— Остановитесь! Именем царя Боспора приказываю — все на свои места! Ослушники, не взирая на сан и заслуги, будут подвергнуты бичеванию как последние рабы! И с позором изгнаны за пределы царства…

Стратег подошёл ко всё ещё не остывшим сарматам, за чьими спинами уже сгрудились соплеменники, недобро осмотрел гостей, хотел что-то сказать, но смолчал и обратился к Савмаку:

— Стыдно, царевич! Наследник престола — и пьяная драка. Фи! — с негодованием фыркнул он; но, заметив опасный блеск в глазах юноши и вовремя вспомнив, что перед ним стоит уже не его лохаг, а будущий господин, примирительно добавил: — О случившемся я обязан доложить царю, уж извини. Остальное, как верно заметил этот юноша, — стратег кивком головы указал на невозмутимого Митридата, — вы можете выяснить на свежую голову и в подобающем месте. Хотя это и не по правилам… — едва слышно пробормотал он, удаляясь на своё ложе.

— Поединок! — вскричал наконец обретший дар речи Ардабеврис. — На живот!

— А кто против? — с ленцой в голосе спросил Митридат — его явно забавлял этот инцидент. — Мы готовы, — он дружески подмигнул всё ещё бледному от гнева Савмаку.

— Когда? — рыкнул и Варгадак, распаляясь злобой к нежданному врагу в особе этого хладнокровного юноши, по силе не уступающему лучшим бойцам, с кем доводилось прежде встречаться языгу.

— Если тебе не терпится — то завтра, — отрезал Митридат. — А вам, — дружелюбно обратился он к остальным сарматам, — я советую освежиться родосским и отведать печёной на углях антакеи — такая лёгкая пища на ночь в самый раз.

Но его призыв пропал втуне — глухо урча, словно волчья стая, у которой перед носом украли добычу, сарматы покинули андрон. Вскоре за ними потянулись и удручённые происшествием пантикапейцы. Их, как и всех обывателей во все времена, мучил тоскливый вопрос: «Что теперь будет?..» Впрочем, пантикапейцев можно было понять и посочувствовать их страхам и волнениям: к одной беде в образе грозных скифов царя Скилура теперь может добавиться и другая напасть — ещё более дикие и кровожадные сарматы, мстительные, не прощающие обид пришельцы из пустынных и бесплодных берегов далёкого Аракса…

Поединок состоялся два дня спустя. Опечаленный новым несчастьем, свалившимся как снег на голову, царь Перисад долго не решался дать высочайшее согласие на смертный бой между зачинщиками драки в андроне, но освирепевшие сарматские предводители, для которых воинская честь была отнюдь не пустым звуком, настояли на своём, недвусмысленно пригрозив в случае отказа привести дружины под стены Пантикапея уже этим летом. Тогда вконец отчаявшийся царь, проклиная судьбу и опостылевший трон, поспешил под разрешение на поединок подписать дружественный договор с сарматами, хотя и понимал, что пергаментным свитком, пусть и внушительным с виду, с золотыми боспорскими печатями и замысловатыми тамгами кочевников, не отгородишься от бури, неотвратно надвигающейся с северо-востока.

Ристалище устроили на месте запасного гипподрома, где царские гиппотоксоты учились выездке и рубке в конном строю. День оказался на удивление тёплым и солнечным, но коварный низовой ветер забирался и под утеплённые мехами плащи многочисленных зрителей, для которых собрали скамьи со всего Пантикапея. Конечно, сидячих мест на всех не хватило, но собравшиеся отнеслись к этим неудобствам стоически — ожидаемое зрелище относилось к разряду столь редких, что даже убелённые сединами старцы с трудом вспоминали нечто подобное, случившееся ещё во времена грозного деда ныне правящего царя, бесстрашного воителя и рубаки, завоевавшего для слабохарактерного внука пол-Таврики, синдов и меотов.

Савмак внешне был невозмутим, хотя в душе у него разверзся аид. Он не мог себе простить несдержанность на пиру, из-за чего радушно относящийся к нему Перисад попал в незавидное положение. Царь так и не принял его для объяснений, несмотря на весьма настойчивые попытки юноши проникнуть во дворец. Сателлиты Перисада, безмолвные и надменные фракийцы, решительно указали ему на выход, даже не удосужившись подобающим образом поприветствовать Савмака. Безутешный царевич, которому не с кем было даже словом перекинуться, так как его друзья — Тарулас, Пилумн и Руфус — всё ещё скитались в поисках новобранцев по диким степным просторам, отправился к сторожу «Алкиона», старому пирату и пьянице, где и провёл время до поединка, изнуряя себя тренировками в тяжёлом учебном облачении.

Митридат, в противоположность хмурому скифу, был весел и на удивление говорлив. Долгое сидение в Пантикапее, вдали от событий, в которых он жаждал принять участие, настолько истомило богатыря, что он готов был драться не только с Варгадаком, но и со всем сарматским посольством. Верный Гордий только неодобрительно ворчал что-то себе под нос, однако отговорить своего повелителя от предстоящей кровавой схватки даже не пытался — уж он-то лучше всех знал безудержно смелый нрав хозяина. Слуга только мысленно поклялся, что в случае победы языга он ночью вырежет всех сарматских воинов и сам упадёт на воткнутый в землю меч.

— …Выше голову, дружище, — балагурил Митридат-Дионис, поправляя своё снаряжение. — Эка невидаль — дикие номады. Прости, — спохватился он, заметив, как нахмурился Савмак, — я не хотел тебя обидеть. Поверь, — в его грубоватом голосе зазвучали сердечные нотки, — уж ты-то к этому понятию не имеешь никакого отношения. По-моему, ты куда больше эллин, нежели некоторые разнаряженные петухи-пантикапейцы, — понтийский царевич с презрительной миной указал на галдящую боспорскую знать.

— Я и не обиделся, — ответил ему Савмак — он не сомневался в искренности нового друга. — У нас у всех кровь одного цвета — красного.

— Однако, ржавый гвоздь всем моим врагам в мягкое место, я всё-таки надеюсь, что моя кровь имеет и более благородные примеси, — себе под нос благодушно проворчал Митридат. — Хотя цвет у неё и впрямь красный, против этого не поспоришь.

— Что ты сказал? — спросил его скифский царевич.

— Да это я так… Слушай, а ведь, насколько я понимаю, у тебя из-за стычки в андроне большие неприятности. Нет?

— Думаю, что будут.

— Есть один выход… — Митридат посуровел, на его высокое чело легла морщинка. — Случай у нас с тобой из ряда вон выходящий, нельзя не признать. И отступать поздно, да и негоже, и драться с этой посольской челядью, — он с презрением посмотрел на гарцующего неподалёку Ардабевриса, — чести мало. Положа руку на сердце, я готов, нимало не сомневаясь, отправить их в Эреб как можно быстрее. По крайней мере, готов был до нашего разговора. Но теперь… — он задумался.

— Наш спор можно разрешить только кровью, — твёрдо сказал Савмак, и перед его глазами неожиданно всплыло лицо прекрасной Ксено.

— Э-э, брат, погоди, не торопись. Государственному мужу — а таковым тебе несомненно придётся когда-нибудь стать — не мешает и взвесить последствия своих поступков. Ибо действие ещё больше необратимо, нежели неосторожно оброненное слово.

— У тебя есть на уме иной выход?

— Я бы не сказал, что он мне по душе, — Митридат с видимым сожалением попробовал пальцем остроту заточки своего меча. — Но, за неимением более приемлемого…

— Тогда нам нужно просто умереть. Это будет лучшее, что только можно придумать.

— А вот это уж и вовсе мне ни к чему. Знаешь, дружище, я как-то не тороплюсь навестить своих предков, у меня ещё в этом мире остались кое-какие счета, до сих пор не оплаченные… — ненависть на миг исказила черты крупного лица юноши.

— Тогда, что ты предлагаешь?

— Они не должны умереть, — просто ответил Митридат.

— Как ты себе это представляешь?

— Ну, это зависит от нашего воинского мастерства. А его ни тебе, ни мне не занимать. Нам просто нужно пощекотать нервы пантикапейскому сброду отменным зрелищем, чтобы никто из них не получил простуды, а этих цепных псов, вскормленных на берегах Аракса, проучить так, как подобает настоящим бойцам. Без лишней крови! Конечно, несколько царапин им не помешает, но синяки и шишки воякам придётся зализывать гораздо дольше любой самой тяжёлой раны. Мы их просто отметелим, как нерадивых слуг, и отправим восвояси.