот случая не упустит. Теперь, когда ему известны и тест, и физическое действие, он, конечно, воспользуется ими при первой возможности, проделает то же самое и с другими. Процесс превращения в минигопсов будет стремительно развиваться наподобие цепной реакции. Множество людей окажется втянутым в этот гигантский водоворот, и кто знает, сколько их уцелеет: половина, четверть или того меньше.

По правде говоря, Герт не испытывал не малейшего сочувствия к своим будущим жертвам. Довольно равнодушно воспринимал он картину, возникшую перед его мысленным взором, — так ученый наблюдает в микроскоп за поведением бактерий в водяной капле, не более того.

Когда пришелец вернулся, то не сразу вошел в дом, а присел внизу на скамейку под чахлыми деревцами рядом с детской площадкой; днем здесь стоит невообразимый визг и гвалт, хоть уши затыкай. В окнах еще горит свет, Уилла не спит. Он знал: обеспокоенная его долгим отсутствием, она ждет его, но не спешил, испытывал мстительное удовольствие при мысли, что заставляет ее страдать. Думал найти в ней союзницу, а вместо этого вынужден постоянно преодолевать ее упорное сопротивление. И постепенно им овладевало тихое бешенство. Идеалистка, сентиментальная дурочка! Она всегда была несносна. А как она издевательски корчилась от хохота, до слез, до коликов в животе, когда по ее же совету, чтобы использовать в своих выступлениях перед коллективами, он репетировал роль Вождя — ходил по улице около дома в кепочке, выбрасывал вперед руку и картавил: «Товарищи! Революция, о необходимости которой все время говорили большевики, свершилась! И что бы ни болтали там ренегат Каутский и проститутка Троцкий…» Оказалось — ошибка. Его чуть не арестовали. Возникли двое с каменными рожами. Пришлось их загипнотизировать, внушить, что он именно тот, за кого себя выдает. Ввели в заблуждение многочисленные лозунги и песни: «И Ленин такой молодой…» Умер давным-давно, вот тебе и молодой! Странного ничего нет, вернулись на несколько веков назад, нетрудно и запутаться. И опять-таки его дураком выставила, его, величайшего ученого теоретика! Пришелец задохнулся от возмущения. А эти ее шашни с неким Захаркиным! Пьяница, опустившаяся личность. Постоянно торчит на балконе в одних трусах и шарит биноклем по окнам. Она его якобы перевоспитывает, приобщает к высоким нравственным идеалам, подводит теоретическую базу под свою распущенность. Вот и его он превратит в минигопса! И сделает это при первой возможности.

Герт еще долго припоминал и заново переживал нанесенные ему обиды: нужно было настроить себя на разговор с Уиллой, не дать ей одержать верх. Этот человек, обладавший мощной психической энергией, пасовал перед слабой женщиной; Уилла вертела им, как хотела. И оружием ее была не убедительность аргументов, а его любовь к ней, вот в чем дело. И чтобы отстоять свою идею, не дать загубить, нужно вырвать эту любовь с корнем. Раз и навсегда! Но легко сказать, да трудно сделать. Философ в отчаянии до хруста стиснул пальцы, сумрачные морщины прорезали лоб, а нос, главный атрибут его экзотической внешности, как бы утратил претензии на самостоятельное значение и был в данный момент лишь унылым дополнением к физиономии.

Свет в окнах погас, Уилла вышла на балкон. Днем отсюда можно полюбоваться частью сооружения в виде остроконечной крыши, увенчанной деревянным петушком, — маленький оазис среди удручающего однообразия архитектурной пустыни. Почему-то с некоторых пор над крышей гордо развевается белый флаг с изображением зеленого змия, она никак не могла понять, что это за символ такой необычный. Похоже, что-то восточное. Сейчас небо в той стороне зловеще светилось, то вспыхивало, то погасало, наверно, где-то над горизонтом гроза гуляет, хотя тучи не видно. Несколько раз она рассеянно туда посмотрела.

Улица уходила перед ней в туманную бесконечность. Спорили с луной пыльные фонари. Внизу скользили фигуры редких прохожих, и если бы не стук каблуков об асфальт или внезапный резкий смех и грохот транзистора, можно было подумать, что это не люди, а тени людей, исчезающие во мраке вместе с уходящими звуками.