Настоящая охота началась только тогда, когда кавалькада оставила далеко позади последние сторожевые посты боспорцев и рассыпалась по обширному участку скифской равнины, считающемуся ничейной землёй. Места тут были неезженые и нехоженые, изобилующие непуганой дичью. Собачья свора, спущенная с поводков, сразу же исчезла с глаз, будто её проглотило невидимое чудовище, и только неистовый лай да стайки вспугнутых пернатых указывали на присутствие опытных четвероногих следопытов среди высоченного, уже сухого, разнотравья. Горяча коней, охотники азартно ринулись вслед псам, в воздухе густо замелькали стрелы и даже дротики — в одном из буераков загонщики наткнулись на волчий выводок. Вскоре все рассыпались по степи в основном поодиночке, и лишь небольшое охранение, личные сателлиты Перисада, числом с треть лоха, скакали всё так же кучно и настороженно, не обращая внимания на куропаток и стрепетов, выскакивающих едва не из-под копыт их быстроногих жеребцов, и не упуская ни на миг из виду своего повелителя, подогретого изрядной дозой крепкого вина, а потому беспечного и весёлого, как малое дитя.

Под Митридатом был, как и под многими участниками охотничьей забавы, в особенности миксэллинами, мохноногий низкорослый конь, помесь северных скифских скакунов и сарматских аргамаков, отличающихся неутомимостью в беге и особым чутьём на многочисленные кочки и рытвины, скрытые в высокой траве. Поэтому понтийский царевич, бросив поводья и полностью доверившись жеребцу, мчал по степи куда глаза глядят, на скаку поражая стрелами поднятую дичь, тут же подбираемую Гордием.

Беда случилась, как ей и положено, внезапно — конь оруженосца, вскормленный в неволе и привыкший к укатанному скаковому полю и дорогам, пусть неважным, но всё же зримым, со всего разбега ухнул в коварную ловушку, устроенную самой природой, — подземную старицу, прикрытую сверху сплетёнными корневищами и дёрном. Некогда на этом месте протекал узкий, глубокий ручей, впадающий в одну из степных речушек, полноводных ранней весной и пересыхающих уже к началу лета; теперь на её месте рос чахлый камыш, пырей и кустики полыни. Русло ручья, давно не поенное половодьем, кое-где и вовсе исчезло, подмытое дождями, а местами превратилось в каверны, где находили себе убежище лисы и волки. Гордий, приученный скитаниями по горам Париадра к любым неожиданностям, упал по-кошачьи на четвереньки, совершив головоломный кульбит, но конь… Бедное животное сломало передние ноги и жалобно ржало, умоляюще глядя на хозяина влажными от слёз глазами. Посмотрев на белеющие обломки костей, прорвавших шкуру, слуга царевича, стиснув до скрежета зубы, полоснул животину ножом по горлу, чтобы прекратить её страдания — в такой глуши помочь коню он не мог. Свершив кровавый акт милосердия, Гордий забрался на лысый пригорок и окинул взглядом степь. До самого горизонта, куда ни кинь взглядом, она была безмолвна и пустынна. И только белобрюхий лунь, разомлевший от сытости и яркого полуденного солнца, парил в вышине, купаясь в воздушных потоках, исторгаемых нагревшейся землёй…

А в это же время неподалёку, примерно в тридцати стадиях к западу, в глубокой балке, заросшей терновником, бузиной, невысокими кустами шиповника и бересклета, расположилась на привал компания степных разбойников. На первый взгляд они казались родными братьями: все бородатые, низкорослые, в безрукавках мехом наружу и кожаных шароварах, заправленных на скифский манер в видавшие виды опорки, не раз чиненные и перевитые для крепости сыромятными ремешками. И только вблизи, присмотревшись, можно было заметить различия: у одного отсутствовало ухо, второй пытался достать грязной культей кость из котла с похлёбкой, лоб третьего обезобразило выжженное клеймо раба — родовая тамга какого-то из сарматских вождей, четвёртый хромал, а у пятого на голове краснела плохо поджившая плешь, память о встрече со скифским гиппотоксотом — видимо, в схватке он был ранен, и воин, посчитавший его мёртвым, снял с головы лишь скальп. Будь здесь купец Аполлоний или рапсод Эрот, они несомненно узнали бы в этих несчастных подручных Фата, захвативших караван пантикапейца.

— …Мы торчим здесь уже четвёртые сутки, а от Фата ни слуху ни духу, — брюзжал плешивый, вылизывая миску с остатками ячменной каши. — Пропади оно всё пропадом…

— Ему что, он зиму в пантикапейских харчевнях переждал, в тепле да сытости, мы же в холодных норах вшей кормили, — с завистью поддержал его хромой. — У него денег куры не клюют, а нам приходиться вместо вина пить это вонючее скифское пойло, оксюгалу.

— Закройте хлебальники, без вас тошно! — вызверился на них клеймёный, похоже, старший, один из помощников Фата. — Будто вам не известно, что теперь скифы заодно с боспорцами, и нашему брату впору зубы положить на полку. Караваны ходят почти без охраны, но попробуй к ним подобраться поближе — степь прямо кишит скифскими гиппотоксотами и легкоконными отрядами роксолан, — он невольно погладил клеймо и грязно выругался. — У сармат договор со Скилуром, и для них охота на нас — азартная игра и первое развлечение. Вот и крутись тут…

— Нужно уходит в горы, — пробормотал разбойник с культей. — Пересидим холода, а там видно будет. Это перемирие не вечно. Мы ещё своё наверстаем.

— В горах нас тоже никто не ждёт, — возразил плешивый, с опаской поглядывая в сторону старшего разбойника, скорого на расправу. — Разве что жрецы капища таврской богини Девы, что расположено в Священной Роще, — на его жертвенном алтаре всем нам места хватит.

— Ты и там успел побывать? — с неожиданным интересом спросил до сих пор безмолствующий разбойник с искалеченной рукой.

— Приходилось… — невольно втягивая голову в плечи, отрезал плешивый и отвернулся, видимо, не желая больше говорить на эту тему.

Разбойник с культей хотел было продолжить расспросы, но тут раздался тихий свист, подействовавший на разбойников, как удар боевой нагайки с металлическими наконечниками. Судя по лихорадочной поспешности, с которой они уничтожили следы кострища и нырнули в заросли, это был сигнал тревоги. Нужно отдать им должное: не шевельнулась ни одна ветка, не затрещал сухостой, и даже шорох травы, принявшей степных изгоев в свои объятия, казался одним из несильных порывов низового ветра.

На дне балки, там, где кустарник уступил место голому скалистому обрыву, из-под земли бил чистый прозрачный ключ. Монотонно журча и искрясь на солнце, он изливался в крохотное озерко. Его берега были истоптаны степной живностью, приходившей сюда в ночное время на водопой. Как раз к нему и стремился одинокий всадник, спускаясь по пологому откосу на звериную тропу, вьющуюся среди разнотравья и чахлого кустарника.

Это был Митридат. Озадаченный внезапным исчезновением Гордия, он некоторое время плутал по степи, пока не понял, что окончательно заблудился. Другой на месте Митридата мог и запаниковать, но привычный к нелёгкой кочевой жизни царевич только порадовался столь редкому приключению в его нынешнем скучном существовании беглеца и городского затворника. На балку и озерко он наткнулся случайно и с облегчением решил: самое время перекусить и дать отдых уставшему от бешеной скачки коню, чтобы затем со свежими силами отправиться на поиски охотничьего лагеря.

Утолив жажду, царевич досуха вытер всё ещё влажный от пота круп жеребца, напоил его, а затем спутал и пустил пощипать зелёную травку, росшую возле ключа. Внимательно осмотрев склоны балки и не заметив ничего подозрительного, Митридат поторопился снять одежду и с наслаждением окунулся в обжигающую холодом глубину озерка. Вдоволь наплескавшись, он вылез на берег и, развязав перемётные сумы, стал доставать немудрёную снедь.

Арканы взлетели в воздух с удивительной слаженностью и упали на Митридата как клубок змей в кошмарном сне — беззвучно и внезапно, в мгновение ока опутав мускулистое тело юноши тугими петлями. Взревев львиным рыком, он вскочил, пытаясь разорвать сплетённые из конского волоса верёвки, но опытные разбойники предусмотрели и такой поворот событий — раздался переливчатый свист, и короткий кожаный ремень с привязанными на обеих концах свинцовыми грузиками опутал ему ноги. Последнее, что увидел катающийся по земле Митридат, была увесистая дубина, окованная железными кольцами; описав замысловатую дугу, она со страшной силой опустилась между его глаз…