— Однако, это ты хорошо придумал, что не пошёл на званый обед. Иначе царские ищейки тебя бы сопровождали до самой постели. И поговорить, нам, конечно же, не удалось бы.

— Как ты?..

— А очень просто, — ухмыльнулся Зальмоксис, поняв недосказанное. — Ушёл пораньше, притворившись пьяным, а затем вспомнил молодость и выбрался через крышу постоялого двора на зады, где меня, понятное дело, не ждали. Твой дом мне показали ещё днём наши верные люди, остальное прошло почти гладко, без сучка-задоринки.

— Почти? — насторожился Савмак, зная беспощадную руку брата.

— Хе-хе… — коротко хохотнул Зальмоксис. — Я ведь уже говорил, что возле твоего дома топчется многовато подозрительных людишек, вот и пришлось мне одного из них… того…

— Ты его убил? — постепенно приобретающий внутреннее равновесие Савмак впервые поднял глаза и холодно посмотрел на брата.

— Зачем? Я его усыпил… как мне кажется, — военачальник скифов с уважением посмотрел на свой кулак, — до утра. А чтобы он, случаем, не попал под копыта коней, оттащил в какой-то дворик.

— Что тебе от меня нужно? — несколько резче, чем следовало бы, спросил юноша.

— Разве ты не рад нашей встрече?

— Рад, — ответил, хмурясь, Савмак. — Но с таким же успехом мы могли бы поговорить и днём.

— Да, — согласился Зальмоксис и посуровел. — Только в нашем разговоре чужие уши ни к чему. Слишком много поставлено на кон, потому и нужно исключить малейший риск.

— Не понимаю… — юноша в недоумении уставился на посуровевшие черты лица брата.

— Поймёшь, — пообещал Зальмоксис. — Но сначала расскажи, где ты все эти годы пропадал, и что привело тебя в лагерь наших врагов, — в его голосе вдруг послышались отцовские нотки, жёсткие и повелительные. — Мы ни в коей мере не думаем, что ты изменил нашей вере, и всё же, обязаны знать, достоин ли ты нашего доверия.

— Кто — мы? — ответил вопросом на вопрос юноша.

Он сидел с непроницаемым лицом, упрямо сдвинув густые брови. В глазах Савмака разгорался холодный огонь, и упрямая складка перечеркнула высокий лоб: похоже, Зальмоксис всё ещё считает его неоперившимся птенцом, дорожной пылью под ногами царственных сыновей Скилура, которым посчастливилось родиться не от наложниц, а от законных жён. Впрочем, и сам Зальмоксис не может похвалиться чистотой крови…

— Я и ещё несколько старейшин, — честно ответил военачальник скифов. — К сожалению, нас немного.

— А… Палак?

— Наш высокородный брат, увы, не страдает избытком любви к кому бы то ни было, а тем более к твоей особе, — с неожиданной злостью ответил Зальмоксис. — Мне, конечно, наплевать, что у него в голове, но он пока ещё не мой повелитель, и я не обязан подчиняться ему бессловесно и беспрекословно.

Глядя на изменившееся лицо брата, юноша почувствовал угрызения совести. Конечно же, он был неправ, усомнившись в Зальмоксисе. Ведь старший брат был так добр с ним…

И Савмак рассказал всё.

Долго молчал военачальник скифов, с состраданием посматривая на юношу, обхватившего руками голову. Испытаний, выпавших на долю Савмака, хватило бы троим, и Зальмоксис вдруг почувствовал, как нечто, отдалённо похожее на жалость, мягкой тёплой волной вкатилось в его огрубевшую, остывшую душу и поднялось к горлу тугим комком.

— Возблагодарим Папая и Апи за их милости к тебе, — наконец тихо сказал он и плеснул немного вина на пол, Савмак последовал его примеру; они осушили чаши до дна. — Главное, ты жив, крепок телом и духом. Что будет дальше, не знает никто, а воину об этом и думать не положено.

Зальмоксис помолчал, размышляя о чём-то своём; затем продолжил:

— Теперь слушай, что привело нас в Пантикапей… — он заговорил на древнем языке их предков, который знали только старейшины, жрецы и цари; его вдалбливали в буквальном смысле едва не с младенческого возраста всем пилофирикам, в том числе и Савмаку. — Ещё не забыл? Нет? Хорошо… Я не доверяю никаким стенам, а в особенности этим, — Зальмоксис злобно ощерился. — Насколько мне известно, ты до сих пор пребываешь в неведении об истинных замыслах царя Перисада. Уж не знаю, чем ты ему угодил, но он хочет сделать тебя своим наследником.

Разверзнись сейчас перед ним земля, или появись сам Таргитай, юноша испытал бы меньшее потрясение, нежели от тихих речей брата. Он — будущий царь Боспора?! Простой номад, пусть и царской крови — но сын наложницы! Бывший раб! Наёмник! Чужой и скифам и эллинам! Нет, такого просто не может быть!

— Я не верю… — глухо пробормотал Савмак, с трудом проталкивая шершавые слова через вдруг пересохшее горло.

— Мы тоже, — просто сказал Зальмоксис. — Однако, это так. Зимой у нас были доверенные люди Перисада, они привезли его послание нашему отцу. То, что ты отыскался, что ты здесь, в Пантикапее, знают многие. Но о том, что я тебя только что сказал, известно лишь мне и царю скифов. Он долго размышлял, испрашивал совета у прорицателей — правда, не открывая истинных причин, побудивших его искать ответ на этот нелёгкий вопрос, — и в конце концов наказал идти с посольством в Боспор.

— Не верю… — упрямо твердил юноша, раскачиваясь с закрытыми глазами со стороны в сторону.

— Прорицатели пророчат тебе большое будущее, — устало молвил Зальмоксис и жадно выпил очередную чашу. — Притом все, будто сговорились. На что отец… скажем, не очень верящий в их весьма туманные откровения, и тот покорился, по мне, неизбежному. Хотя, по здравому смыслу, если всё это правда, ничего дурного здесь не вижу. Даже наоборот.

— Но почему, почему?! Почему именно я?!

— А просто под рукой другого не оказалось, — угрюмо осклабился Зальмоксис. — Царь Перисад не дурак, далеко видит. В том, что мы эллинов в скором времени сбросим в море, можно не сомневаться. Недавно отец заключил союз с царём роксолан Тасием, а это добрые воины, пусть неважно вооружённые, но многочисленные и злые, как голодные псы. Их стойбища давно оскудели, нас им воевать не с руки, кишка тонка, а вот если ударить вместе да дружно супротив разжиревших, как осенние антакеи, колонистов… тут и им перепадёт кус немалый — вон какие ухоженные поля в хорах Боспора, Херсонеса, сколько золота таится в сундуках купцов. Вот Перисад и хочет упредить нас, породнившись. Думаю, он тебе уже и невесту сыскал знатных кровей, которые почище, нежели у моего аргамака. Если он не обманет, и всё сбудется, как написано на пергаменте, то что ж, хвала Табити, сберегущей многих наших воинов от далёкого и нелёгкого пути в заоблачное царство.

— Я не хочу… — глухо проронил Савмак.

— Твоего согласия никто спрашивать и не собирается, — жёстко отрезал Зальмоксис. — Если всё будет без обмана, и ты сядешь на трон Боспора, тогда вся Таврика будет наша. Не мытьём, так катаньем… А это, согласись, выше личных интересов. Тем более — твоих. Не думай, что ты некая ценность, без которой нельзя прожить ни дня.

— Значит, если я откажусь…

— Именно, — снова показал крупные зубы в волчьем оскале Зальмоксис. — Тебя казнят, как вероотступника, и напоят твоей кровью Меч Вайу, а царский венец Боспора получит кто-нибудь из наших братьев. Так повелел царь Скилур.

Савмак встал. Лицо его приняло странное выражение — смесь грозной решительности и отчаяния. В серых глазах царевича полыхало пламя. Поражённый его видом Зальмоксис даже отставил в сторону наполненную чашу. Тяжёлая гнетущая тишина вползла в комнату и придавила острый копьевидный лепесток светильника, увядающим бутоном склонившийся к щербатому краю сосуда с оливковым маслом.

— Я выполню волю отца, — сквозь зубы процедил Савмак, не глядя на брата. — Прощай.

— Пусть хранят тебя наши боги, — с облегчением вздохнул Зальмоксис, поднимаясь из-за стола.

— Постой, — придержал его за рукав юноша. — Скажи, как… мать?

— Я ждал этого вопроса… — военачальник скифов виновато опустил глаза. — Она ушла к предкам.

— Давно?

— Две зимы назад. Мы её похоронили в царском некрополе и справили, как подобает, поминальную тризну. Прими моё сочувствие…

— Мы?