На зов Лаодики, не очень поспешая, явился хмурый бородатый галл.
— В эргастул эту мерзавку! Ну, что ты стоишь, как пень?! Уведи её.
Галл, что-то ворча под нос, слегка подтолкнул рабыню к выходу и равнодушно кивнул, изображая поклон.
— И скажи, пусть пригласят сюда римлянина! — крикнула ему вслед царица.
Авл Порций выглядел неважно. После отъезда Марка Эмилия Скавра он остался единственным полномочным представителем Рима в Понте. Тайное стало явным — римский агент теперь вместо варварских одежд носил ангустиклаву[118] и занимался делами весьма далёкими от торговых операций. Он ещё больше похудел, а в глазах появился тревожный, лихорадочный блеск, так не свойственный его меланхолической натуре.
— Приветствую тебя, несравненная, — склонился он перед царицей.
— Ты, как всегда, не вовремя, — Лаодика всё ещё была во власти гнева. — И, конечно же, с плохими новостями. Я их слышу каждый день, мне это надоело.
— Вовсе нет, царица. Наоборот — известие, полученное мною сегодня из Рима, надеюсь, и тебя обрадует.
— Наверное, авгуры[119] нашли журавля, несущего золотые яйца, — съязвила Лаодика.
— Даже такое божественное знамение, случись оно, не могло бы принести квиритам больше радости, нежели смерть Гая Гракха.
— Да? Я знала его… Что с ним случилось?
— Народ не смог больше терпеть его бесчинств. К тому же он осквернил себя убийством. Когда Сенат пригласил Фульвия Флакка и Гая Гракха для оправданий, они не подчинились и, вооружившись, бежали на Авентинский холм[120], а затем заняли храм Минервы[121]. Консул Опимий — хвала ему! — действовал решительно, послав две манипулы, чтобы арестовать мятежников. Гай Гракх пытался бежать, но был убит своим рабом.
— Но какая лично тебе польза от его смерти? Ты ведь принадлежишь к всадническому сословию, а братья Гракхи для вас сделали немало. Чего стоят одни только судейские полномочия над всеми римлянами, в том числе и над патрициями, полученные всадниками из рук трибуна Гракха.
— Я — квирит! — Авл Порций был раздосадован словами царицы. — Республика была в опасности по вине братьев Гракхов. А укрепление могущества Рима — обязанность всех его граждан, независимо от сословий.
— Мне мало понятны ваши распри, — устало сказала царица, опускаясь на скамью. — Но какое отношение гибель Гая Гракха имеет к Понту?
— Самое прямое. Теперь никто и ничто не сможет помешать нам направить войска в Пафлагонию, чтобы помочь тебе, блистательная, подавить мятеж…
Восстание в Пафлагонии, вспыхнувшее с лёгкой руки Эмилия Скавра, несмотря на то, что он достиг своей цели иными путями, теперь уже тревожило и Сенат. Одно дело отхватить добрый кус от владений Понта и получить новую богатую провинцию, а другое — приобрести на свою голову сильного противника. События в Пафлагонии, где восставшие стали избивать римских купцов и ростовщиков, как раз и предполагали второе.
— Помощь и впрямь нужна. И в большей мере деньгами, а не войском. Нам нечем платить гоплитам.
— Если хорошо поискать, деньги можно найти и в Понте, — вкрадчиво сказал Авл Порций. — Казначей царя Митридата Эвергета выдал стратегу Дорилаю Тактику весьма солидную сумму. Интересно, для чего? Прикажи ему своей царской властью, чтобы он вернул полученное золото в казну.
— Дорилай Тактик… — Лаодика гневно сдвинула тонкие шнурочки выщипанных бровей. — Он теперь на Крите. В Синопу вернуться отказался. Предатели, везде предатели и заговорщики! — царица вскочила со скамьи и погрозила кулаком в сторону открытого окна. — Ненавижу! Выжечь эту скверну калёным железом!
— Что верно, то верно… — Авл Порций невозмутимо поигрывал массивной золотой цепью, висевшей на шее — дань варварским обычаям Востока. — И чем скорее, тем лучше. Кстати, у Дорилая остался в Синопе приличный дом и кое-какое имущество. За это на торгах можно кое-что получить. Если на то будет твоё высочайшее соизволение, ростовщик Макробий готов ещё раз послужить тебе.
— Несомненно, — неприкрытый сарказм прозвучал в мелодичном голосе Лаодики. — У Макробия нюх шакала и жадность оголодавшего волка, режущего овец без разбору не для того, чтобы насытиться, а по принципу — если уж не мне, так пусть и другим не достанется.
— Так ведь и риск немалый, царица. У Дорилая Тактика вполне достаточно в Синопе родни, чтобы сделать Макробию ещё один горб.
— Ладно… — царица вздохнула. — Пусть будет Макробий… Я прикажу агораному передать Макробию опись имущества и ключи от дома Дорилая.
— А о новом займе для нужд Понта я похлопочу. Можешь на меня положиться. — Авл Порций помедлил, затем вкрадчиво спросил: — В скором времени в Рим отправится караван торговых судов, и мне хотелось бы знать, как себя чувствует человек, которого я поручил заботам твоих тюремщиков? Его нужно отправить туда в полном здравии.
— Он в эргастуле. За ним следят неусыпно и кормят хорошо. Я помню своё обещание. Впрочем, можешь удостовериться лично.
— Я признателен тебе, несравненная, — Авл Порций склонил голову. — А теперь позволь мне откланяться.
— Ты не останешься на ужин?
— Прости, царица, дела. К сожалению, день так короток…
Авл Порций торопился к ростовщику Макробию. Горбун после ночного визита к нему Пилумна и Рутилия-Таруласа теперь редко выходил из дому даже днём. Он нанял десяток телохранителей, звероподобных горцев, и завёл огромного сторожевого пса.
— …Этот проклятый Восток меня в конце концов доконает, — пожаловался Макробий римскому агенту. — Вместо прибыли одни расходы — на лекарства. Негодный иудей, царский лекарь, дерёт за свои отвратительные вонючие снадобья три шкуры. А Фебрис[122] по-прежнему колотит меня денно и нощно. Трясусь, как заячий хвост.
Вид Макробия и впрямь оставлял желать лучшего. По его жёлтому, измождённому лицу расползлись островки красной сыпи, а лихорадочно блестевшие глаза казалось вот-вот выскочат из орбит. Он сидел на скамье, закутавшись в пенулу[123], несмотря на то, что на исходе был самый жаркий месяц, гекатомбеон[124], и даже ночи не приносили жителям Синопы желанной прохлады.
— Обратись к Паппию. Он молод, но весьма искусен. Многие знатные люди Синопы предпочитают лечиться у него, а не у старого иудея.
— Ай, какая разница! — в раздражении воскликнул Макробий и отхлебнул из фиала несколько глотков подогретого вина с пряностями. — Их бог Асклепий такой же сребролюбец, как и наш Меркурий.
— Хвала богам, что хоть воздух бесплатный, — ухмыльнулся Авл Порций и потянулся к кратеру, чтобы налить себе вина.
И тут же в испуге отдёрнул руку — в триклинии[125] раздался хриплый и злобный рык.
— Тише, тише, успокойся, Луперк[126]… — Макробий положил руку на загривок широкогрудого пса, лежащего у его ног.
Кличка была удачной — пёс и впрямь смахивал на матерого волка: тёмно-серая густая шерсть, мощные лапы, массивные челюсти с огромными белыми клыками, острые уши торчком и горящие злобой глаза, следившие за каждым движением гостя.
— Ты и здесь верен себе, Макробий, — раздражённо проворчал Авл Порций. — Другие заводят для развлечения рабынь, а ты приобрёл пса. Не так накладно — одевать и дарить дорогие украшения не нужно, а кормить можно объедками и костями.
— Он мне обошёлся недёшево, — ласково погладил тихо урчащего Луперка ростовщик. — Зато я могу быть уверен, что этот пёс меня не обманет и не предаст.
— Вольному воля… — не стал возражать гость. — Я к тебе по важному делу, Макробий.
— А когда ты приходил ко мне просто так, чтобы проведать всеми забытого, больного старика? — ехидно осведомился ростовщик.
