— Леня, вы ведь на самом деле не такой, ведь правда?

— А какой? — спросил Захаркин игриво. Ощупывал глазами во всех подробностях. Страхделегат прикрыла платочком посиневший от волнения нос и сжала в ладони пудреницу.

— Хороший. Газеты читаете, радио слушаете?

— Ну бывает. Особливо ежели на ремонте. — Забастовщик прокашлялся, прочистил горло, чтобы голос был помягче. — Вон надысь коренной застучал, подтянуть надоть, пока шатун не оборвало. Нынче с запчастями-то того, хоть за свои покупай…

— Вот видите, значит, должны понимать, — подхватила Маша, — это у них там трудящиеся вынуждены… чтобы не умереть с голоду. А у нас вы сами хозяин. Здесь все вокруг ваше — и леса, и поля, и нивы… — Ее несло, как во время весеннего половодья. — За это наши отцы и деды… проливали… Чтобы Родина цвела!

— И автобус тоже мой? — не поверил будущий доктор.

— И автобус! — весело подтвердила Маша. Забастовщик просветленно кивал. Улучив момент, шепнул:

— Где ты от меня скрывалась-то, лапушка? Где раныпе-то была, что тебя не приметил? — Ласкал, обволакивал взглядом, словно пирожок.

— А я в бухгалтерии работаю, — радостным шепотом ответила страхделегат. Она раскраснелась, была очень хорошенькая. — Как войдешь, стол направо, за ним и сижу. Возле дверей.

Тут Сидор Петрович опытным ухом почувствовал сбой. Это было что-то совсем из другой оперы, к повестке дня не относилось.

— Товарищи, товарищи! — захлопал в ладоши. — Не отвлекайтесь! Давайте соблюдать регламент!

Захаркин, однако, не внял призыву. Некоторое время он с внимательным интересом рассматривал ноги страхделегата — так старый опытный кот наблюдает за вылезающей из норки мышью. Затем протянул руку и потрогал за коленку — Маша, взвизгнув, отпрыгнула на безопасное расстояние, чисто рефлекторно. Председатель вынужден был сделать замечание в строгой форме:

— Захаркин, ведите себя прилично! — Подумал и решил все же отношения не обострять. Присев на кушетку, обнял забастовщика за плечи, как близкого друга. Промолвил задушевно: — Леня, давайте напрямик, как мужчина с мужчиной. Почему вы решились на такой шаг, что вас заставило? Вы хоть понимаете…

— Почему, почему! — буркнул Захаркин. Он ватянулся и исчез в дымном облаке. — Люблю ет! — указал пальцем на страхделегата. — Сам что да не видишь? Горю весь, пылаю, как солнышко…

— Как это, как это? — удивился председатель, ничего не понял.

— Да вот так. Любовь с первого взгляда! — И он подмигнул Маше, как сообщнице. У нее сердечко екнуло, затрепыхалось, словно стрекоза в ладошке. Боялась поверить своему счастью: надо же «сак повезло-то!

— Я не о том. Почему на работу не выходите? Объявили, понимаешь ли, забастовку! — Решительно отмел чепуху. — Да где это вы видели, чтобы у нас… Мария Ивановна, вы видели, чтобы у нас где-нибудь, когда-нибудь… Хоть кто-нибудь?

— Нигде и никогда! — подтвердила Маша с энтузиазмом.

Вплотную подошли к вопросу самому щекотливому. Леонид погрузился в задумчивость. Круглые медвежьи глазки затуманились, как бы пеленой подернулись. Казалось, в нем совершается сложная внутренняя работа. Члены комиссии терпеливо ждали. Леонид стал ерзать на кушетке и сучить нотами. Спросил застенчиво:

— А можно мне отлучиться?

— Куда отлучиться?

— В туалет, оправиться. По-маленькому. Туда-сюда, ейн момент!

— Ну идите, оправьтесь!

Сидор Петрович с трудом сдерживал досаду. Страхделегат вся пошла красными пятнами, отвернулась к стенке. Там была приклеена длинноногая спортсменка, совершавшая прыжок в высоту, — она как раз переваливала через планку.

Захаркин долго шумел унитазом, гудел водопроводными трубами со всхлипами, подвываньем, с предсмертным хрипеньем, словно, нажавши на ручку, разбудил всю мировую скорбь. Потом на полную мощь включил воду в ванной. Сквозь шумовую завесу прорывались сухие стеклянные звуки бутылочного характера. Наконец забастовщик появился, цыкая зубом. Рожа у него была сытая и веселая. Заговорил, присаживаясь:

— Я насчет чего хотел поинтересоваться, может, вы разъясните. Надысь еду мимо крематория, читаю такой плакат: «Перевыполним план за счет сэкономленного сырья», — Захаркин снова раскладывался на кушетке. — Это как же понимать, все кумекаю. Одних допрежь будут поджаривать, а других пока погодят, в холодильнике подержат или как? Экономия-то за счет чего?

Он явно балагурил, уходил от разговора. Сидор Петрович, однако, не дал переломить благоприятно сложившуюся обстановку. Проявил административную твердость. Строго предупредил тоном сугубо официальным:

— Захаркин! Как заместитель директора автобазы я требую от вас: завтра же на работу. И никаких отговорок, иначе будете уволены за прогул да еще с пометкой в трудовой книжке. Вам ясно?

Леонид в это время ласкал страхделегата улыбчивым взглядом и подмигивал, а Маша опускала глазки, кокетничала.

— Вы слышите, завтра же на работу! К семи утра! — И добавил с раздражением, рассердился: — Прогульщик! Размноженец, понимаешь! То есть разложенец! Где ваше чувство локтя?

Захаркин откинулся на спинку, вдумываясь. Весело хохотнул:

— Это я-то размноженец? Лежу один на кушетке и размножаюсь! Ха-ха! Такого природой не предусмотрено!

— Мы не можем ждать милостей от природы! — резко поправил председатель комиссии. И сам почувствовал: глупость сказал несусветную, еще больше впал в досаду. Вскочил, забегал по комнате, нервничая.

— Сидор Петрович оговорился, — вступилась Маша. — Он контуженный.

— Я не оговорился! — выкрикнул тот раздраженно. — Считайте, что это предупреждение последнее! Вам понятно, Захаркин? Последнее!

Забастовщик нахмурился и сунул ноги в тапочки.

— Ты чего на меня кричишь-то, голос повышаешь? — Дернулся как припадочный. — Кричишь на больного человека! Мне жить-то осталось…

И вдруг застонал жалобно. Бледное тело его переломилось надвое, в легких заиграл целый оркестр расстроенных музыкальных инструментов. Маша была потрясена, с ужасом уставилась на источник устрашающих звуков. Взгляд ее запутался в рыжих верблюжьих облаках. Захаркин был волосат, как молодой питекантроп. Кашлял в платок долго и надрывно, затем сунул его депутации под нос, одному и другому.

— Неизлечимое заболевание, — пояснил он, как бы уже смирившись с неизбежностью. — Еще полгодика помаюсь — и привет родителям! Прощай, мама, не горюй, на прощанье сына поцелуй! Эх, пожил, погулял, пора и честь знать!

Председатель комиссии брезгливо воротил от платка нос.

— Я не врач, я не разбираюсь! По-моему, обыкновенный кашель. Простыли, наверное, не бережетесь. Надо следить за своим здоровьем!

— Обыкновенный! — повторил Захаркин обреченно. — Вот уж и кровь пошла, пора оркестр заказывать! Свояк надысь говорит: на кладбище очередь, хоронить некуда, все забито! Мрут как мухи. А еще баяли, для членов профсоюза на гробы будто скидка на двадцать процентов, ничего такого не слышали? — спросил как бы с надеждой. — А может, врут?

От таких речей Сидор Петрович, большой жизнелюб и сторонник долголетия, почувствовал слабость в коленях. Выдохнул с трудом:

— Да где вы видите кровь? — Он нацепил на нос очки.

— А вот же она!

— По-моему, никакой крови тут нет. Взгляните, Мария Ивановна. Старое пятнышко. Наверное, вишню кушали или клубнику.

— Свеклу кушал, — припомнил Захаркин. — Свеклу с чесноком у дружка. Именины справляли. Забыл, ну надо же! С головой нелады!

Страхделегат обрадовалась:

— Вот видите, Леня, ничего страшного! Кто-то вам, наверное, наговорил, а вы такой впечатлительный, доверчивый. И цвет лица хороший, свежий! — Украдкой любовалась Захаркиным. При каждом его движении скульптурно выпирали мускулы, играли, словно котята под одеялом. Вот это мужчина! Сердце ее замирало в любовном томлении.

— Опять же в грудях пекет, — открывался Леонид в своих недугах. — Вот туточки, под дыхалом. А поясница… Особливо по утрам, как стеганет — не разогнешься, хрен его дери! — Он сморщился, лег на живот, с торопливой готовностью приспустил трусы, как перед лечащим врачом. — Вот туточки, где крестец.